Лето нынче было – никакущим!..
Осень какая-то хромая и вялая. То почти подморозит по-зимнему, то вдруг становится тепло, словно в конце августа, когда лето делает ещё небольшие подарки людям…
И – зима… началааась…
Чёрт знает что, а не зима вовсе! Мороза нет. И снега нет. Срывался несколько раз какой-то чахлый, скорее на дождь похожий, и тут же истаивал, превращался в мерзкую мокроту туберкулёзника, который уже даже ненавидеть не в силах ни жизнь, всё ещё теплящуюся в исхудалом теле, ни смерть, всё равно неизбежную…
Новый год Россия, почти вся, встречала обычными шампанским с петардами и погодными аномалиями заоконными. У нас вот, скажем, по подоконникам дождь барабанил. Да сильный такой, прямо ноябрьский.
И вот сегодня, наконец, почти в середине января, прямо с утра – бело за окном и мягко светло, потому что свет невидимого солнца много раз успел отразиться в снегах, прежде чем стать светом для людей.
Суббота. На работу идти не надо. И я у мамы ночевал: ей что-то немоглось и недужилось с вечера ещё, хоть и храбрилась – грозилась даже назавтра сварить свой вкуснейший борщ для нас для всех. Она его с лимоном варит, что особенно нравится её правнукам.
Я же подумал: какой уж там борщ почти в восемьдесят восемь лет (через неделю праздновать собираемся и уже всем семейством подарки готовим). Остался, чтобы не волноваться. Да и вообще – поговорить с мамой. Мы с нею редко в последнее время говорим. Потому что некогда всё. Мне некогда. А мама терпит, ждёт, когда же и до неё сыну единственному будет дело.
Вот и остался я на старом продавленном диване в роскошных маминых однокомнатных апартаментах. А она так рада была, что долго мне с вечера что-то рассказывала про дедушку моего и бабушку, про «тёть Леночку» - кроткого ангела, так никогда и не узнавшего, что такое счастье человеческое.
А я постыдно уснул, так и не дослушав. И всю ночь снились мне люди. Странные какие-то, большие и красивые, которые шли куда-то на гору и всё время друг другу помогали. Сон, одним словом, а потому всё в нём так, как в жизни не бывает…
Но всё равно – бывает!
Открываю глаза утром и сразу встречаюсь со светом, жемчужным, тихим, православным каким-то: кротким, нежным и добрым. И сразу голос мамин слышу:
- Ну? Проснулся, мой дорогой? А я всё разбудить тебя боялась: тихонечко встала, Лёвушку накормила и тебе завтрак приготовила. Вставай, умывайся и за стол, а то совсем простынет…
Лёвушка – это мамин кот. Белоснежный, огромный, старый. И мудрый, как библейский змий. У них с мамой полное взаимопонимание. Лёва меня не жалует. Он вообще чуть философически презрительно относится ко всем людям, которые живут вокруг них с мамой. Но из уважения к последней… нет! что же это я говорю такое! – к первой… великодушно терпит их кратковременное присутствие в их с мамой уединенной жизни.
А презирает он людей, мне кажется, за то, что слушать они не умеют. А Лёва – умеет. И слушает. И мама – тоже, как Лёва, понимает, прощения просит и дальше живёт…
Пока я умывался и завтракал, Лёва с мамой завели неторопливую беседу. И опять о прошлом. О чём кот рассказывал, я не расслышал: видно вода в ванной очень шумела (кран бы давно уже сменить нужно было). Но когда пил уже кофе и вошёл с чашкой в комнату, то вместе с ним маму слушать стал. Она опять о чём-то давнем рассказывала:
- … я ведь так себе простить этого до сих пор не могу…
Остановилась, взглянула на Лёву, который глаз своих медовых с неё не сводил и, кажется, не дышал даже.
- Ах, оставь, Лёвушка! И не утешай меня, не надо… Они ведь маленькими совсем были, мальчишки эти, Коленька с Андреем. Старшему пять, а маленькому четыре, наверное, только исполнилось. Я иду из школы по нашей улице, а они из-за забора выглядывают, машут мне ручками и кричат: «Нянька! Приходи к нам! У нас каша есть, мама оставила и на работу пошла. А нам со двора выходить не разрешила, чтобы нас не испугал кто-нибудь или телега чтоб не задавила с пьяным мужиком… Придёшь?.. А потом опять нам про вещего Олега почитаешь… Мы тихо сидеть будем. И слушаться тебя тоже будем!..»
Они меня «нянькой» почему-то звали… Наверное потому, что я в детстве с ними часто оставалась, когда наши мамы в поле на работу уходили. Отца-то у них уже давно не было: погиб сразу же, как только младший, Андрейка, родился. Под сенокосилку попал. Его всего ножами-косами и изрезало. Как же тёть Леночка тогда кричала!..
Ну, а в этот раз я никак не хотела с ними возиться. Уроки нужно было делать. А потом Райка, подружка моя и одноклассница, на один вечер мне книжку дала. Успеть прочесть нужно было…
А? Какую книжку, спрашиваешь?..
Лёва действительно так смотрит на маму, что даже я понимаю: спрашивает.
- «Королева Марго»… Вот какую! Там, в книжке-то – короли и королевы, любовь и погони, тайны и благородные герои. А тут Коленька с Андрейкой. Да ещё каша, что мама для них с утра на целый день сварила и которой они меня угощать собираются. И «Песнь о вещем Олеге» я уже им несколько раз читала. А они всё слушали, глаз от меня не отрывая. И даже, кажется, не дышали. А потом плакали долго, ко мне с двух сторон прижавшись…
Да… зачиталась я в этот раз, увлеклась королевской жизнью…
Очнулась только тогда, когда услышала, что тёть Леночка опять кричит. Как же она кричала в этот раз!.. Протяжно и как-то совсем уж без надежды, словно птица, которую ранили, убили уже почти, а она упала наземь и видит, как стая уходит от неё за облака…
Коленька с Андрюшей, видно, ждали меня, ждали и решили воды к маминому приходу натаскать. Из колодца. Чтобы во дворе полная бочка была…
Старший, скорее всего, сильно наклонился над колодцем и упал. А маленький спасти его хотел. Куда там: совсем ведь дети ещё… были…
А снег за окном всё идёт и идёт. Зима совсем. Настоящая. Белая, нежная и грустная. Наша, одним словом, зима…
|