Человеческий пластилин.

Мертвое и почти червивое мясо детей джихада упакованное в черный
кладбищенский целлофан лежало на полу районного морга, длинными
аккуратными рядами. Будто нетрезвый пассажир московского метро 
уложил их перед тем как забрать домой в спортивной сумке с 
надписью" Адидас" на боку. Мальчик кастрат одетый в испачканную
снегом и грязью телогрейку вел на длинном, потертом собачьем 
поводке изможденную от дешёвой похоти и насилия девочку
самоубийцу , с татуировкой креста на правой щеке. Оставляя на 
снежном полотне русской дороге цепочку нечеловеческих следов как
знаки неизведанной письменности Второго Пришествия. Синяя 
свастика шрамов Маши на бритом лобке виднелась из под юбки и 
казалось что мясо нерожденных младенцев всматривается в тебя 
серыми глазами нерожденных пророков. Сладкое железо ночи  
оставляла на проходящих людях знаки антихриста, вжимая тела
в серый асфальт и бетон ненужных молитв и голосов обесточенных
женщин. А водители маршрутных такси в подтеках кровавой 
ржавчины, следов от пуль и разбитом лобовым стеклом братья
Ренат Басаев и Шамиль Дасаев ожидали очередных клиентов,
готовые отвезти их через границу последнего Стикса. Где их
уже ожидали холодные матери и тёплые сестры греха и отчаяния.
Время на циферблатах измерялось распятыми в темноте вокзальных
туалетов девочками и кровавыми мальчиками , лежащими 
нарезанными на апельсиновые дольки тушками, бетонных этажей
московских новостроек. Их ад был домашним, уютным как 
червивое детское мясо в пакете одетой в черное старухи стоящей
на пустой автобусной остановке окраины города.
Вечно обдолбанные датские машины смерти братья близнецы,
маленькими сифиличными смоктуновскими хранили в багажниках 
своих такси разноцветные черепа цельнометаллических йориков 
пустынного пейзажа вечно потерянной родины. Так что даже
мертвые матери греха не могли опознать тела своих детей в 
гниющем месиве вен вбитых в кровоточащую радиоточку
однокомнатной квартиры одинокого Папы Карло. Твои вещества
смешанные в хрусталике мутного нафтизина зрачками очередного 
прихода обесточенной тетиной головы. 
Одинокий шахид распятый божественным огнем молитв падает в 
бесконечные воды нагретого черным иудейским солнцем асфальта.
Заполняя свои текущие раны сухой землей и влажной травой старцев
и праведников выжженных пустынь. В медленный ад целлулоидных 
агнцев приносимых в жертву сталинградской похоти раздетых старух 
запертых в тесных комнатах гниющих деревенских сараев. Наполненных
запахом старческой мочи , ветхой книжной пылью и фарфоровыми 
трупами ритуальных животных.
Человеческий пластилин в который входит наполненное пластидом 
мужское тело старика Хоттабыча тает  клюквенным соком причастия , горящими 
саркофагами скорой помощи , мятыми обломками женской плоти. 
Пылающими воздухом дыхания чужих грешников , раскалённым молчанием 
искореженных вагонов метро. Мусором вскрытых вен. Туши распятых как на
скотобойни человеческих существ стекали в детские ладошки разложившихся
кукол смердящей и гнилой жидкостью Спасителя. Цинковыми почтовыми 
посылками с гниющим грузом отправленным в прекрасное далеко шаловливой
рукой колченогого фавна. Мясными стариками целлулоидного греха. Пятнами 
крови на рукаве мятого больничного халата.
Под расколотыми тушками железа девственниц в измазанных болотной грязью
свадебных платьях. Случайными прохожими смерти на трамвайных линиях 
горящих человеческих муравейников.  И  яркий свет в лицо. И мертвый отец
приходит к тебе в гости заполняя собой всю комнату нереально ярким
фаворским светом конца света. Горячим песком синайских пустынь. Бритвенными 
лезвиями поролоновых младенцев дрессированных блядей . Грешные дети 
проводят губной помадой по твоим телам , превращая свои окостеневшие 
трупики в свежее мясо на прилавках продовольственных магазинах и 
колхозных  рынков нашей необъятной социалистической родины. В 
бронзовый оскал твоих трещин. Кровоточащую улыбку клоуна распоротых
влагалищ. Медвежата Содома несут солдатский прах в детских ладошках.
Прячась в подворотнях сточенного до костей города.