В городе, где воздух дрожал от Великого Шума, жил старый Ткач. Его ремеслом было прясть единственную нить из глубочайшей Тишины внутри себя. Серебряная, прохладная на ощупь, она пахла озоном после грозы. Из нее он ткал полотно своей жизни.
Но соблазнительный Шум, сотканный из миллионов чужих восторгов и желаний, манил его. Ткачу казалось, что его полотно слишком просто, а серебро — слишком молчаливо. Он захотел изобразить ярость, страсть и многоцветную лихорадку мира. И он научился — кончиками пальцев вытягивал из гула сверкающие волокна: алые нити гнева, золотые — показной мудрости, индиго — модной печали.
Его новое полотно поражало воображение, переливалось всеми красками, жило и дышало. Голоса из Шума превозносили его как гения.
Однажды ночью он приложил к полотну ухо и услышал. Ткань мучительно гудела голосами тысяч чужих жизней, не находящих покоя. Это был гобелен из криков, заключенных в идеальный узор.
Тогда Ткач сел за станок и начал делать то, что страшнее смерти — распускать свою лучшую работу. Нить за нитью он изгонял великолепие, пока перед ним не осталась лишь его серебряная нить.
Теперь Тишина в его руках стала иной. Она была не просто отсутствием Шума, а силой, способной его преображать.
Ткач поймал в ветре алую нить ярости, но прежде чем вплести, окунул ее в колодец своей тишины. Крик ушел. Остался лишь чистый, глубокий красный цвет — цвет заката, а не крови.
Он научился главному: не прятаться от мира, а говорить с ним на своем языке.
Кто знает, тот не говорит.
Кто говорит, тот не знает.
— Лао-цзы, «Дао Дэ Цзин»
