Лысая девочка сидела на качельке и болтала ножками. Я вот уже который день, наблюдая её во дворе, задавала себе один и тот же вопрос: почему она лысая? Не похоже было, что её съедала болезнь. Напротив, глаза её светились радостью, и я даже слышала, как она смеялась. К слову, мне никогда ещё не доводилось слышать такого искреннего смеха. Он был неописуем. Будто бы исходящий из самой глубины этого маленького хрупкого существа, он завораживал, очаровывал и заражал. Хотелось засмеяться с ней в унисон, и какое-то необъяснимое волшебное тепло разливалось внутри.
Она постоянно говорила с кем-то. На первый взгляд ничего удивительного, не правда ли? Но стоит упомянуть, что рядом с ней никого не было. Дети сторонились этой малышки. Она гуляла в одиночестве, но, тем не менее, её губы двигались и до меня даже долетали обрывки фраз. Она вела с кем-то оживлённый диалог. Это было по меньшей мере странным явлением, так как девочка создавала впечатление абсолютно здоровой и душевно, и физически. Обыкновенный ребёнок, только внешне выделяющийся на фоне остальных. Её родители – милые люди. Довольно молодые мужчина и женщина, беззаветно и нежно любящие друг друга и малышку. Когда вышеописанное семейство в своём полном составе появлялось во дворе, трудно было представить себе картину более трогательную, чем эта. Никогда прежде мне не приходилось видеть людей, излучающих столько света одним лишь своим появлением. Они были неописуемо счастливы. Но, глядя на девочку, я терзалась день ото дня одной и той же мыслью: почему она лысая?
* * *
Как-то, к великому торжеству моего любопытства, мне довелось сидеть на скамейке, рядом с которой играла лысая девочка. Я уткнулась в книгу, но моё внимание никоим образом не было нацелено на текст. Я вслушивалась в тихое бормотание справа от себя, стараясь уловить каждое слово.
-Мне надоело с тобой разговаривать, слышишь? – я вздрогнула, решив, что это предназначалось мне. Но то, что я услышала дальше, не на шутку испугало и обездвижило меня. Я вжалась в скамейку, будто бы в надежде, что я сольюсь с ней, и она скроет меня от посторонних глаз. Вцепившись побледневшими пальцами в разноцветно покрашенные брёвна, я по-прежнему пыталась уловить каждое слово, хоть мысли мои были уже совсем далеко…
Ей кто-то отвечал. Другим голосом. Кто-то изнутри её тела.
-Но ты же не можешь меня выгнать! С кем ты тогда будешь дружить? – вкрадчиво произнёс тот, другой голос.
-Я найду себе друзей. Только уйди! Ты на меня давишь. Надоел.
-Глупая. С тобой никто дружить не станет!
-Это почему же? – голос девочки задрожал от подступивших слёз.
-Ты некрасивая. Лысая. Они тебя боятся. Лысая девочка! Лысая! – второй голос явно издевался.
-Это из-за тебя я такая! Ты виноват во всём! Уходи! Если ты уйдёшь, я стану красивой! Верни мои волосы!
Краем глаза я видела, как лысая девочка била себя в грудь маленькими кулачками.
-Вы-хо-ди! Вы-хо-ди! Не мучай меня! Мне с тобой больше неинтересно!
Потом она вдруг успокоилась, вытерла слёзы, встала, одёрнула платьице и сквозь зубы процедила: «Я пойду к другим».
Другой голос в ней зло засмеялся…
Недалеко от моей скамейки играла кучка девочек. Туда и направилась малышка.
-Можно с вами поиграть?
Дети обернулись и вот-вот было хотели ответить утвердительно, как в лысой заговорил второй голос:
-Вы все дурочки. Я не собираюсь с вами играть. Умрите. Умрите все!
При этом лицо малышки скривилось от подступившего потока слёз, но она, как бы того не хотела, не могла остановить голос. Он существовал отдельно от неё.
Глаза детей сначала округлились от удивления, а потом они молча обступили лысую.
* * *
Девочка лежала, скорчившись, на земле. Её били. Совершенно не контролируя силу, девочки яростно молотили её ногами, сумочками, куклами – всем подряд, что могло сделать больно.
Второй голос в ней молчал. Сделав её жертвой нападок разъярённых сверстников, он теперь молча наслаждался её болью.
В полном оцепенении я смотрела на эту детскую бойню. Надо было броситься ей на помощь, но меня сковал шок.
Какая-то девочка неосторожно пнула лысую в голову так, что та наткнулась на камень. Земля побагровела от крови. Лысая закричала.
Вот тут вдруг с меня сошло моё оцепенение. На место ему пришла ярость. Жестокость! Когда она исходит от детей, она принимает ужасающие очертания. Незапятнанные умы, чистые листы… Как часто первой кляксой на этих листах становится первое проявление жестокости! Я отбросила книгу в сторону и бегом бросилась к дерущимся соплячкам.
-А ну прекратите! Сумасшедшие! Вы же её покалечили!
Дети бросились врассыпную, а я взяла рыдающую малышку на руки и с бешено колотящимся сердцем побежала к её дому.
* * *
… С той жестокой бойни прошла неделя.
Лысой пришлось накладывать швы: повреждения были довольно сильными.
Она по-прежнему появлялась во дворе, но теперь в сопровождении родителей. Они сидели на скамейке, пока их чадо мирно копошилось в песочнице. Все попытки мамы и папы составить ей компанию малышка категорично отвергала. Она разговаривала с голосом, который и не намеревался покидать её тело. Я наблюдала за ней. Я видела, как маленькое личико искажалось болью и страданием, как её губы двигались быстро-быстро, произнося фразу за фразой, обращаясь к себе самой…
Я решила, что, должно быть, родители знают о странности своей дочери. Но тогда почему они ничего не делают? Это оставалось для меня загадкой.
* * *
В то утро я должна была отправиться в Москву к родителям. Мой поезд отходил в 5 часов утра, поэтому в 4 я, сонная и ненакрашенная, плелась через двор к автобусной остановке, таща за собой большущий чемодан на колёсиках.
Сквозь холодный утренний туман с трудом проглядывали строения ещё крепко спящего города. Ничто не нарушало звенящей тишины, пока колёсики моего чемодана не коснулись асфальта и не начали издавать довольно громкий звук, скача по камешкам. Я поёжилась от холода и по телу пробежала череда «мурашек».
Вдруг позади меня раздались шаркающие звуки. Кто-то шёл за мной. Судя по частоте шага, ребёнок. Шаги ускорялись и, наконец, со мной поравнялась… лысая. Прежде чем я успела подумать о том, что малышка может делать одна на улице в такую рань, она вприпрыжку обогнула дом и скрылась за поворотом.
Я остановилась на секунду, протёрла сонные глаза и потянулась. Затем снова взялась за ручку чемодана и продолжила путь. Куда шла лысая? Меня терзало любопытство, но, проследив за девочкой, я могла испугать её.
Поэтому я неспеша пошла мимо дома, за который она повернула, на остановку. Чёртово любопытство! Как можно позволять преобладать над собой таким чувствам? Как можно отдавать всё своё существо на попечение этому губительному пороку? Я вернулась и последовала за девочкой.
Та картинка по сей день преследует меня. Как печать на моём сознании, как клеймо на моей дальнейшей судьбе… Кто объяснит мне то, что происходило? Слыша от меня эту историю, люди лишь с иронией замечают, что у меня прекрасный дар рассказчицы. На этом все. Кому плакаться? Кто поймёт? Кто разъяснит, в конце концов? Никто.
Так вот: завернув за угол, я почувствовала, как всё внутри меня похолодело и свалилось куда-то вниз. На мокрой от утренней росы траве лежал ребёнок. Сомнений не было – та самая лысая. Только теперь передо мной лежала потрясающе красивая малышка с длинными светло-русыми волосами, в животике которой торчал обыкновенный кухонный нож с широким лезвием. А рядом лежал жёваный кусочек бумаги, на котором кривым детским почерком стояло: ЗАТО ТЫ ТОЖЕ УМЕР.
