Пролог
Второго ноября 1937 года над кремлевскими башнями зажглись рубиновые звезды, сообщая всему миру о своем существовании всерьез и надолго. Маме, не исполнилось даже месяца. Зловещий 37 год, пик разгула репрессий, год рождения самого дорогого для меня человека.
Не так давно, спорила в facebook с хорошим знакомым, питерцем, таким же как я, и даже более опытным, «корифеем» музейного дела.
Его точка зрения проста и понятна: меньше произносим, меньше говорим и популяризируем, «позорные», как он выразился, страницы нашей истории и может быть, не накликаем беды, в виде рецидива в политическом развитии страны.
Моя иная: говорить, помнить, анализировать, делая выводы и извлекая уроки.
Он горячий сторонник «болотницких» маршей, я склоняюсь к тому, что это по большей части профанация – время нас рассудит.
Но именно сегодня, я решилась наконец, взяться за нечто большее, чем миниатюра и я надеюсь не безынтересное для моих читателей.
Глава I
Снег был плотным сверху, как будто, покрыт твердой коркой. Огромные, латанные валенки проваливались под тяжестью шага и набирались темно-холодной жижей, впитывая холод и становясь тяжелее с каждым разом.
Решетчатая изгородь, наскоро сложенная из длинных, сучковатых жердей, четко вырисовывалась на фоне, светло-серых проплешин снежных остатков, на прошлогодней вспашке.
Нужно протопать в валенках, смешивая мерзлую землю, с мокрым войлоком, до двора, через весь огород. Холщевая сумка - легкая, в ней, кое-как собранные, несколько мерзлых морковей и свекл - со всей деревни «урожай» не богатый. Страшно, стыдно и больно до слез, но надо. Вечером с работы придет мама, дома, на старой печи сестра, нужно что бы хоть что-нибудь было в чугунке.
Сквозь вечерние сумерки плохо видно, за калиткой подворья лают собаки. Надо идти «по миру», надо, что бы выжить.
В голове семилетней девочки, конечно, таких взрослых мыслей не было. Ей двигали голод, слезы сестры Раи, недавняя смерть совсем маленькой Алы.
Медленно брела она по полю, ветер налетал порывами, и качнув на ржавых петлях калитку, выпустил спущенных с цепи двух кобелей.
Кричать сил не было. Сердце от ужаса остановилось! Между собаками и девочкой не было преград. Первая реакция, быстро повернулась спиной, присев и съежившись в комочек, закрыла лицо руками.
Налетели! Вцепились в старенькую фуфайку и потащили. Овощи рассыпались, валенки так и остались стоять на месте - тяжелые, сырые приклеились к мерзлой земле. Собаки рвали в разные стороны, фуфайка разъезжалась по швам, клочки ваты сыпались по полю. Из-за надрывного рычания почти не слышались слабые крики, вокруг пустынно.
Голова закружилась, от ужаса и голода стало мутить…
- Феееедька! Окаянный! – сквозь злую, псиную возню, долетело до слуха.
-Федька! Ой, подерут ребенка, посодюююют!
Громкая, мужская матершина в ответ.
-Чего смотрела! Мать твою!
- Видела, поросенку дать пошел?! Этих спустил?! Ну что стоишь?! Рот разявила? Мертвая, поди, девка-то? Не ворошится…
Очнулась в тепле, испуганные взрослые лица. В руках у тетки мешочек с пшеном. Сует в руки, говорит быстро и непонятно.
-Ты это, малая, ни кому не сказывай. А в следующий раз, ни с огорода, с улицы заходи, да стучи по громче, - опустив глаза, говорит мужик.
Домой вернулась как во сне, мама трясла за плечи, что-то спрашивала. Язык стал свинцовым, поворачивался медленно…
-Кккккашу, ссссвари мммам…нннни, - замолчала.
Заикалась полтора года, пока полячка ссыльная, не взялась лечить. Во втором классе нагоняла программу первого, старалась отвечать, перестала боятся говорить. Это после, после разлуки с мамой.
Отец, белорус, председатель и первый парень на деревне. Благодаря войне и обстоятельствам. Когда-то, на фрезеровочном станке «отхватило» два пальца на правой руке, потому, для военной службы был не пригоден, а у баб нарасхват.
Маму пришли и забрали совершенно неожиданно. Пришли хмурые мужики, один сказал: - Собирайся Прокофьевна, - и все.
Прошло не много времени. Отец, как водится, привел домой женщину. Выпили. Коротко бросил:
– Это Татьяна…и что бы слушались, пожалуется - высеку!
«Бегали» из дома, на пару с сестрой - стабильно, позоря председателя на всю округу. Искали маму.
Московских, по мужу Шкодину, Марию Прокофьевну, осудили за «пособничество кулацкому элементу» и разбазаривание колхозной собственности на шесть лет. Освободили через шесть месяцев, за примерное поведение и в связи, с практически полной, потерей зрения. Зрение, после освобождения, частично восстановилось.
Не смогло восстановиться сердце. Смерть наступила внезапно и быстро в течение 2,5 часов. Бабушки не стало в 49 лет от роду. Я про нее знаю только по рассказам и фотографиям.
А всего то, надо было, не поддаваться жалости, не слышать голодного рева малышей и не смотреть в глаза такой же, как сама, матери. Не идти к черному входу складских дверей, и не совать, в судорожно-протянутые руки полведра прошлогодней картошки. Не смогла, не выдержало сердце окаянное ни тогда, ни потом.
Продолжение следует…
