Мне стало известно, что самый старый житель нашей Самарской области живёт в деревне Нихренаевка Новобрёховского района. Это – Иван Никифорович Козлотуров. Недавно ему исполнилось аж 147 лет! Дата не круглая, но такой человек, несомненно, сам по себе интересен.
Потому я по согласованию с руководством редакции газеты «Вечерний звон», в которой работаю специальным корреспондентом, сразу же отправился в Нихренаевку.
Иван Никифорович оказался весьма даже бодрым и крепким на вид человеком, который выглядел значительно моложе своего возраста, максимум ему можно было дать не больше ста сорока двух с половиной лет.
Когда я пришёл, Козлотуров бил баклуши, а многочисленные внуки и правнуки ему в этом посильно помогали. Он единственный в этой огромной семье получал пенсию, на которую все они и жили, так как были безработными. Время сейчас такое: это как нелётная погода – ну, нет работы, хоть ты тресни, даже искать бесполезно. Как грибы в лесу в засушливый год.
За чайком (без заварки и сахара, конечно) Иван Никифорович охотно поведал мне некоторые эпизоды своей очень долгой и интересной жизни…
Родился он ещё при крепостном праве и немало погнул спину на помещика, не раз его нещадно драли на конюшне батогами.
- Упрямцем был я в молодости, - вспоминал Иван Никифорович, - ни за что не хотел есть сметану и ватрушки с барского стола, требовал икру заморскую, баклажанную. Как ни пороли, но стоял на своём. Приходилось барину-тирану покупать мне эту самую икру за границей, иначе бы его в самодурстве и жестокосердии обвинили, а все дворяне и бары с ним тогда бы знаться не захотели. Известное дело – крепостное право! Подневольные людишки тогда вынуждены были на всякую выдумку пускаться, промыслы организовывать, состояния миллионные наживать и своих нищих господ кормить. Совесть тогда в людях была.
Пережил Козлотуров и многочисленные набеги крестоносцев, крымских татар, нашествие ханов Золотой орды. Мальчишкой видел Степана Разина.
- Сидел тогда я у прибрежной ракиты. Вдруг из-за острова на стрежень на простор тугой волны выплывают расписные, все в узорах, распрекрасные челны. Услышал удалые крики казаков: «Сарынь на кичку!» Вдруг ни с того, ни с сего один бугай схватил да и бросил в набежавшую волну персидскую княжну. На него соратники скопом закричали: «Что ты делаешь, атаман, ошалел вконец от заморских вин? Рыбу всю распугаешь в Волге, у неё ж сейчас самый нерест! Зачем швыряешь всякое-мякое в реку, живность стращать?..»
Козлотуров ненадолго задумался, а затем продолжил:
- После, помню, проезжал со своим отрядом Емельян Пугачёв. Грозный такой атаман, но почему-то в тесном заячьем полушубке, который на нём расползался прямо-таки по швам. Похвалился он тогда передо мной знакомством с какой-то капитанской дочкой и самим А эС Пушкиным…
Был знаком Козлотуров с семейством Ульяновых, прислуживал в их доме. Пытался втолковать братьям, что они идут не тем путём, добром сие не кончится. И как в воду глядел: старший на Царя-батюшку покусился и был казнён, а младший за него так отомстил, что от могучей Империи ничего не осталось…
В первую мировую войну Иван Никифорович геройски воевал под началом генерала Брусилова, коему и подал идею знаменитого прорыва…
В революционные годы, как говорил Козлотуров, у него едва крыша не поехала. Одни кричат: «Мы за то, чтобы не было богатых!», а другие – «Мы за то, чтобы не было бедных!» Это называлось классовой борьбой. Брат на брата шёл, каждый за свою правду. Большинство же молчало и лишь бессильно шептало: «Чума на оба ваши дома…»
Один заезжий философ так объяснил Ивану Никифоровичу суть происходящего: «При капитализме один человек эксплуатирует другого, а при социализме – наоборот».
Трудно жилось в то время. Красные придут – грабят, белые придут – грабят. Некуда было бедняку податься. Народ о батюшке Царе вспомнил, но было уже поздно.
Видел Козлотуров и легендарного Чапаева. По его словам, дело было так. Сидел Иван Никифорович поздно ночью у реки возле своего пулемёта «Максим». Тут подходит офицер и спрашивает: «Видишь, плывёт человек?» Козлотуров кивнул: «Да, вижу». Офицер приказал: «Дай по нему очередь».
- Ну, я и дал, - сказал Иван Никифорович, - больше я его не видел…
В мирное время Козлотуров занялся хозяйством – раскулачили. Отсидел, вышел – Гитлер чуть ли не со всей Европой попёр на нас! Прошёл от Москвы и до самого Берлина. На Рейхстаге написал: «Брали мы ваш зачуханный Берлин уже трижды, понадобится – возьмём и в четвёртый раз!»
После войны занялся восстановлением народного хозяйства, поднимал целину, строил БАМ. Кормили там однообразно, чуть ли не каждый божий день ел одну баклажанную икру из дружеской Болгарии, ничего другого в магазинах не имелось. Так хотелось сметанки с ватрушками, просто ужас, часто вспоминал барина-самодура и проклинал своё упрямство. Но за что боролся, на то и напоролся…
Потом грянули перестройка с переломкой и перестрелками. Грянули реформы и суверенизация всех республик с их «Чемодан – Вокзал – Россия», после чего русскоязычным показали на выход с вещами. Титульные же господа поделили власть и собственность между собой. А те из них, кому ничего не досталось, ордами направились в Россию к тем, кого они у себя терпеть не пожелали. Здесь постепенно гости с юга стали хозяевами…
Иван Никифорович взял участок, вырастил богатейший урожай, повёз на рынок, но там его отняли перекупщики – люди базарной национальности. Хорошо, что не побили, а могли. На такое милиционеры тогда не смотрели, отворачивались, как того требовали их инструкции.
Зарёкся больше работать, вышел на пенсию и возвращаться не намерен.
Я не мог не поинтересоваться секретом долголетия Козлотурова. Он не потаил, охотно им поделился:
- Я всегда был оптимистом, вёл умеренный образ жизни, не курил, не пил, был верен жене, никогда без дела не сидел. Ну, и природа в нашей Нихренаевке удивительнейшая: воздух – чистейший, не то что в ваших городах, где вы травитесь выхлопными газами.
- Вот она, тайна долголетия! – вскричал я в полном восторге, познав истину, но больше ничего добавить не успел, ибо во дворе дома начался страшный шум, гам и всяческий тарарам. К ним добавились пьяные крики, а потом кто-то гнусаво завыл: «Шумел камыш, деревья гнулись!..»
Козлотуров поморщился, точно от зубной боли:
- Не обращайте внимания, господин-товарищ корреспондент, это мой родной брат Дормидонт. Неисправимый гуляка, курильщик и ярый бабник. Иногда из города приезжает ко мне в гости. Ни минуты трезвым не бывает, ни одного человека в юбке не пропустит. Недавно шотландец от него едва отбился. Пьёт-куролесит, удержу нет!
- Понятно, - посочувствовал я Ивану Никифоровичу, - вам неудобно ему как своего гостю показать на себя, как на самый лучший пример здорового образа жизни.
- Нет, я ему не авторитет, - со вздохом признался Козлотуров, смущённо опустив к полу глаза, - он меня сопляком называет, хотя старше всего-то на пяток годков.
- Вы говорите, он пьёт?
- Хлещет все спиртоносные напитки, словно простую воду! У Дормидонта девиз: «Пей всё, что горит, и дави всё, что шевелится».
- И курит?
- Ещё как, даже порой засыпает с сигаретой в губах. Недавно ему сказал, что курить – здоровью вредить, так он засмеялся мне в лицо: мол, я тогда вообще никогда не умру! Эх ма!..
Мне ничего другого не оставалось, как проститься с Иваном Никифоровичем и уйти, гадая о тайне долголетия.
Александр ЗИБОРОВ.
1995 г.