«Раку приходится сталкиваться с человеческим характером тогда,
когда его бросают в кипяток. И он краснеет... краснеет за людей»
А.Т. Аверченко
Яшка. Выражение лица у него всё время такое, будто только что получил по морде. Постоянно криво усмехается в полрта, наверное, чтоб были лучше видны золотые фиксы. Нос кривой, поломанный. Фуражку железнодорожного служащего, вернее снятую с железнодорожного служащего, носит набекрень. Весь он какой-то перекособоченный. Пиджак не по размеру, также с чужого плеча. За спиной винтовка, с боку наган. Внешность для своего времени и местности типическая.
Тихон. Плотного телосложения. Румяный, вечно розовощёкий, что бы ни происходило. На обжору однако не походит. Образ жизни вольного разбойника этому не способствует, ведь не всегда бываешь сыт. Если бы люди только знали, каково приходится грабителям в свободное от ограблений время, они бы, возможно, по-другому относились к ним. Хотя, вряд ли. Тихон в военной форме летнего образца, но в лаптях. У него обрез и топор — «на всякий случай». Первым во всём его облике на себя обращает внимание подбородок, самая массивная и внушительная часть его лица. Нос у него почти плоский, что говорит о том, что его обладателю не раз попадало, вероятно, даже ногой. Улыбается не злобливо, в чём-то по-детски. Однако размеры кулаков да и всего тела внушают мысль, что с ним лучше не шутить.
Колян. Заросший. Патлатый. Манера речи, синяки под глазами как у человека, дружащего с алкоголем. С ним он действительно дружен. Когда не бывает пьян, легко находит общий язык с лошадьми. Раньше у него был маузер, которым очень гордился. Только оружие он то ли потерял в одной из кровавых облав, то ли пропил в одной из бурных пьянок. Сам уже не помнил.
Митяй. Тощий. Молодой человек с пугливо вытаращенными глазами. По виду солдат. То есть, дезертир. Форма на нём ни с кого не снятая. Ему принадлежащая. А вот винтовка чужая. Свою он выбросил ещё в 18-м, когда бежал как и тысячи других с фронтовых позиций. Всем им тогда казалось, что с войной покончено. Более всего Митяй боялся снова попасть в армию, всё равно в какую. Потому убийства и крови не боялся.
Хохол. Также из бывших солдат. Формы не носит. Он в отличие от Митяя выбросил форму, но не оружие. Здраво рассудив, что оно ещё может пригодиться. Смекалка, свойственная малороссийскому народу, не раз спасала его во всех жизненных перипетиях. Однако она не спасла от дизентерии, которой в последнее время он усиленно страдал. Так что участие его в «делах» банды сошло почти на нет. Обессиленный он с трудом даже мог шутить. А ведь раньше делал это всегда и по любому поводу.
Атаман. Коренастый, широкоплечий. Самый старший в группе. Лихой наездник, особенно, если сзади погоня. Если бы не он, то банды уже давно не существовало. Все это прекрасно понимали. Авторитет у него был непререкаемый. Атаман обладал прекрасным чутьём и, что не менее ценно, некоторыми связями. Благодаря чему не раз и не два им удавалось ускользать из смертельных ловушек.
Атаман, Митяй и Яшка были земляками, с одной деревни. На том сошлись. Остальные пристали позже. Случайно прибились. Вместе выживать легче. Начинали свою деятельность сперва со спонтанных ограблений. Обирали тех, кто попадался на пути. Через какое-то время, когда банда пошла в гору, получила немалую известность ( это была одна из пяти самых успешных в округе банд), появились связи в соседних сёлах, наводчики. Люди, которые не только указывали подходящих жертв, но и предупреждали о возможных облавах. Часто к ним просились. Но Атаман никого не брал. Понимал, что мелкой рыбке в бурном потоке легче выжить, потому что легче затеряться. Уже канули в прошлое неподготовленные налёты. Работали теперь только по наводке. Однако идиллии тоже не было. Раздольные времена, когда можно было поживиться золотыми украшениями и старинными вещами появились и сразу исчезли. Все занимались грабежом. А тех, кого можно ограбить, становилось всё меньше и меньше. Сейчас радовались простому хлебу. Порой не было и хлеба. Яшка в последнем предприятии обзавёлся поношенной, чуть дырявой рубахой. Все ему очень завидовали. Банду начинали теснить. Всё чаще в деревни наезжали вооружённые люди, называвшие себя «властью». Они грабили и убивали без разбора. Конкурировать с ними было невозможно. Это была уже не шайка, а самая настоящая армия. Пусть и организованная по примеру шайки. Всё чаще атаманцы отсиживались в лесах. Небезопасно было даже навещать родню. Можно было нарваться на чей-нибудь разъезд. Пара местных банд уже накрылась. А ведь тоже не последними людьми руководились. С одним из их главарей, с Захаром, Атаман был знаком. Теперь его труп висел в их родном селе прямо перед домом советов, возникшем там незадолго до этого. На очередном собрании обсуждали, что делать дальше. Если бежать — то куда? Всюду одно и то же. Уж это знали точно. Ведь сами в своё время бежали и видели бегущих отовсюду. Видели евреев, бегущих из центральной России на юг, в самый центр григорьевских погромов, которые считали, что с погромщиками легче будет. Видели белого офицера, пробиравшегося к большевикам. Видели и китайцев, орудовавших и зверствовавших в русской глубинке. Не могло быть острова покоя и безопасности посреди океана хаоса и анархии. Что им было делать? Занимать определённую сторону, присоединяться к кому-то? Но к кому? С одного боку белые, с другого красные. Больше всего было зелёных, тех, кто ещё не определился. Иными словами, тех, кого ещё не переловили и не прибрали к рукам.
Сидели возле костра, лениво перебрасывались ругательствами, обсуждали незавидное своё положение. Ждали Атамана. Тот ездил разузнать последние новости. Наконец, он вернулся. Запыхавшийся чуть ли не более своего коня. Глаза его горели.
— Всё, братцы. На днях Игната Белова дожали. Теперь наш черёд. Теперь нам одна дорожка.
— В петлю, что ли, — с невесёлым смешком буркнул Митяй.
— В красные пойдём. Я кой с кем говорил. Амнистию обещали.
— Ну да, а заместо амнистии, зараз нас к стенке поставят, — заметил Хохол.
— Нет. Сейчас им бойцы нужны.
— Это что опять на фронт, на войну, — ужаснулся Митяй.
— Тут другое. В тылу будем. В особой части. По сёлам шуровать, с контрреволюцией бороться.
Все переглянулись, прекрасно понимая, что это значит.
Так Атаман с товарищами стали бойцами доблестной рабоче-крестьянской Красной Армии. Как и многие тысячи им подобных. Страна и нарождающаяся власть нуждались в хлебе. У крестьян он был. Бесплатно они его отдавать не хотели. Значит, его надо было забрать. И бойцы Атамана осуществляли продразвёрстку. Изымали «излишки хлеба» у населения. Прочим имуществом тоже не гнушались. Сложно как-никак от привычек отойти. Да оно особо и не воспрещалось. Все этим занимались. На фоне всеобщего погрома, грабежа и убийств банда, а теперь взвод Атамана, нисколько не выделялся. Местные даже считали их наиболее порядочными из красных. Всё-таки здешние. Знакомцев не грабили и другим не давали. Многие крестьяне считали их своими, и для них многие крестьяне были своими.
Уважение со стороны сослуживцев к Атаману росло. Командиры ценили его умение общаться с простыми людьми. Сразу без разговоров бил в морду. Его чутьё. Всегда он знал, кто что и где прячет. Неудивительно, что со временем Атаман стал образцовым красным командиром. У него даже фамилия появилась.
