Произведение «Шаббо» (страница 2 из 3)
Тип: Произведение
Раздел: По жанрам
Тематика: Рассказ
Автор:
Оценка: 5
Оценка рецензентов: 10
Баллы: 18
Читатели: 460
Дата:
«Шаббо» выбрано прозой недели
26.05.2025

Шаббо

зачислении в отряд космонавтов. Для меня тот день был будничным, я уже отчаялся ждать, мой рапорт вместе с правительственным ходатайством был направлен в Москву примерно год назад. Я сидел в комнате отдыха аэропорта в ожидании вылета, неожиданно как призрак возник директор авиакомпании и молча, жестом поманил меня. «Тебя заменят в рейсе, - сказал он. – Нас ждет председатель революционного Совета».[/justify]
В кабинете, кроме Кармаля, был немолодой  человек в коричневом костюме, по всей вероятности, крупный чин из ХАДа.

-  Поздравляю, Абдул! – сказал Бабрак Кармаль. – Наши советские друзья утвердили твое зачисление  в отряд космонавтов. Послезавтра вылетаешь в Москву на правительственном самолете.

Затем полчаса увесистой декламации про первый полет в космос представителя Центральной Азии, поворотный миг в истории Афганистана, что мое имя золотыми буквами будет вписано в…

- Есть какие-либо просьбы? – спросил Кармаль.

- Нет, - сказал я. – Кто мой дублер?

- Полковник Дауран из ВВС, - сказал чин в штатском. – Он сейчас на фронте (в Кабуле любили говорить «на фронте», будто война происходит на солнечных лугах у Марны, а не в горных ущельях среди камней, политых кровью советских и повстанцев). – Его сейчас отзывают. Встретитесь с ним уже в Звездном.

- Когда ты уезжаешь? – спросила тогда Шаббо.

- В следующий вторник.

- Сразу в космос? – хихикнула Шаббо.

- Ага. На сраном венике. Подготовка в отряде космонавтов займет полгода-год, как повезет.

Когда Шаббо объявилась в Москве, необходимость кардинальных перемен в личной жизни была очевидной. Впрямую мне никто об этом не говорил, но намеки сотрудников посольства (первый афганский космонавт никак не может быть холостяком, есть традиционные для нашей страны ценности) звучали постоянно. В этом смысле моя позиция была куда слабее, чем у дублера, полковника Даурана. Дома его ждали супруга и двое очаровательных малышей,  фото с ними на фоне ташкентского зоопарка полковник показал  в первый же день знакомства.

Взаимопонимания с дублером не получилось. В отличие от советских ребят в отряде, с которыми сразу сложились теплые и дружеские отношения. Мне вообще всегда нравились советские, я искренне и по доброму завидовал их дисциплинированности, профессионализму и хладнокровию. Поэтому мне было так горько и обидно, от того как со мной поступили спустя несколько лет. Впрочем, вопросом моей эмиграции в Москве занимались уже не советские, а русские чиновники.

А полковник Дауран мне просто завидовал,  не понимая со всей солдатской прямотой, почему он, боевой летчик, идет вторым номером после сопляка (Дауран был старше на четыре года), никогда не нюхавшего пороха. Полковник был человек амбициозный, в начале девяностых после свержения прокоммунистического правительства, он стал генералом, командующим военно-воздушными силами Северного Альянса.

Наше общение происходило  строго формально в рамках тренировок в отряде космонавтов, на людях отсутствие взаимной симпатии мы никак не демонстрировали, заключив негласный пакт о ненападении.

Советоваться по ситуации с Шаббо было не с кем, а совет был нужен, ой, как нужен, потому что представить Шаббо женой и матерью  будущих детей у меня не получалось, несмотря на всю мою влюбленность. Она была слишком яркой и экстравагантной для  рутинной семейной жизни, звездочка в ночном небе, которая исчезает в бесконечности космоса с первыми лучами солнца.

Две даты в моей жизни оказались важнее всех других, включая собственный день рождения и  похороны родителей, 29 августа 1988 года, когда я полетел на орбиту, и такой же понедельник за два  месяца до того - финальный разговор с Шаббо. Уже была подобрана невеста - моя будущая жена, умная, красивая женщина, хирург по профессии. Я поговорил с ней несколько раз по телефону, отторжения она у меня не вызвала. Долго обсуждался вопрос, когда  будет заключен брак, до или после полета, в результате было принято решение - после. Страхуются на случай нештатной ситуации, подумал я тогда, ну, что ж, имеют право.

В утро того понедельника я приехал на Кутузовский ранним утром, около семи.  Мой нехитрый план был рассчитан на внезапность, что и как говорить, я не понимал и, если уж быть до конца откровенным, в глубине души рассчитывал, что Шаббо сорвется в истерику и наступит финал. Хотел ли такого финала? Хороший вопрос, на который у меня и сегодня нет ответа.

- Ты мог не приезжать, - спокойно сказала Шаббо. Мы стояли в коридорчике  около входной двери, на Шаббо была надета светло-голубая  с розовыми зайчиками пижама, похоже, она еще не ложилась.

- Ты мог не приезжать, - повторила Шаббо. - Я всё знаю.

Я не помню, как долго мы разговаривали, часы летели незаметно, длинный летний день постепенно клонился к закату. Подробности этого разговора постепенно с годами слились в массив слов и продолжительных пауз, когда Шаббо молча смотрела в окно на оживленный как всегда Кутузовский, а я почему-то на кухонную раковину, заваленную грязными чашечками из под кофе.

- Я тоже уеду, - сказала Шаббо.

- Куда? Домой?

- Нет, в Берлин, - сказала она. - Мои друзья, - она сделала незначительный нажим на слове мои, - считают, что из меня может получиться хороший художник. Попробую поступить в тамошнюю Академию художеств.

- А почему в Берлин? - спросил я. - Обычно живописи учатся в Италии.

- Не знаю, - рассмеялась Шаббо. - Берлин мне несколько раз снился, я доверяю своим снам.  А с Италией сложно, сам понимаешь, увы, я не в той стране родилась.

Она посмотрела на меня отрешенным взглядом:

- Я буду вспоминать тебя. Жаль, что все так получилось...

Потом жизнь завертелась как бешеная. 29 августа восемьдесят восьмого года я взял с собой на орбиту томик Корана. Мусульманин, конечно, из меня аховый, но все же - первый представитель азиатского государства в космосе. В ЦУПе понимающе улыбнулись.

Я вернулся на Родину живым символом страны. Это не так легко  воспринимать, когда на тебя смотрят почти как на бога, особенно простые люди, но, мне кажется, я с честью вынес это  испытание.

Я работал заместителем министра гражданской авиации и ежедневно убеждался, как после ухода в восемьдесят девятом году советских войск народная власть трещит по швам.

Мой бывший дублер полковник Дауран перелетел на истребителе в Пакистан и примкнул сначала к Северному Альянсу, а потом к талибам - этому новому движению повстанцев, для которых врагами были не только советские, но и любое явление, не укладывающееся в рамки шариата.

Я видел ролики, которые они снимали "для народа": жуткое, злобное мрачное средневековье, беспощадное в своем неистовом напоре. Увы, в кишлаках их встречали с ликованием, к середине девяностых под контролем талибов оказалось больше половины территории страны.

От Шаббо за эти годы не было ни одной весточки.

В октябре девяносто третьего умер её отец. Инфаркт, на похоронах я поразился нескрываемой зависти, которой были полны лица правительственных чиновников. Как же, будто говорили их глаза, умер тихо, спокойно, почти что в собственной кровати, о такой смерти в наше время можно только мечтать.

Шаббо на похороны не приехала. Я переговорил с людьми из ХАД, у меня были там хорошие знакомые. Меня проинформировали кратко, как и положено в подобных организациях.

Два года назад Шаббо сумела перебраться из Берлина в Нью-Йорк. Там работает на организацию, которая поставляет талибам оружие. Внезапный инфаркт отца был вызван, отчасти, этой причиной. Внесена в список лиц, нежелательных для пребывания в ДРА.

И добавили: советуем забыть о ней.

В сентябре девяносто шестого года отряды талибов были уже на подступах к Кабулу. В государственных учреждениях началась паника, солдаты правительственной армии сдавались в плен толпами. Я подделал документы на служебную командировку в Индию и, схватив жену и двух дочек, одним из последних самолетов вылетел в Дели. Перед самым взлетом на борт препроводили несколько людей из ХАД, тех самых хороших знакомых, весь рейс они упорно делали вид, что не знают меня.

В Индии первым делом я обратился в советское посольство. Меня встретили приветливо, вежливо заверили, что с оформлением российского гражданства проблем не возникнет. Но шли недели, а потом и  месяцы, вежливость русских оставалась неизменной при моих посещениях посольства и в конце концов мне стало ясно, что это такая форма отказа. Теперь, спустя много лет, я понимаю, что в России просто не знали, что делать с новой ситуацией в Афганистане, где власть захватили твердолобые религиозные фанатики, и предпочитали не делать резких телодвижений. В определенном смысле я оказался жертвой политической неразберихи.

Оставаться в Азии я больше не хотел. Мне исполнилось тридцать семь, начинать новую жизнь следовало в цивилизованной стране, постаравшись забыть про все ужасы, навалившиеся на Родину.

С женой мы наскребли последние копейки, на Америку, увы, денег не хватило, по визе политических беженцев моя семья улетела в Германию.

Первые годы в Германии были очень трудные. Там дорогая жизнь, денег хронически не хватало, жена мыла полы и посуду в детском садике, я работал рабочим в типографии, а после работы подметал улицы вечернего Штутгарта.

За этим благородным занятием меня застала однажды певица Ваджиха Растагар. Мы обнялись, разговорились, она эмигрировала из Афганистана за несколько лет до меня. Благодаря Ваджихе жизнь моей семьи стала постепенно налаживаться. Певица развернула в интернете компанию по сбору средств для меня, в Германии не так много выходцев из Афганистана, многие откликнулись. На собранные деньги я открыл магазинчик по продаже компьютеров.

[justify]Был теплый сентябрьский день. Жена с дочками уехала на экскурсию в Кёльн, я остался на хозяйстве в магазинчике. Накануне я безобразно спал, мне снились последние дни в Кабуле, отчаяние многих горожан, 

Обсуждение
Показать последнюю рецензию
Скрыть последнюю рецензию
Что остаётся от любви, когда проходит юность, рушится страна, а небо становится лишь воспоминанием? Герой рассказа — афганский космонавт, живущий в эмиграции, — неожиданно встречает в Германии свою первую любовь. Шаббо, когда-то дерзкая и свободная, теперь — парламентёр от власти, которую он считал врагом. Их разговор становится не только личной драмой, но и философским столкновением двух мировоззрений: цивилизации и архаики, свободы и подчинения, памяти и выбора.

«Шаббо» — это масштабный, многослойный рассказ, в котором личная история любви переплетена с историей страны, войной, эмиграцией и поиском идентичности.


Сюжет и структура

Рассказ построен в форме исповеди главного героя — Абдула Ахада Моманда, афганского космонавта, от первого лица. Композиция ретроспективная: воспоминания перемежаются с настоящим.

Повествование ведётся через цепочку ключевых эпизодов:
1. Поздние телефонные звонки Шаббо — экспозиция и настрой.
2. Знакомство и отношения с Шаббо.
3. Биография Абдула — путь от лётчика до космонавта.
4. Решение о браке с другой.
5. Прощальный разговор с Шаббо.
6. Космос, крах страны, эмиграция.
7. Встреча в Германии спустя годы — кульминация.
Эпилог — философское размышление о принадлежности и идентичности.

Рассказ выстроен без спешки, с мягкими переходами и сильной связующей линией — образом Шаббо.


Образы и характеры

Абдул
Человек между мирами: восток–запад, традиция–современность, небо–земля.
Герой без пафоса: мужественный, но рефлексирующий, разумный, но не без слабости.
Болезненно осознал: ни родина, ни новая страна не стали полностью его.

Шаббо
Символ свободы и страсти, но также — хаоса, бесстрашия, разрушения.
Блестяще прописана психология: дикая, яркая, неподатливая. Настоящая дочь революции, лишённая матери, но с магической властью над отцом.
В финале — зловещая мутация прежней Шаббо: теперь она — парламентёр от талибов, скрытый матриарх новой тирании.


Исторический контекст

Повествование охватывает важнейшие события афганской истории:
падение монархии;
апрельская революция;
советское присутствие;
вывод войск и приход талибов;
эмиграция интеллектуалов.

Фоном — срез эпох, попытка модернизации и её крах, через судьбы реальных людей. Всё это подано достоверно, живо и образно.


Философские слои

Личность и история: герой — не просто участник событий, а свидетель и жертва политических сдвигов.

Нация как иллюзия: «афганского народа не существует» — ключевая идея, которую отвергает и принимает каждая сторона по-своему.

Культурная травма и распад идентичности: герой говорит на другом языке, живёт в другой культуре, но сны тянут назад.

Цивилизация и варварство: не как Запад и Восток, а как два способа видеть человека.


Стиль и язык

Богатый, живой язык с чередованием просторечий, иронии, метких образов и высокой лексики.
Плотность деталей высокая, но текст не перегружен.
Уверенное владение художественной прозой: сцены проработаны, характеры живые, фон рельефный.


Цивилизация и варварство

В рассказе «Шаббо» тема цивилизации и варварства проходит не по традиционной оси «Запад против Востока», а выстраивается как более глубокий конфликт — два взгляда на человека и на устройство мира.


Цивилизация как взгляд на человека

В «космополитическом» подходе, который олицетворяет герой Абдул:
человек — самоценен вне зависимости от культуры, веры, рода и пола;
прогресс измеряется правами личности, уровнем свободы и образованности;
закон и наука — критерии порядка;
культура — это открытость, обмен, развитие.

Абдул — космонавт, инженер, человек, побывавший в небе и увидевший Землю «как шар», единое целое, а не мозаичный набор этнических анклавов. Для него важна не нация, а человеческое в человеке.

«Когда я смотрел через иллюминатор на Землю… я почувствовал себя человеком мира, которому интересна сущность в его цельности, а не разделенной на разноцветные полосы».

Этот взгляд — гуманистический и универсалистский.


Варварство как другой способ видеть

В противоположность ему, Шаббо в финале представляет иной подход:
человек ценен лишь как часть племени, религии, нации;
свобода — это заблуждение, истинная жизнь возможна только в подчинении Божественному порядку;
прогресс — западная уловка, настоящая ценность — в корнях, традиции, иерархии;
женщина может быть сильной, но только скрытно, в рамках «невидимого матриархата» при патриархальной витрине.

Шаббо не говорит, что люди равны — она говорит, что у каждой земли свой путь и чужие критерии здесь неприменимы. Варварство здесь — не дикость в обыденном смысле, а альтернатива цивилизации, отвергающая её предпосылки.

«Наша земля предназначена для других людей, которые хотят построить отличную от западного мира цивилизацию».


Цивилизация и варварство — это не география

Это не спор о религии: герой не противопоставляет ислам христианству или атеизму. Он говорит о возможности выбора, самоопределения, перемены судьбы.

Это не просто идеологический конфликт: оба персонажа — умные, сильные, бывшие влюблённые. Именно потому диалог страшно правдоподобен — никто из двух не показан сколько-нибудь карикатурно.

Это спор о человеке:
Абдул говорит: человек достоин быть собой, даже если он сорняк среди чужого поля.
Шаббо говорит: человек — часть племени, миссии, судьбы. Уход — измена.

В контексте рассказа, «варварство» — не отсутствие культуры, а её отказ от универсального человека. Это мир, где права неотъемлемы только в том случае, если ты вписан в структуру. Всё, что вне структуры — подлежит подавлению.

А «цивилизация» — это мир, где структура существует для человека, а не человек для неё. Где можно быть одновременно афганцем, мусульманином, космонавтом и отцом девочек, говорящих по-немецки.

Рассказ говорит нам: цивилизация и варварство — не географические полюса, а два способа видеть человека. Один — гуманистический: человек самоценен, его право выбирать, думать, любить, ошибаться и быть собой важнее принадлежности к роду, нации или вере. Второй — иерархический: человек — часть структуры, подчинённый, винтик судьбы, обязанной соответствовать «своей» культуре и законам.

Один и тот же человек может в разные годы принадлежать и одному, и другому миру. И самое страшное — не то, что один из двух миров победит, а то, что они перестанут слышать друг друга.


Свобода и подчинение

Столкновение в рассказе «Шаббо» — это не просто драма двух людей, это глубокий конфликт двух мировоззрений, которые можно описать как свобода и подчинение.


Свобода

Абдул символизирует мир, где человек свободен:
в выборе судьбы, профессии, партнёра, страны;
в мышлении и вере — он берёт в космос Коран, не будучи религиозным фанатиком;
в способности любить без требования подчинения: он любит Шаббо, но не хочет сковывать её ролью жены;
в критическом взгляде на любую идеологию — будь то исламизм, советский интернационализм или национализм.

Свобода Абдула — ответственность перед собой, перед истиной, которую он ищет не в догмах, а в честности к себе. Он предпочёл стать «сорняком» в родной земле, чем украшением на чужом знамени.


Подчинение

Шаббо в финале — представительница мира, где личное растворяется в общем:
вера выше разума, культура выше желания, родина выше индивидуальной судьбы;
человек не выбирает, а принимает «начертанное»;
женщина, как и мужчина, служит идее, пусть и скрыто, в форме невидимого матриархата.

Подчинение в её версии — не рабство, а форма силы: дисциплина, укоренённость, готовность к жертве. Это мир, где ясно, кто ты, откуда, ради чего живёшь и ради кого готов умереть.


Конфликт между свободой и подчинением

Этот конфликт неразрешим, потому что обе стороны по-своему правы:
свобода даёт чувство простора, но приносит одиночество и утрату принадлежности;
подчинение даёт цель, но требует отказаться от личного.

Когда Шаббо говорит: «Ты — сорняк. А я — дома»,
она отрицает право быть собой вне традиции.

Когда Абдул отвечает: «Страны больше нет»,
он отвергает её веру в коллективное будущее.

Этот конфликт — мир свободы против мира смысла, мир одиночек против мира структур, космос против корней.


Рассказ не даёт однозначного ответа. Абдул жив, спокоен, почти счастлив — но не уверен в том, что знает, кем он стал. Шаббо убеждена в своём выборе — но говорит в полутьме, как посланница теней.

Этот спор не о том, кто прав, а о цене, которую мы платим за выбор: быть собой или частью чего-то большего.


Память и выбор

В рассказе «Шаббо» столкновение памяти и выбора — один из самых тонких и глубоких смысловых слоёв. Этот конфликт разворачивается не как абстрактная философия, а как внутренняя драма героев, особенно Абдула, для которого память — это и боль, и долг, и искушение, а выбор — это и свобода, и утрата, и предательство.


Память как тень родины и прошлого

Память в рассказе — это не просто воспоминания о любви. Это:
связь с землёй, где ты родился, даже если больше не хочешь туда возвращаться;
призраки тех, кто погиб — отец Шаббо, солдаты, страна;
язык, на котором говорили с матерью, и который теперь забывают дети;
прошлая идентичность, которую уже не наденешь, как выцветшую военную форму.

Абдул не может забыть Шаббо, не может забыть Кабул, не может забыть небо, в которое он летал не ради страны, а ради мечты — и всё же именно страна сделала этот полёт возможным. Память напоминает: ты обязан, ты связан, ты не сам по себе.

«Ты стал европейцем... Потому что ты им был с самого начала». — говорит Шаббо.
Но она знает, и он знает: часть его осталась там.


Выбор как воля к другой судьбе

Выбор — это то, что отличает Абдула от большинства вокруг:
он решил остаться в Советском Союзе, когда мог вернуться;
выбрал жену, а не страсть, предвидя разрушение, а не стабильность;
эмигрировал, когда понял, что не может больше служить родине;
не поддался на призыв Шаббо вернуться — даже с её мягким уговариванием.

Выбор — это его внутренняя ось. Но за выбор приходится платить: одиночество, разрыв с прошлым, ощущение «параллельных жизней», которые не пересекутся.

«Страны больше нет». — говорит он.
Это не отказ от любви к родине, а рациональный жест спасения себя.


Столкновение между памятью и выбором

Шаббо выбирает память. Её выбор — не вернуться к прошлому, а встроиться в ту идеологию, которая даёт корни, смысл, нацию. Её память об отце, о борьбе, о языке, о снах — становится путеводной звездой, которую она выбрала как судьбу.

Абдул выбирает выбор. Его свобода — быть тем, кто ушёл, начать сначала, даже если он чувствует, что это тоже путь в пустоту.

Они встретились на мгновение, как посланцы из двух миров.
Она — из прошлого, которое стало системой.
Он — из настоящего, которое не имеет истока.

Этот конфликт — память как укор и призыв против выбора как бегства и спасения. Ни один из героев не свободен до конца: она — связана традицией, он — связан тем, от чего ушёл. Но каждый выбрал свой путь — и эту неразрешимую развилку рассказ делает центральной точкой драмы.


Любовь и предательство

В рассказе «Шаббо» любовь и предательство переплетены не как противоположности, а как две неразделимые стороны одной сложной связи. Это не история про измену или обман в бытовом смысле. Это повесть о том, как невозможность остаться рядом становится формой измены, даже если ты не хотел её совершать.


Любовь — настоящая, сложная, невозможная

Любовь между Абдулом и Шаббо началась как страсть, но со временем превратилась в глубокую связь:
они — родственные души в эпоху перемен, оба порываются вырваться из старого мира;
говорят на одном языке, не только в прямом, но и в переносном смысле: языке внутренней свободы, дерзости, интеллекта;
живут во времени, которое хочет быть будущим, но не знает, что взять из прошлого.

Шаббо — для Абдула воплощение силы, воли, живого огня. Она «была женщиной в пятнадцать лет», и он восхищался ею не меньше, чем страдал от её невозможности.

«Звездочка в ночном небе, исчезающая с первыми лучами солнца» — он сам признаёт, что Шаббо не из тех, кто может жить в семейной рутине. Но любовь всё равно была. Настоящая.


Предательство — не как поступок, а как уход

Абдул не изменил Шаббо, он не солгал и не обманул. Но:
он выбрал удобную невесту по предложению «сверху» — женщину, которая соответствовала идеологическим ожиданиям;
не боролся за Шаббо, а надеялся, что всё как-то само завершится;
ушёл без объяснений, надеясь на истерику, чтобы снять с себя вину.

Это — не активное предательство. Это предательство слабостью, стратегией выживания, страхом перед будущим.

Он хотел, чтобы она ушла первая. Он «не помнит, что говорил», но помнит: ей пришлось догадаться самой.
Она — поняла всё. И не прокляла. Только сказала:
«Жаль, что всё так получилось...»


Рассказ не строится как любовная драма в привычном смысле.

Здесь нет любовницы, которая разрушает брак;
нет жены, которая страдает от измены;
нет простых решений.

Здесь есть двое, у каждого — своя правда, своя боль, своя невозможность остаться.

Шаббо могла бы сказать, что Абдул её предал. Но и она изменилась — и теперь предлагает ему не любовь, а участие в проекте власти. То, что она говорит: «Подумай, Абдул. Страна многое тебе дала. Пора вернуть долги», — звучит как отголосок старой любви, теперь уже в форме долга, долга перед тем, кого он когда-то покинул.

Любовь и предательство в этом рассказе не разделены чертой, а текут как две реки, впадающие друг в друга.

Абдул не перестал любить Шаббо, но не смог остаться с ней.
Шаббо не простила, но и не мстила. Она пришла — как эмиссар того мира, в котором он уже не может быть собой.
И их прощание — это новое предательство, на этот раз обоюдное: он предаёт страну, она — любовь.


Рассеянный мир

Это мир, потерявший целостность:
где прошлое не соединяется с настоящим;
где корни обрезаны, а новые — не пущены;
где человек знает слишком много о разных культурах, языках, странах, но не чувствует себя дома нигде.

Это мир эмигранта, но не только в физическом смысле. Это и экзистенциальное состояние: когда ты внутренне распался на куски, каждый из которых тянет в свою сторону, но целое уже не собрать.

В рассказе это выражено на нескольких уровнях.

Язык. «На родном языке мы разговариваем всё реже... для дочек немецкий удобнее».

Язык — символ идентичности. Он исчезает. А вместе с ним — возможность передать, объяснить, закрепить себя в новом поколении.

Космос. «Я смотрел на Землю — и она была голубым шаром. Я почувствовал себя человеком мира».

Абдул — один из немногих, кто реально видел Землю как целое. Но даже это не помогло ему почувствовать себя частью чего-то. Он не чувствует себя немцем, не чувствует себя афганцем. Он не чувствует себя никем, кроме как человеком среди белок.

Белки и зоопарк. Белки — обитатели упорядоченного, искусственного мира. Они скачут по деревьям, живут в зоологическом саду, как будто не подозревая, что живут в клетке.
А он — свободен, и всё равно живёт как в клетке. Он смотрит на них, как на зеркало своего положения: одиночка в отгороженном уголке чужой страны.

«Пыльные джинны азиатских городов остаются позади, растворяясь за моей спиной подобно миражу...»

Это и есть рассеянный мир: он не исчезает, он тает, не дав тебе ни попрощаться, ни остаться, ни забыть.

Рассеянный мир — это не трагедия, не катастрофа. Это тишина после обрушения целого. Это когда ты каждое утро открываешь дверь, выходишь в город, здороваешься с соседями, улыбаешься — и всё правильно. Но внутри тебя нет той линии, которая соединяла бы прошлое и будущее.


Рассказ «Шаббо» — не просто история любви и разлуки, а философская драма о разломе внутри самого человека, оказавшегося между небом и родной землёй, между полётом и падением, между свободой и верностью.

Оценка произведения: 10
Алёна Шаламина 15.05.2025
18:03 30.05.2025
Язык рассказа  плотный, образный, временами хлёсткий, местами лиричный, но  живой. Сюжет разворачивается медленно, но насыщенно, будто хроника внутреннего землетрясения. Автор мастерски вплетает исторические детали в личные судьбы, не перегружая повествование лишней патетикой.
Финал  тонкий и человечный. Осенний Штутгарт, белки в зоопарке, потерянный язык и потерянная страна  это не просто детали, это итог долгого пути, на котором ни героизм, ни любовь, ни нация не гарантируют целостности.
Мой вывод:
“Шаббо”  глубокий, зрелый рассказ о сложнейших темах: о родине как фантомной боли, о цене выбора, о несбывшемся. Не проповедь, не памфлет, не романтизированная ностальгия. А человеческий документ  честный, пронзительный, и, возможно, один из тех текстов, которые помогают понять эпоху через одного человека.

Рекомендую к прочтению всем, кто хочет понять, что значит быть человеком вне страны, но с невыветриваемым прошлым внутри.
18:57 29.05.2025
Интересный рассказ. Написано хорошо, увлекает.
08:48 27.05.2025
Рогочая Людмила
Очень интересный, глубокий, и я бы сказала,  добротный рассказ. Народ жив, несмотря на трагические события, которые повторяются последние 100 лет. Я увидела не противостояние позиций, а две стороны в  развитии  одного этноса. Здесь три героя Абдул, Шаббо и Время. Спасибо автору.
23:12 17.05.2025
Анна Калашникова
Две правды. Каждый прав по-своему. Мне более по душе вторая. Правда мужчины. 
Она выверенная, рациональная и рассудочная. Правда первая - правда женщины - она какая-то ненастоящая. Потому что это правда настроения. Сегодня одно, завтра совершенно противоположное. Это правда эгоизма и бунтарства. И она очень опасна. Эта правда никогда не будет уважать и мириться с другой правдой. Она постарается другую подкупить, уничтожить, уверяя и себя. и других, что так нужно для пользы и во имя нового мира. Глубокий рассказ. Мне очень понравился.