«Праздник. Ощущение начала. Утро жизни. Жизнь должна начинаться с праздника, или не начинаться вовсе. А как быть тем, для кого жизнь вовсе не сахар, и не праздник?» Стоп! Так мысли заведут в тьму туманную… «Тумана вокруг тебя много», – вспомнила Лилия Ивановна глубокомысленную фразу из цикла передач «Гадалка». Вернее, не столько глубокомысленную, сколько изрекаемую с глубокомысленным видом.
«Хватит! – мысленно приказала она себе. – Праздник же. Рождество. А там и Старый Новый Год. Хоть их надо встретить нормально. Довольно уже того, что Новый Год провела за столом, обжираясь и пялясь в телевизор. И куда столько наготовила и тогда, и вчера? Кто у тебя есть, Лилия Беломраморная?
Она усмехнулась. Лилией Беломраморной называл ее муж. Когда-то в далекую бытность ее мужем, они, резвясь и дурачась, выдумывали друг для друга ласковые и милые прозвища.
От «зайчиков» и «котиков» новоиспеченный муж сразу решительно отказался и, не обращая внимания на Лилины возмущенные протесты, подвел ее к зеркалу.
– Смотри, – голос его из вечно дурашливого вдруг стал серьезным, – ну, какой ты зайчик? Ты же Даная, Елена Прекрасная, Лилия Беломраморная!
Зеркало из нового мебельного гарнитура и впрямь отражало налитую красавицу с идеальной линией плеч и алебастровой кожей.
– Елена Троянская, – восхищенно выпалил он. – Ради такой и войну развязать не жалко. Понимаю Париса!
– Продолжай, – мурлыкнула польщенная Лилия. Но муж, то ли проникнувшись воинственным древнегреческим пылом, то ли приняв близко к сердцу уязвленное самолюбие и душевную рану спартанского царя, у которого нагло умыкнули жену, помрачнел и добавил:
– Бедный Менелай! Я бы на его месте…
Судя по свирепому виду юного мужа, можно было бы предположить, что в Троянской войне не поздоровилось бы ни Парису, ни Елене, ни даже древнегреческим богам, которые, забыв всякий стыд, резво помогали любовникам, а не стояли на страже святых семейных уз. Да и сама Троянская война длилась бы не десять лет как у Гомера, а гораздо меньше, будь на месте обманутого Менелая ретивый Лилин муж. А может, и вообще до войны не дошло бы…
Лилия Ивановна подошла к зеркалу. Чуть потускневшее, оно все же старательно отразило покатые опустившиеся плечи и желтоватую кожу с бесчисленными гречневыми крапинками. Вместо крепких и горячих мужниных рук, одно прикосновение которых успокаивало, вместо его музыкальных пальцев, скользивших от нежных ключиц к восхитительным бархатным холмам и – раз-два-три: чуть ниже, чуть выше! – словно исполняя бессмертный и вечно новый пассаж любви – вместо этого дивного торжества жизни, годы крепко и увесисто сидели у нее на плечах, приминая и холодя их.
Она невольно поежилась, накинула на плечи шаль и перевела взгляд чуть выше. Муж – уже поседевший и немного обрюзгший – смотрел на нее с портрета. Взгляд его был оценивающим и снисходительным одновременно: он был спокоен за свою Лилию, она не в пример злосчастной Елене Троянской не изменяла ему за всю тридцатидвухлетнюю жизнь. Не изменит и его памяти. «А куда-изменять-то уже? Увяла, Беломраморная, мрамор патиной покрылся. Бабка, и есть бабка», – смеялись глаза на портрете, и от потустороннего их веселья делалось немного жутко: они словно вычеркивали Лилию из жизни и радовались ее старости, смаковали: еще немного, а там и до дряхлости недалеко, и, тогда уже скоро дождется он своей Беломраморной, а на стене, рядом с его портретом найдется место и ее…
«Любовь – волшебная страна-а-а» – услужливо подсказала память киношный романс. Э, нет, это не любовь, это семья – огромная страна. Со своим ландшафтом, геологией, полезными ископаемыми, океанами и безводными пустынями. И в ней, как в земной коре, происходит смещение тектонических пластов, случаются и трещины, и даже разломы, но, в конце концов, все упорядочивается, цементируется незримым душевным единением, и со стороны выглядит как монолит.
«Ну, так и кто у тебя есть, Лилия Беломраморная? – спросила она вновь саму себя. – Что у тебя осталось от твоего монолита? Подведем-ка итоги, а?»
Дети? Да, это богатство. Сын и дочь. Хорошие, умные, воспитанные, состоявшиеся. Оба – кандидаты наук, медик и искусствовед. На работе их уважают: профессионалы и умеют ладить с людьми. А эти качества не так уж часто уживаются. «Нет, дети у нас удались», – мысленно обратилась она к портрету, словно за поддержкой. Тот молчал, сощурив глаза.
Внуки? Двое – сын от сына и дочь от дочери. Красивые и умные ребята. Отличники, учатся в элитной школе. Лилия улыбнулась горделиво. Ее плоть, ее кровь, ее продолжение! Сейчас на отдыхе с родителями. Уехали на новогодние каникулы: сын в Швейцарии, дочь в Чехии.
Чехия… Золотоволосая Прага… Предательски задрожал подбородок. Она прикрыла глаза, вспоминая…
Сентябрь 1982 года. Прага, залитая солнцем. Солнце в кленовых листьях, усыпавших Влтаву, солнце в фасадах Староместской ратуши и знаменитом орлое – календарном циферблате, солнце в волосах двадцатидвухлетней Лили, приехавшей на первый в своей жизни музыкальный фестиваль и вытянувшей в Праге счастливый билет – знакомство с будущим мужем. И пусть никаких призовых мест они – скрипачка и гобоист – не взяли, пусть мечты о блистательных концертах и рукоплещущих залах так и остались мечтою, зато… «Вот оно – счастье!» – Лилия Ивановна развела руки, словно обнимая пространство вокруг себя: комнату с маленькой елкой в углу, неубранный с ночи диван, круглый стол, стены с портретами: дети и внуки на одной, муж – на противоположной.
«Ну, они же позвонили, поздравили», – обратила она к мужу растерянные слова. Тот молча усмехался с портрета.
Она перевела взгляд на окно. Утро уступало место дню, отчетливей и резче стали краски южной зимы: серый – домов и асфальта и темно-зеленый – старых сосен перед балконом. Из другого окна виднелось озеро в парке – темная вода его завораживала и тревожила одновременно. Маленькие мраморные статуи на берегу, изображавшие целеустремленных студенток и спортсменок, казались совсем крохотными, съежившимися, будто им тоже было холодно. Слепил глаза пестрый от разноцветных машин хайвэй. На балконе противоположного дома с идиотическим упорством вспыхивала музыкальная гирлянда. С конца декабря днем и вечером Лилия Ивановна слышала эту осточертевшую мелодию и с закрытыми глазами могла назвать на какой ноте загорается та или иная лампочка:
Джингл (розовая), бенс (желтая), джингл (зеленая) бенс (синяя)
Джингл (красная), джингл (голубая), джингл (оранжевая) Бен-н-нс! (ярко-лиловая).
Этот лиловый, похожий на здоровенный синяк, мертвенный свет, она ненавидела больше всего.
Светофор на перекрестке лукаво подмигнул золотым глазом: «Ну, что еще скажешь, Беломраморная? Чем похвалишься ты, встречающая праздники одна, с мерцающей елкой, за столом полным еды? Кто-нибудь пришел к тебе, к кому пошла ты? Дети по заграницам, друзья-подруги – кто перемёр, кто уехал, у родственников – свои дела, знакомые…»
«Хватит, – мысленно возмутилась она. Кто ты такой, чтобы судить меня? Жалкий выжидальщик, краткая передышка между красным запретом и зеленой дорогой? Твое дело – статика, так вот и пребывай в ней!»
Разноцветная вереница машин замерла в ожидании зеленого света. В дверь постучали.
– Кто? – Лилия Ивановна подошла к двери.
– Откройте, пожалуйста. Это ваш сосед из дома напротив – звонкий детский голос отчеканил заученную фразу.
Открывшаяся дверь явила следующее. На пороге, широко улыбаясь, стоял худенький мальчик лет восьми. В покрасневших ладонях он держал деревянную тарелку с хурмой. Оранжевые, как новогодние шары, плоды смотрелись очень нарядно.
– Это вам мама послала с нашего сада, – зазвенела в воздухе вторая заученная фраза. – Фыр, – шмыгнул он носом и добавил:
– Мама приглашает вас к нам отметить праздник. Она очень просила, чтобы вы не отказывали. Мы живем…
«Неужели? – ахнуло в мозгу. – Этот проклятый фиолетовый «Бен-н-нс»?
– Вы, наверно, видели, – радостно рапортовал щербатый рот. – Это я сам развесил гирлянду. Сам! Правда, красиво?
Золотой глаз светофора судорожно замигал.
– Подожди. Заходи. Спасибо огромное. Я сейчас.
Она торопливо сгребла из холодильника приготовленную накануне еду. Судки с салатами, колбаса, шпроты, курица с печеными яблоками, полузасохший, но еще вполне съедобный новогодний «Наполеон», бутылка кизиловой наливки как по мановению ока уложились в сумку.
– Идем?! – мальчик подпрыгивал от нетерпения.
Лилия Ивановна еще раз оглядела квартиру. Муж с портрета смотрел на нее чуть озадаченно:
«Ты уходишь, Елена Троянская? Ты сжигаешь прекрасный вечный Илион, живущий и цветущий воспоминаниями? Ты не сможешь этого сделать, моя беломраморная Лилия!»
[justify]«Я вернусь. – мысленно и твердо пообещала она ему. – Илион не будет сожжен. Обещаю. Но я не могу жить в нем вечно. Не
