“Мне всё скучно. Заранее и заведомо. Когда я с людьми, я несчастна: пуста, т. е. полна ими. Я - выпита. Я не хочу новостей, я не хочу гостей, я не хочу вестей. У меня голова болит от получасовой “беседы“. (Клянусь, что аспирин.)
Я становлюсь жалкой и лицемерной, говорю как заведённая и слушаю как мертвец. Я зеленею. Чувство, что люди крадут моё время, высасывают мой мозг (который я в такие минуты ощущаю как шкаф с драгоценностями!) наводняют мою блаженную небесную пустоту (ибо небо - тоже сосуд, т. е. безмерное место для) - всеми отбросами дней, дел, дрязг.
Я переполняюсь людьми! Марина Ивановна Цветаева. Сводные тетради. Тетрадь первая”. Цитата, вовремя подложенная интернетом, который, как никто другой, печётся о твоём нравственном здоровье, зная все твои предпочтения, плюсы и минусы, зашла многим. Думала, я одна такая, оказалось, нас, куда больше. Это радует.
Кто “болен” Цветаевой, она только своя. Раз однажды она зашла, считай, навсегда. Только к её стихам могу возвращаться вновь и вновь. И их знаю больше, чем свои собственные, которые никогда не перечитывала. Марина Цветаева – мой единственный мостик, связывающий с миром поэзии, к которому и у меня был когда-то доступ. Может, это он отвернулся от меня, отлучив от Музы, а не я сама предала богов?
Из моих уст суждения о богах звучит, по меньшей мере, неестественно. Многие обычаи своего народа считаю предрассудками. Потустороннее не пугает, интересует иногда, как источник образов, и не более. Но со стихами, от которых сейчас меня воротит, не всё так однозначно. Если они не от Бога, то от лукавого. Особенно когда они сами прут. Садишься утром рано с пустой головой, но с благими намерениями, вслушиваешься в тишину, в себя. В себя, ту, которая не совсем ты, если стих уже на подходе. Первая строка или смутный образ, слово первое, к нему второе. Твоя задача – ухватиться за это, не сбиться с ритма, не соскочить с волны, не сорваться в пропасть. Обычно это длится минут пятнадцать, не дольше. И всегда рано утром. Потому первая рань – это твой шанс, твой звёздный час. И, не дай бог, в этот момент кому-то или чему-то вклиниться между ЭТИМ и тобой. Но и тут не всё так гладко. Моя Муза пугалась хаоса не только в голове, в душе, но и вокруг меня. Потому желательно, чтоб при этом были и полы помыты, и посуда. Только раз писала одно и то же не пятнадцать минут, а намного дольше. Оно шло, независимо от грязи вокруг, времени суток. Поэму за пятнадцать минут только ИИ может сочинить. Иногда приходилось писать в коровнике, грязь и вонь, сами коровы Музу не пугали, ибо они молчали. Мирская суета, особенно эти бесконечные разговоры ни о чём, поэзию душат. Вот о чём речь.
Сейчас никто не покушается на мою рань. По старой привычке сажусь с пустой головой “в ожидании чуда”, вместо стихов прёт проза. Волшебства нет, но и напрягаться особо не надо. Я привыкла творить нахаляву, брать готовое. При стихах всегда боялась, что иссякнет источник. Проза проще. Если что, можно же мозги включать.
Сегодняшняя моя святая рань омрачена не только смутными предчувствиями, вовсе не связанными с творчеством, но и данным накануне обещанием переступить себя, совершить подвиг. Стоит ли ломать себя, погружаясь вновь туда, куда не следует? Это для меня, равно, как зайти “не в ту дверь”. Внутренний голос шепчет: “Пройди мимо”, а желудок противно хихикает. Это как, когда человек глубоко погружен в бодун, а за спиной кто-то вечно ехидно хихикает. Чем не тема для следующего ролика, претендующего на некий “шортс” в несуществующем Ютубе? Как заставить себя прогнуться за тысячу рублей? За такие деньги за пятнадцать минут полы лучше помою у кого-нибудь дома. Был порыв предать саму себя, да признание коллеги, что она бы перевела сей стих разве что за 50000 рубликов, поставила точку в моих мучениях. Помнится, одна известная ныне журналистка так мучилась с одной единственной статьей, которую, кровь из носа, должна была сдать в срок. Физически страдала, выдавливая слова и фразы, и получалось всё мимо. Но она как-то приспособилась, пристроилась, нашла свою нишу. Хотя публицистика – это из другой оперы, там боги роли не играют. Правда, её редактор по пьяни спустил с небес на землю: “Да ты кем себя возомнила? Это я переделываю твои сочинения, буквально заново строя тексты”. Судя по тому, что до сих пор в теме, она как-то перестроилась. А я тут плачусь, навеки отлучённая от поэзии. Ломай себя, Венера, раздвоись или утроись. Утром – поэт, днём – фрик, вечером – никто.
“В эти выходные я был сильно занят. Прочёл вновь твой сборник “Освобождение”. Надо было некоторые стихи из этого сборника взять, разбавить ими новые стихи в следующем сборнике. У “Освобождения” тираж был всего 1000 экземпляров, до читателя, считай, стихи не дошли. Мне кажется, очень хорошие стихи остались без внимания. Они могли бы украсить твой новый сборник. Моисей Ефимов”. Половина этого тиража впихана была в какой-то старый чемоданчик. Боюсь, его коснулась одна из волн расхламления. Минимализм – моё всё. Только пока не научилась утилизировать слова. Умерить пыл, сдерживать поток слов, идущих ниоткуда – вот так ломать себя приятней, нежели заставить вновь писать стихи. Во все времена поэты переводили стихи по подстрочникам от безысходности – чтоб не сорваться с потока, ибо свои не идут, или их не печатают, ибо чревато. Но в большинстве случаев, чтоб подзаработать. Я же пока не дошла до той точки, когда с голодухи на что угодно буду готова. Когда окно возможностей уподобится крохотной форточке, когда иных вариантов, типа, с топором отбирать хлеб у соседей, не будет, может, я и переведу этот стих. Чтоб не умереть с голоду.
“20 января 2000-го. Необычное начало дня – стихотворная рань. Отзвуки времени. И далёкой, далёкой войны. Дожить до следующего вторника”. Надо же, стихи не заслонили войну в телевизоре. Бои за Грозный. Эпицентр боёв переместился в Заводской (ныне Шейх-Мансуровский) район Грозного и проходил неподалёку от административных зданий по проспекту Орджоникидзе. На юго-востоке города Внутренние войска и подразделения ОМОНа пробились к площади Минутка. Восточная часть города подвергалась непрерывному обстрелу из РСЗО «Град» и «Ураган». На южной окраине города бои шли за здание республиканской больницы. В ходе боя федеральным силам удалось взять под свой контроль территорию вокруг консервного завода и молочного комбината. 19 января от 2001 и 2002 нет. Наверное, это были дни, когда вместо того, чтобы писать в дневник, я кричала в форточку: “Жизнь, блин, удалась!”.
“20 января 2022-го. Планов было много, но ночью приболела”. “19 января 2023-го. Плюс одна глава. Хороший день. День любви”. Любовь по расписанию? “20 января 2024-го. Я только что написала свой лучший тезис”. Почерк ужасный, местами всё так зашифровано, будто Штирлиц писал. Хотя вряд ли агенты что-то где-то пишут. Они всё держат в голове. У меня же не голова, я – сковородка с ушами, кто не в курсе. О том, что происходило за пределами досягаемости, ни слова. Но я же не телевизор, чтоб реагировать на всё подряд. Правда, есть некоторые, пишущие стихи (!) на злобу дня. Как правило, в угоду сиюминутного потока. Они будут такие же стихи писать и при другом раскладе. Гибкие такие поэты, гуттаперчевые – им бы в цирке выступать.
Тут прилетают две новости, одна из которых мне крайне льстит, другая – не очень, но это не смертельно. Потому с гордо поднятой головой последую дальше по протоптанной дорожке мимо чужой “не той” двери в тот мир, где живут стихи. Чужие стихи. Пользуясь случаем, передаю пламенный привет той женщине, которой в Москве тоскливо... Жизнь – не сахар, но смешного в ней много. Живём дальше.
