Раздался звон колокольчика на входной двери. Вошла женщина, одетая в причудливую смесь - джинсы и длинное восточное разноцветное платье, украшенное золотой нитью. На голове шелковый платок.
- Здравствуй, Абдул! - сказала Шаббо.
У меня крепкая нервная система, но тут я растерялся и ляпнул первое, что пришло в голову:
- Ты почти не изменилась...
- Ты тоже, - беззаботно произнесла Шаббо. - Как поживаешь? Давно не виделись.
- Живу, работаю, - я обвел рукой стеллажи с компьютерной техникой. - Дочки подрастают. Скромная жизнь маленького немецкого бюргера в свободной стране.
- Не скучно? После полета в космос?
- Тогда была другая жизнь, - уверенно сказал я. - Теперь она иная, хуже или лучше, вопрос, конечно, интересный, но я не слишком склонен к философствованию. Эти жизни как параллельные прямые, нет оснований, чтобы они пересеклись.
- Я приехала поговорить с тобой, - сказала Шаббо. - Вернее, меня уполномочили поговорить с тобой.
- Любопытно. И кто же эти они?
- Люди, которые сегодня у власти на Родине.
- Странно, что им понадобился космонавт, - рассмеялся я. - Им надоело прозябать в средневековье? Или они рассчитывают устроить публичную казнь на национальном стадионе, использовав тебя в качестве приманки? Ты стала религиозной фанатичкой?
Вспоминая впоследствии разговор с Шаббо, я ловлю себя на мысли, что не пригласил её в кафе, как принято поступать, встретив давнишнюю знакомую, даже не предложил сесть. Мы стояли как на поле боя, у невидимого барьера, как парламентеры враждующих сторон.
- У меня было время подумать, - сказала Шаббо. - Я и думала - годами. И многое поняла про себя.
- Я - афганка, - продолжила она. - Я понимаю, что такого народа на самом деле не существует. Пока, во всяком случае, усилиями тех людей, которые, как я понимаю, тебе не нравятся, идет формирование этого народа. Прямо сейчас, в наши дни. Ты знаешь прекрасно, как в юности я отчаянно пыталась оторваться от собственных корней, превратиться в этакую экспортную восточную красавицу с обложки гламурного журнала - "made in Asia». Постепенно во мне нарастало и всё сильнее ощущение, что это не моя жизнь, что я просто бездумно лечу в пропасть, без страховки и надежды спастись.
- О каких корнях ты говоришь? - сказал я. - О традиции, где девочку запрещено обучать грамоте, а женщина, выходя на улицу, обязана заматывать лицо тряпкой? Сейчас двадцать первый век, а не пятнадцатый. Я тебе скажу, чем закончится это скотство и это изуверство, которое творится на Родине. Придут новые оккупанты, вместо советских американские, и в очередной раз попробуют возродить Афганистан для цивилизованной жизни.
- Вот именно, в очередной раз. - Шаббо посмотрела мне прямо в глаза, как удав на кролика. - Сколько их было, этих попыток за последние двести лет. И всегда с неизменным результатом - чужие уходили, а страна продолжала жить так, как ей начертано.
- Начертано кем? - сказал я. - Богом, судьбой, шайтаном, муллами, которые до сих пор уверены, что Земля плоская и стоит на четырех слонах? И что прикажешь делать с теми, кто не согласен жить по законам шариата? Им умирать или бежать подобно мне?
- Ты стал европейцем, - сказала Шаббо. - Окончательно. Потому что ты им был с самого начала и именно этим когда-то меня покорил.
- Это плохо? - спросил я. - Быть европейцем?
- Нет, неплохо. Но наша земля предназначена для других людей, которые хотят построить отличную от западного мира цивилизацию. Поэтому ты оказался сорняком, поэтому ты здесь, а не там.
- А ты? - сказал я.
- Я - там. Я участвую в строительстве этой новой цивилизации и я счастлива.
- Ну, и методы у вас, у строителей.
- Методы такие, какие есть, - жестко сказала Шаббо. - Не вижу причин оправдываться, скажу лишь, что в истории страны бывали и более кровавые времена.
Она вдруг рассмеялась:
- Мне понравились твои стенания по поводу униженных и замордованных женщин. Поверь на слово, матриархат нигде так не процветает, как при истинном исламе. Просто как и положено нашей религией, он скрыт за ширмой, не являет себя публично. Скажу больше, талибами управляют женщины, их матери, жены, сестры. Интуиция подсказывает им правильную дорогу.
- Ты замужем? - спросил я.
- Была, - сказала Шаббо. - Мы познакомились с будущим мужем в Нью-Йорке. Прожили вместе недолго, он вернулся на Родину воевать с коммунистами, когда те еще были у власти. В одном из боев погиб.
- Мои соболезнования, - сказал я. - А дети?
- До детей дело не дошло.
- Я заранее знаю твой ответ, - сказала Шаббо. - На предложение вернуться домой и поддержать новую власть. Нисколько не сомневаюсь в твоем отказе. Тем не менее, подумай. Страна много для тебя сделала, пора возвращать долги.
- Страны больше нет, - сказал я. - Есть только сборище обезумевших глупцов, которые мстят всему нормальному миру за собственную убогость. И ты, к сожаленью, среди них.
- Страна есть, - сказала Шаббо. - Она была и будет. И всегда будет жить по собственным законам. Она всё чаще будет сниться тебе и чем старше ты становишься, тем острее будут эти воспоминания. Подумай.
Шаббо подошла ко мне и погладила по плечу:
- Подумай, Абдул...
Я люблю осенний Штутгарт. Мне нравится запах чуть подгнившей от дождей травы, которую не успели убрать ретивые дворники. Когда дочки были крохами, с женой мы часто приводили их в ботанический сад, где находится зоопарк Вильгельма. Теперь дочки выросли, у них иные интересы, я посещаю зоопарк один, сижу подолгу на лавочке и кормлю орешками белок, что скачут по деревьям.
Я не ощущаю себя ни немцем, ни афганцем, на родном языке мы разговариваем все реже, и для дочек немецкий более понятен и удобен, чем пушту.
Когда я смотрел через иллюминатор на Землю, она действительно голубой шар, в кино показывают правду, я почувствовал себя человеком мира, которому интересна сущность в его цельности, а не разделенной на разноцветные полосы в угоду чьим-то интересам. Я положил тогда ладонь на томик Корана и попросил Невидимого как можно скорее вернуть мир к его изначальной простоте.
Я докармливаю белочкам орешки, выбрасываю скомканный бумажный пакетик в урну и иду к себе в магазинчик. Пыльные джинны азиатских городов остаются позади, растворяясь за моей спиной подобно миражу...
