Берлин

Пыль стояла столбом, смешиваясь с едким дымом и запахом пороха. Мы вошли в деревню, которую только что отбили. Дома зияли пустыми глазницами окон, где-то еще тлели остатки пожарищ. Но взгляд мой сразу упал на церковь. Белокаменная, с куполом, который еще недавно, наверное, сиял на солнце, теперь она выглядела удручающе. Двери были распахнуты, и изнутри доносился странный, неприятный запах.

Когда мы вошли, сердце сжалось. Вместо алтаря, вместо икон, вместо скамей – стойла. Немцы, эти чертовы оккупанты, устроили в святом месте конюшню. Лошади, грязные, с испуганными глазами, стояли там, где раньше молились люди.

Мои ребята. Я смотрел на них и видел всю необъятную нашу Родину. Вот Петр из Вологды, с обветренным лицом и мозолистыми руками. Вот Ваня из Киева, чьи глаза горели праведным гневом. А вот и Мурат из далекой Сибири, чьи предки, наверное, веками жили под небом, где сейчас гремела война. У многих из них отцы погибли на этой проклятой войне. Я видел их боль, их ярость.

И я слышал их слова, когда мы шли вперед, когда каждый шаг давался с трудом, когда кровь стыла в жилах от увиденного. "Дойдем до Германии", – говорили они, сжимая кулаки. "Семьи фрицев перебьем, и дома их сожжем". Эти слова были криком души, криком отчаяния и мести. Я понимал их. Как мог я не понимать?

И вот он, первый немецкий город. Мы ворвались в него, как ураган. Бойцы, еще не остывшие от схватки, ворвались в один из домов. Я шел за ними, готовый ко всему. И вдруг замер.

В комнате, среди разбросанных вещей, сидела женщина. Фрау. И четверо маленьких детей. Самый младший, совсем кроха, прижимался к ее груди. Глаза их были полны страха, но не было в них той ненависти, которую мы видели в глазах врагов.

И тут произошло то, что, возможно, не укладывается в голове у тех, кто не прошел через это. Никто из моих солдат, ни один из тех, кто потерял близких, кто видел зверства, кто мечтал о мести, не поднял на них руки. Никто не крикнул, не толкнул, не сделал ничего плохого.

Я смотрел на них, на этих измученных войной парней, и понимал. Русский человек отходчив. Мы несли в себе не только гнев, но и какую-то глубинную, неистребимую человечность. Мы видели страдания, и мы не хотели причинять их другим, даже врагам, если эти страдания были невинными.

Все немецкие города, которые мы проходили после этого, остались целы. Мы не жгли их, не грабили. Мы шли вперед, к победе. Только Берлин, где сопротивление было особенно ожесточенным, где каждый дом превратился в крепость, где враг бился до последнего, – только он принял на себя всю ярость нашей борьбы. Но это была уже другая история. История войны, а не мести.

И вот мы шли дальше, оставляя позади разрушенные деревни и города, но не оставляя после себя пепелища там, где можно было обойтись без этого. В каждом новом населенном пункте, куда мы входили, я видел, как мои солдаты, еще недавно полные жажды возмездия, останавливались перед мирными жителями. Они видели в них не только врагов, но и людей, которые, как и они сами, страдали от войны.

Я помню, как мы вошли в небольшой городок на Рейне. Улицы были пустынны, лишь редкие жители выглядывали из окон, испуганные и настороженные. Мои бойцы, пройдя через разрушения и смерть, не бросились грабить или крушить. Они искали воду, еду, информацию. И когда они встречали местных, чаще всего это было молчаливое недоверие, но не враждебность.

Однажды, в одном из домов, мы обнаружили пожилую пару, которая не успела эвакуироваться. Старик, опираясь на палку, смотрел на нас с тревогой. Его жена, бледная и дрожащая, стояла рядом. Один из моих солдат, молодой парень из Белоруссии, чья деревня была сожжена дотла, подошел к ним. Я ожидал чего угодно, но он просто протянул им кусок хлеба и флягу с водой. Старик, не веря своим глазам, взял угощение. В его глазах мелькнула благодарность, смешанная с удивлением.

Эти моменты, эти маленькие проявления человечности, были для меня важнее любых побед на поле боя. Они доказывали, что даже в самой жестокой войне, в самой глубокой ненависти, можно сохранить искру добра. Мои солдаты, прошедшие через ад, не стали монстрами. Они остались людьми.

Конечно, были и другие моменты. Были города, где сопротивление было яростным, где каждый дом превращался в укрепрайон. Там, где враг бился до последнего, где гибли наши товарищи, там мы не знали пощады. Но это была уже не месть, а справедливое возмездие за пролитую кровь.

Но даже в этих самых ожесточенных боях, когда гнев зашкаливал, я видел, как мои бойцы, отвоевав здание, не трогали пленных, если они сдавались. Они выполняли свой долг, а не удовлетворяли личные обиды.

И вот, когда мы приближались к Берлину, я знал, что впереди нас ждет самое страшное. Я знал, что там будет много крови, много разрушений. Но я также знал, что мои солдаты, несмотря на все пережитое, не потеряли своей человечности. Они шли вперед, чтобы закончить войну, чтобы принести мир на нашу землю. И я гордился ими. Гордился тем, что они были русскими солдатами, солдатами Советского Союза, которые, пройдя через огонь и воду, остались верны своим идеалам. И эти идеалы включали в себя не только победу, но и милосердие.

И вот, когда мы наконец вошли в Берлин, город, ставший символом вражеского сопротивления, я увидел, как мои слова о человечности проходят самое суровое испытание. Улицы были завалены обломками, воздух был пропитан запахом гари и смерти. Каждый дом, казалось, был готов к обороне, каждый перекресток – к засаде. Бои шли за каждый квартал, за каждый этаж. Мои ребята, измотанные, но несгибаемые, шли вперед, выполняя свой долг.

Я видел, как они сражаются, как рискуют жизнями, чтобы спасти товарищей, чтобы продвинуться хоть на метр. И в этой адской мясорубке, когда ненависть к врагу, казалось, должна была захлестнуть их полностью, я снова видел те же проблески человечности. Когда в одном из полуразрушенных домов они обнаружили группу гражданских, прячувшихся в подвале, никто не стал их трогать. Они просто дали им воды и еды, и прошли дальше, оставив их в покое.

Были моменты, когда пленные немцы, изможденные и испуганные, попадали к нам. И я видел, как мои солдаты, те самые, кто еще недавно говорил о мести, теперь делились с ними последним сухарем. Это не было слабостью, это было проявлением силы духа, силы, которая позволяла им оставаться людьми даже в самых бесчеловечных условиях.

Я помню, как мы взяли один из бункеров. Там были офицеры, солдаты, и среди них – несколько женщин, обслуживающего персонала. Мои ребята, пройдя через жестокий бой, не стали их унижать или оскорблять. Они просто приказали им оставаться на месте, пока не прибудет комендант. Это было не проявление жалости, это было проявление дисциплины и уважения к человеческому достоинству, даже к врагу.

И вот, когда мы стояли на руинах Рейхстага, когда знамя Победы было водружено над Берлином, я смотрел на своих солдат. Они были измучены, ранены, но в их глазах не было злобы. Была усталость, была скорбь по погибшим товарищам, но была и гордость за выполненный долг. Они не стали теми, кого ненавидели. Они остались собой – солдатами Советского Союза, которые принесли мир, а не разрушение.

Мы прошли через всю Европу, видели многое. Видели зверства врага, видели страдания мирного населения. И каждый раз, когда вставал выбор между местью и человечностью, мои солдаты, мои ребята из всех уголков нашей необъятной страны, выбирали человечность. Потому что русский человек, как бы его ни пытались сломать, отходчив. И в этой отходчивости, в этой способности прощать и сострадать, была наша истинная сила. Мы пришли в Германию не для того, чтобы уничтожить ее народ, а для того, чтобы остановить зло. И мы сделали это, сохранив в себе то, что делало нас людьми.

И вот, когда мы стояли на руинах Рейхстага, когда знамя Победы было водружено над Берлином, я смотрел на своих солдат. Они были измучены, ранены, но в их глазах не было злобы. Была усталость, была скорбь по погибшим товарищам, но была и гордость за выполненный долг. Они не стали теми, кого ненавидели. Они остались собой – солдатами Советского Союза, которые принесли мир, а не разрушение.

Мы прошли через всю Европу, видели многое. Видели зверства врага, видели страдания мирного населения. И каждый раз, когда вставал выбор между местью и человечностью, мои солдаты, мои ребята из всех уголков нашей необъятной страны, выбирали человечность. Потому что русский человек, как бы его ни пытались сломать, отходчив. И в этой отходчивости, в этой способности прощать и сострадать, была наша истинная сила. Мы пришли в Германию не для того, чтобы уничтожить ее народ, а для того, чтобы остановить зло. И мы сделали это, сохранив в себе то, что делало нас людьми.

Путь домой был долгим, но каждый шаг наполнял нас предвкушением. Мы несли с собой не только победу, но и уроки, выученные в огне. Уроки о том, что даже в самой кромешной тьме можно найти свет, и что истинная сила не в разрушении, а в способности сохранить человечность. Когда мы возвращались, я видел, как мои солдаты, еще недавно готовые к самой жестокой мести, теперь с нежностью смотрели на своих детей, на свои семьи. Они вернулись героями, но не завоевателями. Они вернулись победителями, но не палачами. И я знал, что память о тех, кто погиб, и о тех, кто выжил, навсегда останется в наших сердцах, напоминая о цене мира и о незыблемой силе человеческого духа.

Стоя на руинах Рейхстага, я видел в глазах солдат не злобу, а усталость и гордость. Они остались людьми, не палачами. Мы прошли через ад, но сохранили человечность, выбирая ее вместо мести. Русский человек отходчив, и в этом наша сила. Мы пришли не уничтожать, а остановить зло, и сделали это, оставшись верными себе. Возвращаясь домой, мы несли не только победу, но и уроки о цене мира и силе человеческого духа.