- Спирин! – Мария Николаевна опустилась на стул. – Ты сведешь меня с ума. И, наверное, не только меня.
- Да? А чо я такое сделал? – нахально поинтересовался сидящий на последней парте Спирин, делая упор на «чо».
- Ну как тебе сказать? – чуть не плача заговорила классная руководительница. – В противогазе по школе бегал? Бегал. И это в то самое время, когда к нам пришла комиссия! Теперь директору за тебя влетит по полной. Ведь он же за всех учеников в школе отвечает. И за тебя тоже.
- Чо ему за меня отвечать? – в своей излюбленной манере произнёс Спирин. – Ответить я и сам могу. И он захохотал.
Класс притих.
- О, да! – закивала головой Мария Николаевна. – Ответить ты точно можешь. И не всегда корректно. Идём дальше. За пианино в кабинете музыки залез? Залез.
- Ну, залез! – снова захохотал Спирин. – Зато как всем остальным было весело!
- Перестань, Дима! – умоляюще попросила учительница. – Ты подумал, каково было Людмиле Васильевне, когда она увидела тебя, прижатым к стене? Ведь ты же даже выбраться сам не мог, пришлось тебя вытаскивать.
- Там столько пыли было, - не моргнув глазом, заявил Спирин (остальные при этом тоже засмеялись), - что я не столько от зажатой как в тисках головы, сколько от того, что эта пыль в нос мне забилась, умер бы. Точно вам говорю! - и он победоносно посмотрел на одноклассников: мол, вон сколько человек видели, какой столб пыли взвился из-за старого инструмента!
Мария Николаевна покачала головой, а Спирин развалился на последней парте и с нахально-насмешливым выражением на лице продолжал смотреть на неё. Парень чувствовал себя явным победителем в этом разговоре.
- Бессовестный ты, - продолжала меж тем перечислять проделки Спирина Мария Николаевна, - скейт на днях в школу зачем-то притащил и раскатывал на нём, пока завуч не отобрала. И когда жизнь тебя только научит, что вести себя надо прилично?
- Никогда не научит, - вызывающе смотрели на неё два насмешливо-колючих глаза.
- Ну, никогда – так никогда, - махнула классная руководительница рукой, устав спорить. – Вспомнишь ещё нас, когда попадёшь в житейский переплет, поздно только будет.
Таких событий было много. Досаждал Спирин изрядно как учителям, так и одноклассникам. Девчонки его не очень любили, мальчишки побаивались. Когда он, наконец, закончил девять классов, округа вздохнула с облегчением.
Ну, округа не округа – школа точно!
Вспомнили про Спирина, когда решили собраться через десять лет. «Одноклассники» и «ВКонтакте» только-только появились, поэтому из двадцати девяти человек откликнулись пятнадцать. Спирина среди них не было.
Пришла на встречу и Мария Николаевна. Конечно, время накинуло ей возраст, но, тем не менее, она продолжала работать. Сидели в бывшей классной комнате, пили чай, рассказывали о себе.
- Ребята, - вдруг вскинулся кто-то, - а Димон Спирин где вообще? Кто-нибудь что-то слышал о нём?
Бывшие ученики девятого «Б» посмотрели на Марию Николаевну, но она только пожала плечами:
- Поступил в ПТУ, затем на заводе, как мне известно, работал, а больше я ничего не знаю. Сами, небось, помните, что это был за фрукт. Ему два слова – он тебе в ответ двадцать. Хулиганистый, драчливый… Единственный, кого я бы не хотела видеть, несмотря на то, что десять лет минуло.
Так о бывшем однокласснике ничего и не узнали.
Он объявился через пять лет. На таком же вечере школьных друзей. Всему классу собраться не удалось, но их снова было пятнадцать.
Изрядно повзрослевшие, тридцатилетние, теперь они выглядели вполне солидно. Двое защитили кандидатские диссертации, один был главврачом районной больницы, четверо ещё доучивались в когда-то оставленных по разным причинам ВУЗах – в общем, компания была разношёрстной, но всех роднило то, что когда-то они учились в одном классе. Принесли с собой фотографии детей, рассказывали о себе. Снова сидели, пили сначала шампанское, немного потанцевали, потом уселись на места и снова разговорились.
В этот момент скрипнула дверь, и в классную комнату вошёл седой мужчина с букетом роз, хризантем и ещё каких-то цветов. Видно было, что букет был составлен по всем правилам и с большим вкусом.
Мужчина вошёл и стал оглядываться, будто видел эти стены впервые. Увидев Марию Николаевну, подошёл к ней, протянул белые и нежно-фиолетовые цветы и с поклоном произнёс:
- Это вам.
И только тут, по голосу, они узнали его.
- Спирин! – выдохнули девушки.
- Дима! – не веря глазам, произнесла Мария Николаевна.
Седина придавала Спирину благородство. Он очень изменился, и только блеск настырных колючих глаз остался таким же, как и пятнадцать лет назад.
Его тут же задёргали, стали хватать за руки, за полы пиджака. Парни налили «штрафную»: пей и не смей отказываться. Он и не отказывался, выпил, закусил, всё чин по чину.
Все ждали от Спирина рассказа. Он сначала не хотел говорить, но пятнадцать пар глаз смотрели на него с любопытством, а одна пара с тревогой. Он и решился. Рассказал, что после ПТУ служил в армии, а потом уговорили его остаться на сверхсрочку. Так в чине старшего прапорщика он и попал на войну. Началась вторая чеченская компания, а поскольку дома никто не ждал – жены ещё не было, а матери уже не было – он решил подписать контракт.
- И не боялся, что убьют? – с опаской и тревогой спрашивали бывшие одноклассницы.
- Чего бояться? – пожимал плечами Спирин. – Двум смертям не бывать, а одной… Да что вы смотрите на меня так странно? Да живой я, живой!
И продолжал дальше:
- Попал в танковые войска, подорвался на мине, но Бог миловал. После лечения в госпитале вернулся в Грозный, там и семьей обзавелся.
- Расскажи, расскажи дальше, - продолжали теребить его.
- Так я и рассказываю, – говорил Спирин. – После ранения я в интендантской роте был, к танкам меня не подпускали. Индендант – это как снабженец, только при погонах. Но и снабженцу без винтовки на войне делать нечего. То тут огонь откроют, то там стрелять начнут…
И вот как-то раз вижу – мальчонка по краю оставленной нами деревни бредёт. У меня внутри всё захолонуло: снаряды воздух полосуют, а тут такое дело. Как он вообще попал в место боевых действий? Я, не раздумывая, и рванул к нему. Бегу – и понимаю, что кто-то сейчас из снайперов завидит меня – и всё, каюк мне. Пригибаюсь, как могу, а всё равно бегу.
- Стой! – кричу. – Стой, малец! Остановись же!
А он идёт и идет, и ноль внимания на мои слова.
Это уже потом я узнал, что он ничего не слышал. Оглох от взрыва гранаты . А тогда… Тогда у меня одна задача была – остановить его во что бы то ни стало.
Я уже совсем близко был, как пули с гор засвистели. Так и чиркали как сумасшедшие. Последнее, что помню – прыгнул я и, всем своим телом навалившись, закрыл малого.
Очнулся в госпитале. Зацепило меня в тот день, но, по счастью, раны были несмертельные, я быстро на поправку пошёл. Одна медсестричка уж так за мной ухаживала, все вечера напролёт со мной сидела. Так мы и подружились с ней. Подружились, а потом как-то незаметно любовь нахлынула.
Пацан, которого я спас, Ахмед, сиротой был. Мы с Инной решили его забрать. Документы сделали, времени, конечно, много ушло, но всё-таки Инна добилась, чтобы нам мальчишку отдали.
Сейчас он с нами, слух к нему вернулся после нескольких курсов лечения. Не совсем, конечно, но теперь он и на имя своё отзывается, и слышит, когда я на гитаре играю. Да у нас ещё прибавление намечается, жена у меня в положении, – улыбаясь, говорил совсем седой Спирин, и бывшему хулигану и грозе всей округи верили и не верили одновременно.
- Спасибо за цветы, Дима, - прослезилась Мария Николаевна, - не верится даже…
- Не верится, - повторил Спирин, - как будто только вчера был мальчишкой-восьмиклассником… А так быстро время пролетело.
- Как будто только вчера по коридору нашей школы на скейте вздумал прокатиться, а потом ещё и за пианино у Людмилы Васильевны залез… - улыбнулся он уже открытой, совсем детской, улыбкой. - Помните, вы всё могли себе представить, что жизнь чему-то меня научит. Да я и сам не мог. Но жизнь и война научили.
