«Нет, нет, так нельзя. Какие там маргаритки и прочая дребедень. Она поёт на французском, но как? Буквально за последний месяц научилась, причём с приличным произношением, - думал дедушка о внучке, - Надо понаблюдать за ней. Вот что значит, давно не привозили. Оленька вполне нормальна на первый взгляд, ничего подозрительного в поведении и речи: ребёнок, как ребёнок. Родители тоже вполне нормальные люди. Папа с серыми глазами и застывшим немного взглядом, разве что… Ну и что из того? Типичный флегматик-интроверт с лёгким апато-абулическим синдромом, но не более. Хотел отдать её в спецшколу, а она, вон, без спецшколы так по-французски лепечет, как даже я за свои тридцать пять лет не научился. Нет, определённо надо в спецшколу, иначе все в обычной школе над ней смеяться будут. Со слов дочери, в садике над ней сейчас спецконтроль со стороны воспитателей, и долго так продолжаться не может: ей ещё два года до школы. Причём переходит она на французскую речь спонтанно, как будто на русском продолжает говорить».
Он подошёл к внучке. Та сидела на скамейке, уставившись взглядом в плитку, по которой полз муравей. Везде лежали опавшие листья, и муравей заполз под такой опавший лист и больше не появлялся. Девочка заплакала вдруг и повернулась к деду.
- Он больше не вернётся.
- Почему? Завтра ты его увидишь, - сказал дедушка, улыбнувшись, и погладил её по головке, - Пойдём, на улице холодно и поздновато уже.
- Нет, - сказала категоричным тоном девочка, - Если он не выползет, я никуда не пойду.
- Мама говорила, что ты поёшь песенки на французском. Откуда ты их знаешь?
Девочка не ответила, а отвернулась, сердито надув губки. Запыхтев, она слезла со скамейки, повернулась боком к деду и так стояла молча, минуты две. Потом нагнулась и подняла листок, под который залез муравей…
…Ранним декабрьским утром, когда осенний скудный свет из-под низких туч осветил спящий в сумрачной тени тракт на Нарбону, Пьер де Роган, один из сыновей Антуана, обедневшего бретонского маркиза-вояки, подошёл к своему коню, похлопал его по шее, бормоча что-то, и, вставив ногу в стремя, легко запрыгнул на вороного. Навьюченный доспехами конь тяжело поскакал рысцой, похрапывая и выпуская из ноздрей пар.
Юный маркиз скакал в неизвестность, сулившую ему смерть или величие. Он понимал, что приказ отца, пославшего его в поход - это последняя спасительная соломинка для их рода, последнее, что могло их прославить и дать шанс восстановить величие Роганов. Путь лежал не близкий, и он, опустошив почти весь кошель, купив себе стоящего коня и доспехи у тулузского купца, спешил к пристани Нарбоны, откуда завтра должен был отчалить с тамплиерами в Левант.
Конь уверенно скакал лёгкой рысцой, но вскоре пошёл густой снег, и не стало видно не зги. Дорога, плутавшая среди комьев замёрзшей глины, изрытой телегами, через час была засыпана снегом, и всадник остановился. Если раньше путь угадывался лишь по холмам, синеющим вдали, то сейчас всё заволокло белой пеленой. Путник поскакал наугад, в надежде найти хоть какое-то пристанище. И вдруг, о чудо, впереди он увидел движущийся силуэт лошади и услышал среди воя усиливающейся позёмки скрип телеги.
Поравнявшись с телегой, он увидел горбуна, везущего что-то под кусками рогожи.
- Эй, любезный! Это ли дорога на Нарбону? – громко спросил Пьер, перебивая шум ветра.
- Да, господин, всё верно. Езжайте по этой дороге, не ошибётесь. По ней ездят все заплутавшие путники, - ответил горбун.
- А до жилья или таверны здесь далеко?
- Нет, скоро будет таверна. Только я туда не советую. В округе холера, будьте осторожны.
- Спасибо!
- Но, - крикнул горбун лошадям и поправил свою хламиду, съехавшую с лысой головы.
Конь понёсся дальше, а телега поскрипела, натыкаясь на кочки, и среди подпрыгивающей рогожки, вперемежку с соломой подпрыгивали пятки тех, кому уже не доведётся ходить по бренной земле.
Прошло достаточно много времени, но ни таверны, ни жилья на пути не попадалось. «Очевидно я сбился с дороги, - думал он, - Корабль может уйти без него, а этого не должно произойти. Деньги за перевозку мой оруженосец уже заплатил, причём немалые, и завтра утром он ждёт меня на пристани. Если я не доскачу, то придётся опять просить отца о деньгах, а тот их вряд ли вышлет». Он пришпорил и без того мчащегося коня, и, не жалея его сил, продолжал мчаться в неизвестность.
Начинало темнеть, снег усиливался, редкие деревья и кусты по пути засыпало снегом, и они стояли, как исполины с ещё неопавшей листвой. Конь перешёл на рысцу, стал хрипеть и разувать ноздри. Пьер остановил коня, соскочил с седла в глубокий снег и отстегнул флягу с пояса. Сделав три глотка, взял своего скакуна за уздцы, но тот стоял как вкопанный…
…Белый цветок маргаритки,
Лёгкий как ветер ночной.
Ты береги, мой любимый,
В память о деве младой.
Он услышал эту песенку и с трудом открыл глаза. Перед ним стояла дева в сиянии исходящего отовсюду белого света и держала в руке букетик жёлтых маргариток.
- Обещай, что будешь помнить меня, - она улыбнулась и наклонилась к нему, - Знай, что ты сейчас там, где нет времени и нет пространства. Здесь живёт только любовь и гармония. Не убивай это в себе. Не убивай. Обещаешь?
- Да, - ответил он, - Но кто ты? И жив ли я?
- Я не призрак, наши линии судеб сошлись на короткое время, но ты меня встретишь. Обязательно встретишь…
…Оленька подняла листок, под который залез муравей, но его там уже не было. Тогда она подняла другой, рядом, ещё один, пока не добралась до муравья. Тот полз неспешно, понимая, что доползёт до своего пристанища под землёй. Её поры были пока открыты, и в них можно было пролезть. А где-то там, неглубоко под землёй, сидели в уютных гнёздах садовые муравьи, готовые к зимовке. И где-то далеко-далеко скакал по заснеженным полям, без времени и пространства, всадник с букетом маргариток, трясущихся в походной суме на поясе рядом с мечом.
