Совсем рядом оглушительно грохнуло с такой силой, что земля подпрыгнула, и солдата засыпало с головой. Он успел отбросить телефон, судорожно заелозил и заработал руками, выбираясь из могилы. А когда, упираясь локтями, высунул наружу голову, тяжело откашлялся, выплевывая землю. Затем с долгими перерывами на отдых разгребал и раскидывал мерзлые комья по сторонам. Он боялся, что новый разрыв его окончательно похоронит заживо. Это было хуже страха голодной смерти или страха умереть от жажды. Потому что тогда его будут считать пропавшим без вести. И никто в их глубинке не позаботиться о его отце и матери, о его сестре с племянницей. Им не заплатят за его смерть. Сейчас для него это стало важно. Солдат из последних сил принялся откапывать себя, пока, наконец, извиваясь, как червяк, и подвывая от боли, не выполз наружу.
Пятясь на четвереньках, он потянул одеяло за край, и в руке остался лишь большой лоскут. Рюкзак и оружие с боезапасом тоже засыпало. Он примерно помнил, где они лежали, и потратил много времени, чтобы откопать автомат, прислоненный к стене. На остальные вещи сил у него не осталось. Он прикинул, что в карманах куртки и шаровар у него лишь фонарик, нож, ложка и блокнот с ручкой. Граната. Рюкзак с аптечкой и зарядниками остался под землей. Лужу тоже присыпало. Но немного воды там осталось.
Он с тоской огляделся. Края ямы со стороны, где он лежал, обвалились. Но вскарабкаться по откосу, чтобы дотянуться до самого верха, у него не хватало сил. Упрямое чувство вернулось к солдату. Он решил отдышатся, а потом выбрать из завала новые доски для настила и костылей. И только сейчас увидел, что завал осыпался. Под скрещенными друг на друге брёвнами из кучи мусора что-то блестело тусклым металлическим блеском. Солдат закрыл глаза, решив, что у него начались голодные галлюцинации. Когда он открыл глаза снова, из мусора по-прежнему что-то блестело. Он пополз к завалу, а потом, как собака, принялся разгребать мусор в стороны.
Это была банка консервов с надписью то ли на польском, то ли на чешском языке «Gulasz wieprzowy»! Одна! Другая! На третьей банке было написано «Pasztet»! Солдат, не чувствуя боли в пояснице, сгрёб банки, обнял их и заплакал. Но это были слезы радости и нетерпения. Он лихорадочно дернул ушко на банке с гуляшом и с жестяным хрустом вскрыл крышку. Пальцами захватил пищу и жадно проглотил её. От запаха еды у солдата закружилась голова. Быстро жуя, он прикрыл веки. Головокружение привело его в чувство. Едва сдерживая нетерпение, он, морщась, осторожно лёг на бок, достал из кармана складную ложку и принялся есть ложкой, как положено человеку. Гигиенические салфетки остались в рюкзаке под землей, и ему нечем было вытереть испачканные в земле пальцы. Он почти мгновенно проглотил полбанки и как не хотел есть, заставил себя остановиться. Он не знал, удастся ли ему раздобыть еще еды, поэтому ту, что осталась, нужно растянуть на как можно большее время.
Нападавшие после взрыва комья земли размякли в луже, превратив её в болото. Солдат напился из неё, смачивая грязный, почти пришедший в негодность тампон и выдавливая влагу в пустую консервную банку. Затем уложил на сырую землю поближе к завалу и подальше от санитарных ямок две доски, которые сумел вытащить из кучи мусора, улёгся и бережно обнял еду. Он проверил, на месте ли автомат с единственным рожком и пощупал в кармане блокнот с записями. А затем смотрел на серую промоину неба над головой, слушал грохот канонады и думал, что снова едва не погиб. И снова сила, которая берегла его два года, спасла его, когда он решил, что бесстрастная, беспощадная и неумолимая смерть едва не похоронила его под взрывом. Получается, это была не смерть, а тот, кто берег его, и кто своим милосердием ко всем, как Ребров, солдатам, сегодня подарил ему пищу. Солдата мучили холод и незатихающая боль. Стопы ног он не чувствовал. Но был уверен: то, что произошло с ним сегодня – не случайность. Значит, он делает праведное дело, и теперь подавно нет смысла сдаваться. Он не знал молитв, пробормотал придуманные на ходу слова благодарности Богу и перекрестился.
Наутро Ребров снова обшарил кучу мусора в поисках пищи. Но больше ничего не нашёл. Тогда он решил есть не больше пяти ложек в день, чтобы продержаться как можно дольше. Это было чисто рассудочное действие. Он не хотел есть. Желудок словно уснул и никак не реагировал на жизнь, теплившуюся в теле солдата. Но солдат знал, что есть нужно, чтобы остаться в живых.
От жара он уже не разбирал, где день, а где ночь. У него начинался бред, сознание туманилось, и светлые промежутки становились короче и реже. В такие минуты он заставлял себя есть или ползти за водой. Он думал о том, что умирать не больно, потому что смерть – это покой. Но умирать он не собирался. Как не было ему трудно, еще труднее было ему поверить, что ребята его бросили и не вернутся за ним. Но даже если они решили, что он погиб, это ничего не меняет. Возможно, для него ничего уже не будет. Но он до конца выполнит свой солдатский долг для того, чтобы было легче тем, кто придёт следом за ним и сделает свой взнос в их общую победу.
В тот день в нём снова проснулся голод. Пища закончилась, и солдат очень ослаб. Голова кружилась так, что временами он ничего не видел. За дальним грохотом артиллерийской канонады ему померещилась негромкая речь. Совсем рядом. Солдат не мог разобрать слова и нашарил у стены автомат. Он лежал у завала. Сверху его сразу было не заметить. Зато он успеет выпустить очередь в серую промоину неба, если там появится враг. Давно, когда он выбрался из присыпавшей его после взрыва земли, он очистил автомат от грязи и проверил магазин. Теперь автомат показался ему невероятно тяжелым. Солдат уложил оружие на живот и с досадой понял, что у него не хватает сил передернуть затвор, чтобы загнать патрон в патронник. Возможно, в затвор попала земля, и он плохо очистил оружие. Солдат нащупал в кармане гранату, сложил руки с гранатой на груди и с облегчением прикрыл глаза. Он не боялся смерти. Он боялся потерять сознание и оказаться в плену. Теперь, как бы ни сложилось, он был готов встретить врага.
Рядом прогрохотал разрыв такой силы, что земля посыпалась со стен. Солдат открыл глаза и увидел над головой тень. Он хотел рвануть кольцо, но кто-то зажал ему ладонью руки с гранатой и проговорил:
– Тихо, братишка! Свои! – И тут же передал по рации: – Пацаны, тут в яме трёхсотый. Похоже, наш. Ты откуда, братишка? Давно тут?
Ребров не видел лица солдата, а лишь темный силуэт в каске на фоне света.
– Группа Урала, – слабым голосом проговорил Ребров. – В кармане блокнот с координатами.
Силуэт помолчал. Затем с недоверием в голосе проговорил:
– Группа Урала три недели назад нарвалась на засаду. Никого не осталось.
Он быстро осмотрел и осторожно ощупал раненного. В яму спрыгнул еще солдат.
– Потерпи, друг, – сказал он. – Птичка летает. Вечером вытащим тебя.
– Надо за тачкой идти. За строительной. Иначе мы его отсюда не вывезем. Три недели тут лежит. Прикинь? Из группы Урала.
– Ка-а-апец!
Потом Ребров остался один.
Дальше он помнил плохо. Он помнил, как на следующий день его тащили наверх, зацепив за карабин. Затем усадили в строительную тачку и катили по асфальту. Боли он не чувствовал. Наверное, ему сделали укол. Но этого он тоже не помнил.
Потом в госпитале ему рассказывали, что когда прилетел дрон, пацаны выгрузили его под ту самую бетонную плиту, координаты которой он обозначил, и накрыли сверху тележкой, а сами прыгнули в другую сторону, рассчитав, что дрон скорее полетит за двумя, чем станет охотиться за одним. Так и случилось.
Ребров не знал позывные солдат, которые вынесли его с поля боя: он больше не видел их. Да это было и не важно. Они все найдутся после войны. Он знал, если случится, он сделает для пацанов то же, что сделали они для него. Когда вернётся. Если, конечно, успеет до того, как все закончится.
Товарищи по палате и персонал госпиталя добродушно посмеивались над тем, как первый месяц солдат съедал подряд всё съестное, что ему давали и приносили, и жадными глазами смотрел, как едят другие. Значит, он шёл на поправку.
