Откуда взялся Балабанов - 1

*
Балабанова лучше не трогать.
Да я и не собираюсь.
Просто вдруг вспомнил.
Нет, не вдруг. 
Но об этом в конце.
*
Дело было через пару-тройку лет после его смерти.
Пригласили меня на какой-то «круглый стол», с названием что-то вроде «Пути кино».
Раньше, не особо-то меня и звали, но когда случалось, старался избегать таких посиделок, 
где воду в ступе толкут, да с серьёзными лицами переливают из пустого в порожнее: 
говорить публично я не умею, в дебатах теряюсь, какой чёрт меня дёрнул, но зачем-то я туда попёрся.
*
Стол был не круглый, а квадратный – каре из столов, народу было много и даже попадались люди известные, 
я сидел, молчал, слушал и пытался делать умное лицо.
Доминировала пожилая дама-критикесса с замашками вождихи и альфа-самки, она же и была ведущей. 
Тексты извергала из себя всё резче и резче, в чём-то даже и справедливые: 
кино наше отстой-застой, чернуха и пр. 
Безапелляционно всех обрывала и наконец, перейдя на личности, под соусом: «ничего личного – только кинематограф», 
стала громить покойного Балабанова. 
И многие не возражали.
И помню, театрально задрав вверх иссохшую когтистую руку, похожую на большую куриную лапку, закончила, примерно так:
- Вот откуда он взялся, этот Балабанов? Ведь он же учился в нормальной школе, закончил нормальный институт – и такое вырождение!
И тут я вспомнил…
*
- Зима 1987-го. Общага ВГИКа, Шестнадцатый этаж Высших Курсов Сценаристов и Режиссёров. Именно так, с больших букв.
Счастливчики, с огромным трудом поступившие, а это было ох, как непросто, 
живут в двухкомнатных блоках по обе стороны длиннющего коридора с драным линолеумом в заплатках, 
но у каждого своя комната, общая прихожая со шкафами, туалет, ванная и маленькая кухонька с холодильником и электроплиткой.
Сидим по своим комнатам, шлёпаем на печатных машинках первый курсовой сценарий и как все студенты, как всегда, не успеваем.
*
Балабанов тогда был не Алексей Октябринович и даже не Алёша, а просто Лёха – 
среднего роста, далеко не атлетичного сложения, волосы сосульками, с рано нарождающейся лысиной, 
острые чёрные, себе на уме, глаза куницы и резкие движения нервных рук, 
старенькая морская чёрно-белая тельняшка, линялые, бледно-фиолетовые и дутые на коленях советские «треники» с одной оторванной штрипкой 
и противные войлочные тапки без пяток.
Он был очень похож на своего отца, бывшего гл.реда (кажется так) одного из объединений Свердловской киностудии. 
Некоторые из этого делали глухие конспирологические выводы, что он «позвоночник», т.е. принят по звонку. 
Но когда к нему приехал его друг, гремевший уже тогда на весь СССР Вячеслав Бутусов, 
который вместе с Аленом Делоном не пил одеколон и выяснилось, что у Лёхи была своя рок-группа, конспирологи поутихли. 
Хоть я был и не из киношной семьи, для меня это был просто факт – папа из кино, ну и что. 
Тем более, что до поступления Лёха снял уже две игровые короткометражки на плёнке(!) – это вам не цифра, и даже не VHS.
И хоть и была в нём какая-то неистребимая провинциальность, которую он с годами довёл до юродства и я над ним немного подтрунивал, 
ни рок-группы, ни короткометражек у меня не было и я относился к нему с некоторым даже и пиитетом. 
К тому же он был военный переводчик, знал два языка, английский и французский 
и в армии полетал-помотался на транспортниках по дружественным СССР заграницам.
*
А с едой в стране уже начинался напряг, полки пустели и опустели. 
Но рядом с Курсами, на Тишинке, мы надыбали заводскую столовую, где дёшево и сносно кормили, 
если удавалось просочиться через вахту. 
В общаге же мы варили всяческие студенческие супы, непонятно из чего, но вполне съедобные. 
И  через раз ходили есть, то я к нему, то он в мой блок.
*  
Раз, сидим рядком на диване в его комнате и едим суп с низкого столика.
На полу скомканные листки, как у всякого порядочного сценариста, 
рядом с печатной машинкой раскрытая и растерзанная книжка, с лохматыми по углам страницами.
Спрашиваю:
- Чего читаешь?
- Пушкина.
- Нахрена тебе Пушкин? Курсовую надо делать. Успеваешь?
Он мне, через ложку супа:
- Ты «Пиковую даму» помнишь?
Думаю:
- «Да кто ж её не помнит: тройка, семёрка, туз, Герман, гусары, Старуха с усами, рубятся в карты. 
Вбегает Чацкий, - Азохен-вей, боляре! Шуцкий есть про между тут? 
Карта Ленского бита, он жалобно поёт, - Что наша жыыы-знь? Играа-а! И стреляет себе в голову. Занавес».
Отвечаю:
- Конечно.
- Помнишь, кто открыл Старухе тайну трёх карт?
Ем суп и удивлён, что ей вообще кто-то открыл эту тайну, я думал, она сроду её знала:
- И кто?
- Сен-Жермен.
- Да ладно! – от неожиданности не поверил я.
- А кто он вообще такой был? – больше интересуясь супом, чем Сен-Жерменом спросил Лёха.
А как я в то время был, прости, Господи, весь такой, в магии и оккультизме и он это знал, 
я коротко, как смог, рассказал, кто такой был этот Сен-Жермен и даже успел к концу супа.
- Короче – махатма, - подытожил он, доел суп, волоча по полу оторванную штрипку штанов, 
сходил и достал из кастрюли небольшую разваренную луковицу, выложил на тарелку:
- Будешь?
Как все, я с детства терпеть не мог варёный лук.
А он смачно её съел.
Унёс тарелки, достал из холодильника бутылку кока-колы, налил мне немного в стакан, 
сел и закурил, запивая из горлышка каждую затяжку.
Я тянул это холодное пойло с пузырями, в котором всегда подозревал отраву 
и Пиковая Старуха привиделась мне дамой высокой степени посвящения, что-то вроде Блаватской. 
Потом наползло сомнение:
- А Сен-Жермен, вроде, в России не был?
- Она в молодости, в Париже, продулась в карты. Денег нет, долг висит. А Сен-Жермен был в неё влюблён, «волочился за ней». 
Она приехала к нему занять денег, а он сказал, - «Бабок не дам. Потому что если я дам, ты будешь чувствовать себя передо мной должницей. 
А я этого не хочу. Но я открою тебе тайну трёх карт. Назвал ей карты и она отыгралась. Это в самом начале. А потом уже эта история с Германом.
- Но это ж не документалка, игровое кино, фантазия Пушкина, - расстроился я.
- А помнишь, как Герман хотел заполучить тайну этих трёх карт?
Попытался вспомнить:
- Пробрался в особняк к старухе и наставил пистолет.  
- Нет. Это потом. А сначала?
Честно признался:
- Не помню.
Он встал, взял Пушкина, полистал и начал с выражением читать:
- «Анекдот о трёх картах сильно подействовал на его (Германа) воображение и целую ночь не выходил из его головы. 
«Что, если, - думал он на другой день вечером, бродя по Петербургу, 
- что, если старая графиня откроет мне свою тайну! - или назначит мне эти три верные карты! Почему ж не попробовать своего счастия?.. 
Представиться ей, подбиться в её милость, - пожалуй, сделаться её любовником, - 
но на это все требуется время - а ей восемьдесят семь лет, - она может умереть через неделю, - через два дня!..»
*
Я был настолько поражён услышанным, что решил, что он меня разыгрывает и присочиняет – 
Герман охмурял Лизавету, а не старуху. Да так и все думают. 
Взял у него книгу и перечёл – всё так и было.
И в насмешку над моим неверием получил:
- Как, слабо стать альфонсом у 87-летней старухи?
- Да пожалуй, слабо, - рассеянно ответил я, всё ещё оглушённый геронтофильскими мыслями Германа. Да и Пушкина тоже.
А он назидательно напомнил:
- И это Пушкин!
Я растеряно возразил:
- Ну, это не Пушкин, это его персонаж. Нельзя путать автора с его  персонажем.
Он почти согласился, или сделал вид, в очередной раз затянулся, запил колой и выдохнул дым:
- Классе в четвёртом, мама в командировку в Москву поехала и меня с собой взяла. 
А я  первый раз в Москве – Красная Площадь, Царь Пушка, ядра с меня ростом, ну и Большой Театр. 
От театра я вообще офигел: ложи, золото, бархат – решил, что все в Москве так живут! 
Давали «Пиковую Даму». Занавес поднялся и девочки, такие в платьицах с торчащими снизу кружевными панталончиками, 
запели: «Гори, гори ясно, чтобы не погасло!». И дамы такие, в длинных платьях ходят вокруг и поют.
*
Повеяло чем-то знакомым. Хоть я и не видел этой оперы. 
Странно, подумал я дежа вю какое-то, а он продолжал:
- «Потом мальчишки с сабельками и ружьишками тоже что-то пели. 
Там вообще все пели. Пузатые дядьки в рейтузах с саблями, грудастые тётьки. 
А что пели - непонятно. Ну, потом этот Герман, толстый, с пестиком, старуха в чепчике - 
это мама мне шёпотом объясняла. 
Я ничего не понял, но было круто. И я думал это и есть «Пиковая Дама». А тут перечитал – там всё иначе! Всё не так! Всё!
*
И тут я вспомнил, что видел эту оперу, только не в четвёртом классе и в Москве, 
а лет в пятнадцать в Ленинграде. 
К нам тогда приехала бабушка, мамина