ЛЕНА ВАСИЛЕНКО

Едва войдя в вагон плацкарта, он от бессилия, едва задвинув свой чемодан под сидение, устало плюхнулся на скамью. Люди-человеки, каждый занятый своими делами и послепосадочными хлопотами плацкарта,вовсе не обратили внимание на тощего замызганного потом и городской пылью старика. Вскоре однако вся вагонная предпосадочная суета поостыла, и после усадки чувств и беспокойства проводницы, пассажиры занялись, как обычно делали все отъезжающие путешественники, принялись распаковывать свои баулы и большие пухлые хозяйственные сумки в поисках "изящно" спрятанных полуфабрикатов и пищи, так необходимой в дороге, -запасов домашних продуктов. Всякий раз конечно, как мы видели, всё это проходило по разной картинке и сценарию, но всегда едко и однообразно. Суета приготовления; продукты-курица, хлеб, соль, лучок, запотевшая рюмочка спиртного, у кого как, у одних-народников это шкалик водочки, а у более "приветливых" и полуобразованных от недомоганий быта, рюмашечку столового  винца, конечно того, что более дешёвое и "сухое". Палыч, видивший всю эту суету новобранцев и привычный к дорожной суете, также достал из лоточка варёную курицу украшенную супругой крошками перца и змеевидным "листом" блинообразной волны майонеза. И всё-бы хорошо и было-бы благообразно, если-бы напротив него не уселся  такой же старый и очень "ветхий пассажир", этакая очкастая человекоподобная, на первый взгляд как букашка-промокашка из легенд гражданского сыска. Этакий гражданин неопределённого возраста, о которых в зоне часто говорят презрительно со смехом, хромая "моросящая утка". Старики господа, это как-бы другая хрупкая реальность бытия, обычно такое после восьмидесяти лет. Оные редко определяются возрастными годами и даже, что по жизни вообще бывает часто, стандартными фотокарточками паспортов.

И здесь, как показалось с первого взгляда деду, оный "фрукт" был скорее удачливым и почётным ментом в прошлом, судя по золотому значку  геральдический "ЩИТ С МЕЧОМ И ГЕРБОМ СССР" на лацкане старенького, но ещё вполне приличного и скромного от прожитых лет пиджака, что было скорее всего от другого костюма. А у стариков старой советской партийной закалки это обычное дело. Потом ещё можно было добавить и второстепенные признаки их существования от спокойной и малоподвижной жизни, у всех у них растёт живот и не в обиду им сказано, они, меняя в очередной раз ухоженные в прошлом портки, как-бы уравновешивая всю суету гардероба и событий, особо не задумываясь, что оное сильно упрощает выбор так и не стареющих пиджаков. Он скорее всего был почётный "обременённый" штабной вояка, чем учёным или человеком умственного институтского реутовского труда, как говорится " ГРЕБИТЕ ЧАЩЕ" и воздастся Вам.

Севший напротив Палыча старик, скромно обозначил себя и  назвался Александровичем Андросовым, но признавшись в имени, он как-то сразу затих, словно испустил все свои силы при посадке, и даже прикрыл на целых полчаса глаза. Палычу показалось что он полностью отключился от действительности и людской разноголосицы вагонного"рая", шума и набиравшего силу перестука вагонных колёс, детского щебета ребятишек, что по хозяйски расположились с молодыми родителями на соседних диванах у окна напротив...

Наступивший вечер и ночь, ничего не изменили в поездке, ибо деды молчали и даже не переговаривались, как обычно бывает в путешествиях даже с незнакомыми людьми. Время и километры пути летели своим, только им известным путём дорожного лиходейства...

Так прошли сутки, и вдруг произошло совершенно неожиданное в данной обстановке, Александрович вдруг заговорил, и даже достав бутылку водки из неубранного под сиденье портфеля, по хозяйски и деловито, разлил это дорожное сокровище прямо в стаканы до самых краёв, при том совершенно молча стукнув их друг о друга-чокнувшись, и не глядя на соседа, выпил всю дозу одним махом и закусив черным хлебом с дешёвой, резаной очевидно ещё в домашних условиях колбасой. Тут-то и всплыла неожиданно тема жизни попутчика Палыча, быстро и не навязчиво.

- Ты братишка на меня не смотри с изумлением, я вполне нормальный и трезвый,только вот душа плачет. Третьего дня я совершенно случайно из интернета прочёл о своей любимой, той, ради которой я готов жизнь отдать. Правда точно, она ли это, или нет я сказать не могу... Давно это было, я тогда служил, ну по вашему работал в конторе, и направили меня, дед налил второй стакан водки и с интересом и надеждой посмотрел на Палыча, тот кивнул ему, и было совершенно очевидно этим обрадовал попутчика. Второй стакан водки как откинулся, пролетел как пуля с легендарной Лиговки, зазывая за собою третий, правда, и здесь не поспоришь, с передыхом и приостановкой из-за начатой беседы.

Впрочем сосед, я не об этом ныне, я о том, что впервые придя туда, я встретил там  молодую и красивую девицу, такой ослепительной красоты и обаяния, за которые я получил потом крепкий нагоняй и выговор от своих. Так вот звали ея, настоящее имя сказать не могу, скажем так Елена Василенко. И всем хороша оная девица была, и видом, и умом и характером. Так вот влюбился я в неё без ума, и она как-бы была с этими чувствами ко мне. Я тогда в коммуналке после развода жил, так наша Прасковья Македонская так и говорила, для тебя бедолага ты мой, чтобы выжить именно такая и нужна Алексаныч. А её подруга баба Маша всё посмеиваясь и вторила ей. Бери девчонку в свои руки, иначе уведут. На руках тебя носить будет, мужик ты видный и она тебя искренне любит. А я идиот поверил трепне о ней в институте, да и молода она была для меня, ей то всего 18-19 лет, и притом строгая и волевая мамаша, а я старый хрыч, мне тогда уже было почти под сорок, да и алименты, да суды и отставка прижали. В общем отказался я от неё старый баран... И вот жизнь прошла, ради чего и зачем? Коренной вопрос истории? Отечества нашего нет, партии нет, даже куска чести и совести на копейку у иных млекопитающих партийцев....

Тут он неожиданно заплакал и взвыл, как волк... Соседские обмерли и смотрели на эту дикую сцену, думая вполне серьёзно: " боже, да он совершенно безумен... Седой старик плакал как ребёнок. Сие с трудом ныне пишет рука, а не разум...

Боясь за него и его состояние, Палыч и соседские купэйщики, вызвали проводницу Маришку и начальника поезда, а уж те врача. Поздно было. В вагоне наступила дикая тишина, и лишь перестук равнодушных к земной жизни вагонных колёс, перестукивали последние мгновения людской суеты... Через десяток минут умер он... Очевидно от сердечной боли.