В кабинете, кроме Кармаля, был немолодой человек в коричневом костюме, по всей вероятности, крупный чин из ХАДа.
- Поздравляю, Абдул! – сказал Бабрак Кармаль. – Наши советские друзья утвердили твое зачисление в отряд космонавтов. Послезавтра вылетаешь в Москву на правительственном самолете.
Затем полчаса увесистой декламации про первый полет в космос представителя Центральной Азии, поворотный миг в истории Афганистана, что мое имя золотыми буквами будет вписано в…
- Есть какие-либо просьбы? – спросил Кармаль.
- Нет, - сказал я. – Кто мой дублер?
- Полковник Дауран из ВВС, - сказал чин в штатском. – Он сейчас на фронте (в Кабуле любили говорить «на фронте», будто война происходит на солнечных лугах у Марны, а не в горных ущельях среди камней, политых кровью советских и повстанцев). – Его сейчас отзывают. Встретитесь с ним уже в Звездном.
- Когда ты уезжаешь? – спросила тогда Шаббо.
- В следующий вторник.
- Сразу в космос? – хихикнула Шаббо.
- Ага. На сраном венике. Подготовка в отряде космонавтов займет полгода-год, как повезет.
Когда Шаббо объявилась в Москве, необходимость кардинальных перемен в личной жизни была очевидной. Впрямую мне никто об этом не говорил, но намеки сотрудников посольства (первый афганский космонавт никак не может быть холостяком, есть традиционные для нашей страны ценности) звучали постоянно. В этом смысле моя позиция была куда слабее, чем у дублера, полковника Даурана. Дома его ждали супруга и двое очаровательных малышей, фото с ними на фоне ташкентского зоопарка полковник показал в первый же день знакомства.
Взаимопонимания с дублером не получилось. В отличие от советских ребят в отряде, с которыми сразу сложились теплые и дружеские отношения. Мне вообще всегда нравились советские, я искренне и по доброму завидовал их дисциплинированности, профессионализму и хладнокровию. Поэтому мне было так горько и обидно, от того как со мной поступили спустя несколько лет. Впрочем, вопросом моей эмиграции в Москве занимались уже не советские, а русские чиновники.
А полковник Дауран мне просто завидовал, не понимая со всей солдатской прямотой, почему он, боевой летчик, идет вторым номером после сопляка (Дауран был старше на четыре года), никогда не нюхавшего пороха. Полковник был человек амбициозный, в начале девяностых после свержения прокоммунистического правительства, он стал генералом, командующим военно-воздушными силами Северного Альянса.
Наше общение происходило строго формально в рамках тренировок в отряде космонавтов, на людях отсутствие взаимной симпатии мы никак не демонстрировали, заключив негласный пакт о ненападении.
Советоваться по ситуации с Шаббо было не с кем, а совет был нужен, ой, как нужен, потому что представить Шаббо женой и матерью будущих детей у меня не получалось, несмотря на всю мою влюбленность. Она была слишком яркой и экстравагантной для рутинной семейной жизни, звездочка в ночном небе, которая исчезает в бесконечности космоса с первыми лучами солнца.
Две даты в моей жизни оказались важнее всех других, включая собственный день рождения и похороны родителей, 29 августа 1988 года, когда я полетел на орбиту, и такой же понедельник за два месяца до того - финальный разговор с Шаббо. Уже была подобрана невеста - моя будущая жена, умная, красивая женщина, хирург по профессии. Я поговорил с ней несколько раз по телефону, отторжения она у меня не вызвала. Долго обсуждался вопрос, когда будет заключен брак, до или после полета, в результате было принято решение - после. Страхуются на случай нештатной ситуации, подумал я тогда, ну, что ж, имеют право.
В утро того понедельника я приехал на Кутузовский ранним утром, около семи. Мой нехитрый план был рассчитан на внезапность, что и как говорить, я не понимал и, если уж быть до конца откровенным, в глубине души рассчитывал, что Шаббо сорвется в истерику и наступит финал. Хотел ли такого финала? Хороший вопрос, на который у меня и сегодня нет ответа.
- Ты мог не приезжать, - спокойно сказала Шаббо. Мы стояли в коридорчике около входной двери, на Шаббо была надета светло-голубая с розовыми зайчиками пижама, похоже, она еще не ложилась.
- Ты мог не приезжать, - повторила Шаббо. - Я всё знаю.
Я не помню, как долго мы разговаривали, часы летели незаметно, длинный летний день постепенно клонился к закату. Подробности этого разговора постепенно с годами слились в массив слов и продолжительных пауз, когда Шаббо молча смотрела в окно на оживленный как всегда Кутузовский, а я почему-то на кухонную раковину, заваленную грязными чашечками из под кофе.
- Я тоже уеду, - сказала Шаббо.
- Куда? Домой?
- Нет, в Берлин, - сказала она. - Мои друзья, - она сделала незначительный нажим на слове мои, - считают, что из меня может получиться хороший художник. Попробую поступить в тамошнюю Академию художеств.
- А почему в Берлин? - спросил я. - Обычно живописи учатся в Италии.
- Не знаю, - рассмеялась Шаббо. - Берлин мне несколько раз снился, я доверяю своим снам. А с Италией сложно, сам понимаешь, увы, я не в той стране родилась.
Она посмотрела на меня отрешенным взглядом:
- Я буду вспоминать тебя. Жаль, что все так получилось...
Потом жизнь завертелась как бешеная. 29 августа восемьдесят восьмого года я взял с собой на орбиту томик Корана. Мусульманин, конечно, из меня аховый, но все же - первый представитель азиатского государства в космосе. В ЦУПе понимающе улыбнулись.
Я вернулся на Родину живым символом страны. Это не так легко воспринимать, когда на тебя смотрят почти как на бога, особенно простые люди, но, мне кажется, я с честью вынес это испытание.
Я работал заместителем министра гражданской авиации и ежедневно убеждался, как после ухода в восемьдесят девятом году советских войск народная власть трещит по швам.
Мой бывший дублер полковник Дауран перелетел на истребителе в Пакистан и примкнул сначала к Северному Альянсу, а потом к талибам - этому новому движению повстанцев, для которых врагами были не только советские, но и любое явление, не укладывающееся в рамки шариата.
Я видел ролики, которые они снимали "для народа": жуткое, злобное мрачное средневековье, беспощадное в своем неистовом напоре. Увы, в кишлаках их встречали с ликованием, к середине девяностых под контролем талибов оказалось больше половины территории страны.
От Шаббо за эти годы не было ни одной весточки.
В октябре девяносто третьего умер её отец. Инфаркт, на похоронах я поразился нескрываемой зависти, которой были полны лица правительственных чиновников. Как же, будто говорили их глаза, умер тихо, спокойно, почти что в собственной кровати, о такой смерти в наше время можно только мечтать.
Шаббо на похороны не приехала. Я переговорил с людьми из ХАД, у меня были там хорошие знакомые. Меня проинформировали кратко, как и положено в подобных организациях.
Два года назад Шаббо сумела перебраться из Берлина в Нью-Йорк. Там работает на организацию, которая поставляет талибам оружие. Внезапный инфаркт отца был вызван, отчасти, этой причиной. Внесена в список лиц, нежелательных для пребывания в ДРА.
И добавили: советуем забыть о ней.
В сентябре девяносто шестого года отряды талибов были уже на подступах к Кабулу. В государственных учреждениях началась паника, солдаты правительственной армии сдавались в плен толпами. Я подделал документы на служебную командировку в Индию и, схватив жену и двух дочек, одним из последних самолетов вылетел в Дели. Перед самым взлетом на борт препроводили несколько людей из ХАД, тех самых хороших знакомых, весь рейс они упорно делали вид, что не знают меня.
В Индии первым делом я обратился в советское посольство. Меня встретили приветливо, вежливо заверили, что с оформлением российского гражданства проблем не возникнет. Но шли недели, а потом и месяцы, вежливость русских оставалась неизменной при моих посещениях посольства и в конце концов мне стало ясно, что это такая форма отказа. Теперь, спустя много лет, я понимаю, что в России просто не знали, что делать с новой ситуацией в Афганистане, где власть захватили твердолобые религиозные фанатики, и предпочитали не делать резких телодвижений. В определенном смысле я оказался жертвой политической неразберихи.
Оставаться в Азии я больше не хотел. Мне исполнилось тридцать семь, начинать новую жизнь следовало в цивилизованной стране, постаравшись забыть про все ужасы, навалившиеся на Родину.
С женой мы наскребли последние копейки, на Америку, увы, денег не хватило, по визе политических беженцев моя семья улетела в Германию.
Первые годы в Германии были очень трудные. Там дорогая жизнь, денег хронически не хватало, жена мыла полы и посуду в детском садике, я работал рабочим в типографии, а после работы подметал улицы вечернего Штутгарта.
За этим благородным занятием меня застала однажды певица Ваджиха Растагар. Мы обнялись, разговорились, она эмигрировала из Афганистана за несколько лет до меня. Благодаря Ваджихе жизнь моей семьи стала постепенно налаживаться. Певица развернула в интернете компанию по сбору средств для меня, в Германии не так много выходцев из Афганистана, многие откликнулись. На собранные деньги я открыл магазинчик по продаже компьютеров.
[justify]Был теплый сентябрьский день. Жена с дочками уехала на экскурсию в Кёльн, я остался на хозяйстве в магазинчике. Накануне я безобразно спал, мне снились последние дни в Кабуле, отчаяние многих горожан,
