Человек шёл по земле. Рядом с ним шли сотни. Город спешил, всегда спешил. Привычно бежали люди. По неродным, но привычным улицам проходили дни. Стучали трамваи, фары прожигали воздух, и глаза насквозь уходили в асфальт до боли и холода во всём теле. Или только до боли. Громады домов скоблили небо, безответное низкое небо. А они смотрели на часы и ускоряли свой шаг. Накрапывал дождь, люди стряхивали прозрачные капли с чёрных рукавов.
И он тоже шёл, стараясь спешить. Как раз для того, чтобы не чувствовать холода. И он тоже смотрел на часы ради самообмана, в поисках оправдания. Но холод видел насквозь, забирался в шапку и в рукава куртки. Иногда человек озирался по сторонам: удостовериться, что идёт по той же опостылевшей за долгие годы улице. Опостылевшей давно и окончательно. Да и смотреть-то уже не хотелось.
Но вдруг он как будто что-то увидел: образ. Волосы, развевающиеся на ветру, большие глубокие глаза, флейта – вот то, что привлекло его внимание. Просто юноша играл на флейте. Он сидел где-то далеко, но его было видно и слышно. Звуки флейты, ласкающие ветер, иногда прерывались, когда мимо с криком пролетала чайка. Парень тогда смотрел на чайку и не мог играть, внимая её крику, прорезающему низкое небо. Чайка летела с моря. Человек знал это. «Откуда здесь море?», - успел подумать человек. Тут он споткнулся о камень, который обходил многие годы (ему казалось: целую вечность). Он упал, встал и пошёл снова. Но шёл он уже по направлению к юноше, по мосту, переброшенному некогда через реку, давно пересохшую. Потрескавшаяся земля под мостом готова была принять чистую и живительную воду дождя, которая превратит её в грязь.
Человек шёл на звуки флейты. Вероятно, где-то здесь он потерял часы, которыми ранее так дорожил. Он ступил на листву, застилавшую землю, почти физически ощутил её хруст под сапогами. Глаза его заблестели, отражая сияние листьев и обнажая что-то, горящее внутри. Он сбросил куртку, снял рубашку и бросился на землю. Грудь прижалась к земле. И он ощутил тепло земли, передающееся и его телу, и приятное покалывание свежеупавших листьев и высохшей травы. Он хотел взять эту жизнь, траву, листья, небо – взять вот так, целиком, слиться с ней. Человек перевернулся на спину. Небо, высокое и сильное, бесконечное и прозрачное разлилось над ним. Оно как будто сообщало некую тайну, позволяя проникнуть в свою беззвучность и прозрачность. Между ним и небом висела лишь лёгкая паутинка из тёмных ветвей деревьев.
Стояла настоящая невиданная тишина. Слышно было, как с веток иногда срывались листья. Он был опьянён ржавым ароматом осенних листьев, поражён гаммой красок – палитрой великого художника. Он даже пытался собрать букет из полюбившихся листьев, но что бы он стал делать с этим букетом? Он встал и подошёл к дереву, к могучей просторной коре. Хруст листьев под сапогами резал ему слух. Он боялся повредить им, нарушить совершенство убора леса. Тогда он остановился, прижавшись к дереву. Остановился и стал смотреть на муравьёв, бегущих рядом. Их были сотни. Муравейник спешил, всегда спешил…
Иногда мимо пролетала чайка, неподалёку вила гнездо синица. Постоянны стали дожди. Стихал и снова летел ветер. Солнце изменяло цвет. Листья начинали падать чаще. А человек стоял у дерева и пытался составить образ леса, взять жизнь, именно такой. Быть может, он стал уже стар. С неба падал снег: сперва он только таял на груди человека, затем стал заметать его, покрывать белым, нейтральным и чистым пухом. И человек понял, что должен замёрзнуть. Понял как-то постепенно и незаметно. И тогда он опустился под дерево и закрыл глаза.
Он снова шёл по земле.
