Человек с принципами

В Красноярске в перестроечные годы было шумно от ветра и разговоров о талонах, но тихо в личной жизни. Во всяком случае — в моей. Я жила с родителями, младшей сестрой и сыном в трёхкомнатной квартире. Родители — в своей комнате, мы с сестрой и сыном — в двух остальных, одна из которых одновременно считалась и гостиной, и спальней, и кабинетом.
Работала я младшим научным сотрудником в НИИ, подрабатывала репетиторством и решением контрольных. Заочники шли ко мне потоком, особенно молодые мужчины — женщинам, как правило, помощь не требовалась. Я уже привыкла к тому, что ко мне домой регулярно заходят незнакомцы в растянутых свитерах и с мольбой в глазах: «Спасите, сделайте контрольную». А тут — однажды — появился Он.
Зураб.
На вид лет тридцать. Брюнет, с крупными чертами лица, в дорогой куртке и начищенных ботинках, как будто только что сошёл с борта самолёта — скажем, из Вены. В Красноярске 80-х это выглядело как явление небесного происхождения. А ведь город у нас был закрытый — даже граждан ГДР и Монголии не пускали, не то что настоящих иностранцев. Так что откуда взялся этот модник, было загадкой.
Он вручил мне методички с заданиями и сказал, что передаёт их от знакомого. Говорил с лёгким акцентом — неуловимым, но благородным. Я сразу решила: либо князь, либо разведчик.
— Вы химик? — спросила я, прочитав название института на методичке.
Он заметно опешил.
— Нет. Но передать попросили.
Позже выяснилось: химик он в кавычках. То есть осуждённый, направленный на принудительные работы в Красноярск. В просторечии — «химик».
Именно тогда началось моё знакомство с Зурабом — человеком, по собственным словам, честнейшим, благороднейшим и принципиальнейшим.

Он родился в Гори — да-да, там же, где Сталин. Этим, собственно, и гордился. Сталинистом не был, но считал: если Сталин — великий человек, а он родился в том же городе, то вывод очевиден. В детстве Зураб играл на скрипке, читал запоем, однажды даже попал под машину, читая книгу по дороге. В юности поступил в строительный институт — пообещав взятку, но принципиально не дал. Зато учился. Потом — комсомол, работа в ЦК, затем бегство от вмешательства матери в личную жизнь, и вот — указательный палец на карте тыкает в Туруханск. Уверял, что не подглядывал.
В Туруханске он женился. Жена с ребёнком осталась там, а он — с двумя креслами и торшером, якобы незаконно присвоенными, — оказался на химии в Красноярске.
Зураб показывал мне выписку из приговора: да, виновен в крупном хищении. Но, по его словам, судили его не за мебель, а за принципы. Он не включал отопление для местных партийных бонз раньше срока — вот они и отомстили.
— Я как князь Мышкин, — говорил он с тихой грустью. — Душевно чист и не от мира сего.

Он не торопился с близостью, но вскоре предложил жить у меня. Скромно так, между делом, за чаем.
— Что мне в общежитии жить? У тебя уютнее.
Я, конечно, польщена. Красивый, с интонациями интеллигента и поучениями о морали. Но всё же в одной квартире родители, сестра, сын. А он — женат. Об этом я узнала не сразу. До этого мечтала, как мы пойдём вместе в гости — а тут, оказывается, он уже и ходит куда-то, но с другой своей половиной.

Самым ярким символом наших отношений стала книга «Борьба за огонь». Коллега дала мне её для сына Саши. Саша не дочитал. Книгу взял Зураб — для саморазвития. Прорабский домик, где он работал, сгорел. Вместе с книгой.
Саша расстроен. Я говорю Зурабу: принеси хотя бы ту же самую книгу — ведь ты взял почитать у кого-то другого. Он отказывается.
— Я взял взаймы. Не могу дать. Принцип.
— А взять у меня можно? Книга ведь тоже была не моя.
— Но ты же не возражала.
Вот такой он — человек с принципами. Честный до неудобства, благородный до фальши, чистый до нечистоплотности. Жена — в Туруханске, книги — сгорели, отопление — выключено. Главное — всё по совести.

Я не стала с ним выяснять отношения. Просто больше не пошла в кино. И на чай не звала. Моя внутренняя «борьба за огонь» закончилась: я перестала греться у этого костра. Он и не грел, если честно. Так, пепел, красиво уложенный.