На высоте

Татьяна сжимает мужскую руку. Каменная рука Сергея — самого надёжного
человека на земле и словно высеченная из кварцита — покоится на впалом
животе мужа. Ни за что она не выпустит его руку...

«За таким мужем ничуть не пропадёшь», – думала она пятнадцать лет назад,
когда входила с ним в «Грибоедовский ЗАГС». Расписаться во «Дворце
бракосочетания №1» — не только московская мода; Татьяна и Сергей с
Дальнего Востока, но они, оказавшись в Москве проездом и решив какое-то
время пожить в столице, почти сутки стояли в одной очереди вместе с
избалованными горожанами ради одного: подать заявление.

И теперь, входя в Большой театр, она держится за его сильную руку. Конец
декабря. Предновогоднее настроение. Балет «Щелкунчик».

«Боже, сколько снега вокруг» – заторможено думает Татьяна, глядя на сцену.
Из программки узнаёт о либретто: «Зал превращается в зимний еловый лес,
начинает падать снег крупными хлопьями, поднимается вихрь и метель». Танец
балерин завораживает женщину; белые, как лёгкие снежинки, они очень подвижные.
«Наверно, они не ели несколько дней перед премьерой, – вяло поворачиваются
мысли в затуманенной голове Татьяны, — на холоде голод ощущается сильнее.
Я это знаю. Очень хорошо. Господи, почему здесь так холодно?»

Она крепче сжимает руку мужа. Ледяная рука в её шершавой ладони.

— Пойдём в буфет? – шепчет она Сергею, превозмогая головную боль. — Хочешь?..
Мы обязательно вернёмся сюда. Мы снова вернёмся...

У него шире открывается рот, и голова чуть наклоняется вперёд. Муж ничего
не говорит в ответ, но, кажется Татьяне, что одобрительно кивает. «Как
увлечённо смотрит на сцену» – думает она.

— Ты совсем продрог, Серёжка. Ничего. Сейчас отогреемся. Кофе с коньяком.
С коньяком!

Пробираются в темноте между рядами, как по камням, наступая на чьи-то ноги.
Она изо всех сил тянет его за собой.

«Ледяная рука» – эта мысль не угасает в её голове.

В буфете много света. Он скользит сверху, падая на всё. Кажется, закрой
глаза, а его лучи пробьются и сквозь опущенные веки. Не смолкает музыка.
Или это усиливается свист ветра? Необозримая пустота выдыхает отдалённый шум,
будто всплеск волны, обрушившейся на берег. Что это, прилив или сход лавины?
Балет. Да это же балет! Где-то усиливаются и затихают аплодисменты. Зал
рукоплещет танцу снежинок?

— Мама, ты какими судьбами здесь? – удивляется Таня, всматриваясь в худое
лицо, проступающее в свете. Она едва слышит свой сдавленный голос. Напротив
неё — с противоположной стороны круглого буфетного столика — улыбается
старушка. Её лик в отблесках света от зеркала и рюмок-тюльпанов. На столе
много порций коньяка.

— Папа, и ты здесь? – Татьяна ощущает во рту клейкую слюну и, силясь
улыбнуться, разглядывает обветренное лицо пожилого рыбака. Голос её будто
дрожит. Но что удивительно, слова́ отца и матери тоже слышны как бы
в вое вихря: «И мы здесь, милая. Куда же мы без тебя?! Мы всегда рядом», –
проклятый рёв ветра заглушает родные голоса.
— Сергей, – она смотрит на мужа, но никак не разглядит его лица
за плотной ширмой яркого света. — Милый, ты не пей много, – устало
просит его, и тот как будто кивает. Татьяне кажется, что голова
Сергея, как плюшевого Винни-Пуха, заваливается куда-то набок. —
Ты спортсмен. Тебе много нельзя, помни!

«Почему в буфете театра гуляет ветер? – думает Татьяна. — Лютая стужа сковала
ноги. Боже, я совсем озябла. Я не чувствую пальцев ног. Это что же такое, в
театр нужно в унтах приходить?»

— Елена. Пеньковская? – будто мычит Татьяна, видя верную подругу. — Пап,
мам, – её язык еле шевелится, — познакомьтесь, это Ленка Пенька́.

Скулы Татьяны обожжены выступившими на ветру слезами. Прослезившись,
она не видит лиц своих родственников, но слышит свистящее на выдохе,
как у астматика, дыхание своей старинной приятельницы. Слышит её речь:
«Перевернись на левый бок, и боль в правом подреберье утихнет.
Централизация кровообращения. Кровь ушла в депо — печень. Так всегда
бывает, когда замерзаешь. Не бойся. Скоро всё кончится».

Пенька уходит, как дымка, но Татьяна продолжает говорить с ней:
— Лен, я чертовски продрогла, – перекошенным ртом едва смеётся она. —
Сегодня адски холодно. Тоже мне театр!.. Мои кости ломит от холода.
Кажется, я предпочла бы сгореть живьём, но не околеть от стужи, – сказав
это, она думает: «Кисти моих рук посинели, и я не чувствую тепла чашки.
Тёплый кофе, почти прохладный. Здесь подают холодный кофе! – чертыхается
женщина, — стоило взять с собой термос».

— Ты сделал уроки?! – теперь как в беспамятстве спрашивает своего сына.
Она видит мальчишку в шортах и разорванной красной майке. — Серёж, –
упрекает мужа, — ребёнок совершенно отбился от рук. Ты отец, поговорил бы
с ним как следует, – толкает локтем Скворцова. И снова говорит сыну: — Ты
как здесь оказался, малыш? И чем ты испачкался? Это что кровь? И от тебя
пахнет дымом костра. Или табаком? И снова, мыча, силится сказать мужу: —
Скворцов, мальчику восемь лет, а он, подозреваю, курит. Что молчишь? Ты
отец или нет?! Почему ребёнок в ожогах?
— Он здесь с нами, – ласково отвечает пожилая женщина. — Он не курит,
доченька, не волнуйся. Всё с ним в порядке.
— Ма, – вяло спорит Таня, — ты всегда выгораживаешь Славку. Будь с ним
строже. Не позволяй ему болтаться не весть где. Он всегда куда-нибудь
залезет...

Разные мысли кружатся в затуманенной голове. Татьяна хочет рассказать о
многом и обо всём дорогим ей людям: как она скучает по ним и о том,
например, что утратив земное, — поняла она к своим сорока двум годам, —
человеку ближе небесное, а до неба рукой подать только в горах.
Альпинизм — не ошибочный выбор. Горы — это их с мужем всё. И так хочется
говорить с любимыми о любви: к ним, к жизни и к горам. Снова о горах.
Говорить и говорить. Но фразы и мысли женщины путаются. Она стонет и
облизывает на ветру губы. А вокруг море света и тьма холода. Искрятся
тюльпаны, и в них золотится коньяк. Смеются родители, бегает вокруг
столика Славка (сорванец такой!) тогда как стужа сильнее сковывает мышцы
её ног, и Татьяна едва ли может пошевелить ими. И почему-то больше,
прямо на глазах, распухает правая голень.

А снег хлещет лицо и всё летит, летит ей в глаза в переливчатом свисте
ветра и, залепив рот, кажется, не спешит таять.

«Тоже мне театр!»

...На высоте семь тысяч метров ослепляет солнце. Оно совсем не согревает,
а только искрится на поддоне снежного наста. Вихрь бьёт палатку, и она,
разорванная, лоскутами оранжевой ткани пульсирует на ветру под склоном
нависающей над альпинистами горы. Татьяна больше не бредит. Она вышла
из пьянящего наркоза кислородного голодания и снова осознаёт, что пятые
сутки без воды и пищи замерзает на диком ветру склона. Пик Шишабангма.
Непокорённая высота.

...В начале маршрута поднималось восемь человек, но только Татьяна с
Сергеем продолжили восхождение, не испугавшись тревожных метеосводок,
тогда как шесть человек вернулись в лагерь у подножия горы.

Татьяна не ведёт счёт суткам. Сколько дней назад погиб её муж,
сорвавшись со скалы, она сама теперь не понимает. Два дня, семь,
сто дней тому назад или целый год? Мужественная женщина со сломанной
ногой, кое-как, чуть не ползком, спустилась к нему с точки 7100, чтобы
быть возле самого надёжного человека на земле — её напарника и друга.
Теперь супруги снова вместе и уже навсегда. Жена держит за руку мужчину.
На её комбинезоне чадит дымком огонёк; слабое пламя горелки подпалило
на ветру ткань спальника. Порванная палатка, затухающая горелка и
окаменевший на холоде муж – это всё, что остаётся храброй женщине в
угасающей жизни. И ещё, конечно, увиденный чудесный сон о Большом
театре и тех, кого давно нет с ней после той жуткой автокатастрофы.

«Отдохни, Серёжка, – мысли, как облака, непослушными овцами уходят
из головы и вновь приходят на ум. — Сейчас нужно поспать, – безмолвно
увещевает своего мужа Татьяна, но уверена, что говорит вслух. — Всё
с нами будет хорошо и нас спасут, как только стихнет ветер».

...Рация, обыкновенно легко решающая вопрос общения в горах внутри группы,
молчит: радиосвязь с использованием портативных станций возможна только
по одну сторону горы. Татьяна же с мужем — на противоположной.

«Скоро всё кончится, как Пенька сказала, – мысленно успокаивает
молчаливого спутника. — Пенька... Сколько раз она попадала в
передряги и каждый раз выпутывалась. А на последнем маршруте она не сорвалась
в расщелину. Всё это трёп, Серёжка... Если Пеньковская говорит что-то, то так
тому и быть», – Татьяна переворачивается на левый бок. Боль плавно смещается
куда-то вниз, к паху и быстро стихает. «Я через мгновение снова повернусь
к тебе лицом, милый. Отдыхай. Всё будет хорошо», – этих последних мыслей
ей недостаточно, и она, забыв в очередной раз сказать мужу «Я тебя люблю»,
собирает все оставшиеся в ней силы, чтобы, повернувшись вполоборота, крикнуть
ему на ветру, но лишь слабо выдыхает: «Я те». Еле шевелятся непослушные,
растрескавшиеся губы.

Отвернувшись от оледеневшего мужа, женщина — за спину закинув свою — не
отпускает ни на миг его руку.