Самый святой пример великого подвига православия русского и, наверное первый, самый известный и официально признанный церковью, после подвигов русских князей павших на полях сражений, в истории отечества, это подвиг Святого Князя Черниговского. Да пусть простят нас потомки Рюрика Великого, что в этой книге мы мельком упоминаем подвиги и имена лишь нескольких Князей, из сотен князей-воинов, павших за наше отечество, их Великих предков. Это Князь – воин Василий Константинович Ростовский, замученный неверными басурманами, холопами Батыя, как и братья, Мстислав, Владимир и Всеволод Юрьевичи в 1238 году, в граде Владимире, что на реке Клязьма. Но прежде напомним о самой жизни князя Михаила. Князь Михаил Всеволодович (род 1178 г. - умер 1245 г. XI колено от Рюрика Великого) был сыном Всеволода Святославича Чермный (ум. В 1215 г.), из славной, отчаянной до дерзости и гордой по крови своей, знаменитой династии Олеговичей. Матушка Михаила, княгиня Мария (р.1163-ум.1186 г.), дочь польского короля Казимира Справедливого, была выдана замуж в июле 1179 года, в пятнадцатилетнем возрасте, что впрочем, в те века было обычным делом. И как помнится, и это надо обязательно сказать нам, что в браке у князя Всеволода Юрьевича родилась дочь Агафья. Княжение князя Михаила Всеволодовича черниговского, было во многом и всегда справедливым в отношении к провинившимся и убогим. Всё это благолепие характера князя отмечали даже его соперники и кровные враги, при том жизненный путь государя был насыщенным и вне всякого сомнения согласно легендам семьи, дерзким и богатым, полон всякими благими событиями для града Чернигова, вотчины князя. Сие охватило "огнём" и горделивые столицы Руси; Киева и Новгорода, столь необузданных в своей тяге к независимости и свободе, столь крепкой, что только сравнимо с волшебной силой "осетрового клея",( и поныне используется реставраторами картин и икон - автор) особо это касалось неспокойного в своих поступках Новгорода, всегда добавлявшего "перца" в отношениях с Киевом и позже с первопрестольной Москвой. И право, сей князь был истинно благородным человеком. Так в апреле 1229 года, будучи призванным князем в Новгород, князь, ознакомившись с городом государством, первым делом внимательно выслушал горожан и власти города, разузнав о их проблемах, благоразумно уступил просьбам бояр новгородских в деле послабления и даже предоставлении льгот купцам и более того самим боярам, а городским и сельским смердам стало позволительно и подушно, на пять лет освободил от всяких налогов. Князь, противник всякого панибратства и подачек неимущим, понимал, что только свободные граждане могут трудиться с усердием и прибылью для города – республики и всё делал для благолепия судеб государства. Конечно, мы понимаем, что это был политический ход опытного в сих делах государственного деятеля и государя, умного и расчётливого, властного, но великого в своём благородстве, доброте и любви к народу. К сожалению Князь-Властитель допускал, впрочем как каждый правитель и ошибки, потом так дорого обошедшие ему и Отечеству нашему. Так ранней весной 1238 года, когда дикари басурмане напали на Русь, он отказал в помощи по отпору монголам князю рязанскому Юрию Игоревичу, в результате чего Владимиро-Суздальская Русь была разорена и разграблена. В 1239 году, после упорной обороны пал и Чернигов, родная вотчина князя, сам же князь занимал трон Киева. Гордыня великого государя и недальновидность во внешней политике, привела князя к трагедии, князь был вынужден бежать в Польшу, Силезию, где был после двухчасового сражения с "лесными братьям" и взят в полон, а его обоз разграблен и он по сути, как говорят ростовские летописи остался нищим. Спустя три дня князь бежал благодаря сговору. Ходили слухи, что князя специально отпустили после , встречи с «ксендзом», взяв с него слово о возврате в Киев. Очевидно, Рим, был очень заинтересован в братоубийственных распрях на Руси. В пригороде Серадза погибли и пять его верных телохранителей-дружинников. Долг, вера и верная князю дружина, спасла жизнь и волю князя, и его сына Бориса. Претерпев все невзгоды и беды, он вернулся в Русь, в Киев, потом в родовой Чернигов. По совету князя Ярослава Всеволодовича, как впоследствии оказалось его главным соперником и врагом, он решился на поездку в орду басурман к Батыю. Как он сказал своё слово:" - На том и Крест поставим..." Благословил его на этот подвиг его духовник и священник Епифан, сопровождавший его все эти годы на пути к добру и как отметилось по его судьбе несчастиях. Он назидательно сказал князю:
«— Твёрдо стой за Веру христианскую, народ твой! Не подобает русскому человече кланяться басурманину. Не подобает поклоняться христианам ничему сотворённому нехристианами, а поклоняться наша воля, будет только Господу Богу Иисусу Христу нашему!». И в глубокую осень, в октябре 1245 года, под проливным дождём, словно омывавший последний путь Великого Князя Михаила. Черниговский князь выехал на возах в поганую и мерзкую русскому человеку Орду, в сопровождении своего верного товарища и друга боярина Феодора Емельяновича. Две недели, длился тяжёлый путь к нехристям - басурманам, и в ночь на 30 октября 1245 года, князь прибыл в Орду. Хан Батый отказался сразу принимать Черниговского князя, намекнув через своих слуг, что князь русский должен в начале принять веру Батыеву, и уважать порядки «великой» Орды, иначе он не получит ярлык на княжения в Киеве. Но русский Князь и его товарищ Феодор, отказались от принятия мерзких обычаев басурман и, хотя его сын Борис Михайлович, прибывший с ним, сильно уговаривал его хотя бы для вида отречься от веры и, что духовник его простит ему этот грех. Князь и Феодор Емельянович отказались выполнять унизительные для русского человека поступки. Лишь князь Ярослав Всеволодович, прошёл унизительные испытания, пройдя по ковру на коленях пред басурманом, свой, тяжкий избранный им путь. Через два дня он уезжал из ставки с богатыми дарами, в назидание Черниговскому князю, получив ярлык на княжение в Киеве. Хан Батый не заставил себя долго ждать, и уже 20 сентября 1246, как потом рассказывали дружинники князя, отметилось почти полный год, когда пригласил к себе гордого русского князя. Уж больно хотелось ему усмирить гордыню русского богатыря. Сидя на высоком троне, в богатом, расшитом золотыми и серебряными нитями, Бухарской работы халате, с огромной, чеканного золота цепью на шее, хан с наслаждением курил какой-то очень приятного духа табак. Стареющий хан Батый, уставший от власти и домоганий во власть наследников, опустившийся от изобилия яств и услад сотен женщин - наложниц, был по рождению чистых кровей монгол. Хан был тучным и больным «человеком», как писали в своих воспоминаниях гости хана, посетившие Орду в то время, он был скорее зверем в обличье человека, чем великий правитель, но надо отдать ему должное сохранил свой ясный ум и хитрость, блеск талантливого полководца своего времени. Его грузное, и уже дряхлеющее тело великого грешника, едва умещалось на золотом китайском троне, и хотя это каждый раз доставляло ему явное беспокойство и боль от несовместимости, он решительно отказался от нового трона, изготовленного специально для него, с учётом его болезней, великими золотых дел мастерами Самарканда. При всех своих удачах и подвигах на полях сражений и битв, он понимал, что его подвиги и поступки слишком мелки были в сравнении с делами его предка, и он никак не желал менять древний трон, так как он был подарен ему его дедом и привезён им с его родины. Это, как он считал и верил, было наверное, единственным воспоминанием о деде, и приближением к духу великого полководца, к его душе и поступкам. Людей, которые были сильнее его по твёрдости характера и духа, хан просто не терпел, и в большинстве своём при первом проступке казнил. Сейчас же, в ногах старого хана, у самого трона, лежали две огромные лохматые собаки, подаренные ему в прошлом году персидским шахом, они с угрозой и внимательно смотревшие на гостей владыки, готовые по первому его, только им ведомому знаку разорвать любого, кто только попытается приблизиться к трону великого хана « Золотой» орды. Батый свысока смотрел на, как он считал не разумного князя и на его товарища Феодора Емельяновича, стоявшего чуть дальше князя Михаила Черниговского, с гневом и ненавистью смотревшего на чужеземного владыку. Батый, великолепно разбиравшийся в людях, усмехнулся в усы, он не раз видел таких гордецов, да и царей, правда потом валявшихся в его ногах и просящих на коленях пощады.
– «… Вы князь, как я знаю, неподкупны и своевольны в своих деяниях. Это-то как раз и понятно мне, но Вам не ужиться с таким характером, ни в Руси, ни в Орде. Спасибо конечно, что Вы разрешили себе побеспокоить нас. Вы чрезвычайно, невероятно любезны князь, но не понимаю, чего Вы здесь добьётесь от нас. Многие не желали бы Вас видеть здесь, не боитесь своих недругов? Вы же русские, при пожаре в доме соседа, вместо того, чтобы тушить пожар, подбросите по больше дровишек, для лучшего разгорания. Лично я, чувствую себя по отношению к вам, чужим. По зрелому размышлению, я понимаю ваших врагов, и это для нас тревожный факт любезный князь. Ну, что Вы молчите и так грозно смотрите, я Ваш друг а не враг. Давайте жить по справедливости и праведно. Я не сомневаюсь в Вашей благородной цели во имя своего народа, но и явной вражде ко мне, что видно из вашего взгляда из подлобья. По крайней мере, это честно, не люблю подхалимов и наёмников. Мы все испытываем трудности в правлении наших подвластных Земель. Много проблем, из-за внутренних врагов стремящихся уничтожить нас изнутри, и их необходимо изничтожать. Так что? Вы приняли решение? Я могу подождать день, два, не более. Вы где остановились? Ваши люди и прочие накормлены, или в чём-то нуждаются? Я искренне помогу Вам благородный русский князь. Князь тяжело дыша от вынужден- ного почитания басурманина молчал, и даже, делая вид что ему жарко, скинул с плеч княжеский плащ - красный покров русского воина и отвернулся, украдкой утирая им стекавший пот с лица краем плаща. Нестерпимое тепло исходящее от богослужебных светильников чуждой для русского веры, несчадно чадили и их жар был нестерпим. Ханский служка, освещённый ярким светом светильников, на распев читал свои молитвы на не понятным для русского слуха языком басурманина. Его святейшество всемогущий хан, нервно теребил полу своего шёлкового, яркой расцветки, восточного халата и молча, казалось вовсе забыв о стоящем пред ним русского гостя и прибывших с ним, с наслаждением слушал панегирики в свой адрес. В шатре тихо потрескивали масляные светильники, казалось своим горением опустошая минуты жизни гостей... Батый открыл глаза и нахмурился, но всё же заставил себя стерпеть столь неразумное поведение гордого нечестивца. Он к такому отношению гостей не привык. Всем присутствующим при разговоре повелителя, стало заметно что его терпение иссякает, об этом говорило его тяжёлое с придыханием и сопением дыхание, и ерзанье на ковре, обычно означавшие скорую расправу над неугодными хану послами или посетителями... - Ваше молчание можно
