Графиня Савская.
2. Электра
Я стояла, курила у входа в аптеку при дверях психиатрической лечебницы №6 славного города N-ска. Кашляла и чихала, затягиваясь сигаретой. «Как паровоз, кашляешь,» – сказала мне сегодня с утра моя мама, когда с утра я издавала на балконе очередной залп хрипов. «Ты хоть по одной кури, а то высасываешь по три,» – мрачно произнесла она, выходя на нашу небольшую лоджию. Лоджия была вся заставлена желтыми от недостатка света пальмами и цветущей ярко-красной геранью. Было прекрасное апрельское утро, + 6 на улице, с холодным ветром и солнцем, светившим во все окна как Маяковский – «и никаких гвоздей».
Я приехала за своими лекарствами и на ежемесячный укол. У меня, Маши, личностное расстройство, а по-старому-жесткому – психопатия, которую еще ни один врач в нашем Отечестве не смог излечить до конца. Но не в этом дело.
А дело в том, что я вовсе не инвалид детства и не «дефектная», как говорят психиатры. У меня буйная фантазия и я иногда общаюсь (мысленно, конечно, и всегда осознавая, что это мои личные фантастический образы) хоть с Самим Творцом, а хоть и с Мефистофелем. Мефистофеля, как героя, я не люблю, но куда теперь, в наше-то время, деваться от «Фауста» Гете и Томаса Манна с его «Доктором Фаустусом». Я глубоко верующий и с детства много читавший книг человек.
В детство, в пять примерно лет, я не различала смысла слов «начитанный» и «напичканный»… Первое слово появилось внезапно в речи моего столь же юного ухажера, четырехлетнего Петьки. Тогда же, волоча куклу по лестнице и поднимаясь по ступенькам за мои 13-летним братом Егором, я отвергла свое первое в жизни предложение руки и сердца – от того же красного, маленького, сопливого, постоянно промокшего лужах Петра. Так он и мотивировал свой выбор, то есть меня, носастую, с прямыми, черными как у индейца волосами: «Ты будешь моей женой? Ты ведь такая начитанная». «Толстая?» – обиделась я. Мой брательник Егорка неприлично фыркнул, потом разразился гомерическим хохотом: «А ты ему сопли вначале вытри, жениху-то!» Я обиделась еще больше, но думала я два дня. Встретив Петьку в подъезде в среду, это я точно помню, я как раз тогда учила с мамой дни недели, я ответила, что замуж я за него не пойду, потому что «женюсь на папе». Вот такой фрейдизм. Петечка тогда заплакал, стукнул меня по спине, кажется. Я потом помогала его маме учить его читать… А потом они переехали в другой дом.
Итак, я стояла и курила у ворот больницы №6.
Я заболела в первых раз в жизни 5 лет назад, после смерти мужа. Муж умер от цирроза печени, осложненного раком поджелудочной, в 57 лет. Мне было тогда 28. Да, он был на 30 лет почти старше меня, занимал пост в мэрии города и пил как последний сапожник. В запоях он, впрочем, был тихий – он принимал водочку и укладывался спать. Неделя-другая – день за днем – в отпуске; «красненькое» – на выходные, иногда и в отгулы – рабочий день у него был ненормированный. В. И. был спичрайтером и главным пиарщиком мэра. Ручек он никогда ко мне не прикладывал и в целом любил.
Гуляя по славному N-ску, мы частенько обсуждали прохожих – простых и не очень женщин и мужчин, начиная с фигур и походки и заканчивая возможной биографией и тайными пороками. После его смерти я хотела отравиться газом, даже заклеила оконные рамы скотчем; до этого я успела выкинуть карниз со шторами из окна, и меня спасли соседи – они зашли узнать в чем дело, а узнав, тут же, как и положено, свезли в психушку. Там меня страшно материли медсестрички и не давали мне курить; и правда, у меня окончательно развился психоз, я называла соседей «негодяями» за то, что мне медсестры не разрешали выходить из изолятора, и недобрым словом поминала (попросту проклинала) несчастного покойника-мужа.
Там я и встретила Негожую. Это была худая, костистая, а в прошлом рослая и статная женщина, с выпуклыми глазами в густых золотых ресницах. Если бы не коровий взгляд, покорный и замутненный препаратами, ее лицо было бы просто списанным с иконы века этак 17-го, сибирской школы. Волосы у нее были серовато-русые, либо заплетенные в рыхлую косу, либо затянутые в небрежный хвост. Ее звали Лена.
Лена ко всем относилась ровно. Когда всех звали курить, она вставала с койки, где проводила все время, даже не читая, и, громко созывая всех – «Сигареты дают!», степенно шествовала к санитаркам. Ей всегда давали по две-три сигареты вместо одной – курение в больнице строго по часам даже собственных сигарет и строго на счет. Пять раз в день.
Кроме того, Лену Негожую никогда и никто не трогал. Ее не пинала даже агрессивная Нинка Свова, и санитарки не давали ей, как мне, подзатыльники и промеж лопаток. Про нее говорили: «Она ждет суда».
В больнице врачи занимались лечебным гипнозом. Гипнотизировали и меня, и Лену. Что внушали нам, кроме прелестных райских почти пейзажей, мы не знали и редко обсуждали вдвоем. Но мне не было страшно, пока в голову мне не пришла четкая до нереальности мысль: они же меняют мою личность, они же нашли к нам ходы. Так, только через 4 года после больницы я смогла снова поверить в Бога. Очень боюсь, мне заложили в подсознание, что Бога нет. Для того верующего человека, которым я была до «дурки», эта практика оказалась губительной. Я забыла, где и когда я была крещена, и через 4,5 года только перекрестилась заново – «по неведению о крещении» – в православии Марией. Отмечу, что раньше я, кажется, была католичкой, и католичество, с его мягким светом светской европейской культуры (без нашего вечного привкуса азиатчины и тошнотворной замкнутости на себе) показалось мне потом ближе и роднее. Святотатство? Нет, святотатство было совершено врачами…
Я интуитивно боялась Лены. Правда, я знала, что суда ждут, если человек отказался подписывать добровольное лечение. И я спросила ее напрямик, сидя на корточках (в наркоманской или больничной «тесной» позе) за сигаретами – тогда мне тоже дали две штуки сразу, только теперь я поняла, какая это ценность – свобода и табак для курильщика. Лена долго сидела молча, как будто не слушала меня. «А я человека убила», – сказала помедлив она. – «Кого?» – «Родного человека. Я три года провела в Казанской психиатрической лечебнице для преступников, признанных умалишенными». – «Как там?» «О, мы там все работали на производстве – шили платья и халаты, пришивали пуговицы, делали искусственные цветы на продажу для монастырей; курили два раза в день, но пачку сигарет всегда давали в руки, и можно было курить хоть целую пачку враз; мы были бритые наголо. Видишь, теперь как волосы отрасли?»
К тому времени меня уже давно перевели из изолятора в «сохранную палату», для людей с неповрежденной психикой. Лена была там давно, уже восемь месяцев после Казани. Суд да дело, а суда все не было. Лена надеялась на выписку и жилье у родных. Она была совсем здорова, только взгляд рабский какой-то. В Бога она верила, это в ней, в отличие от меня, не сломали.
Когда меня выписывали через два месяца, я спросила главврача: «Что сделала Негожая?» «Она зарезала свою мать» – последовал ответ. «Я не могу убить свою мать?» – с ужасом спросила я. «Нет, это исключено, у тебя совсем другая болезнь», – сказала Ираида В. И долго мне мерещились страшные картины – как я превращаюсь в Елену и режу на куски собственную мать. Когда я уже решила, что, раз так, и я могу это сделать, я рассказала все матери и врачу. Врач посоветовал мне заткнуть свою чортову фантазию себе в одно место и выкинуть все из головы. А гипноз? Ведь Елена Негожая сильно походила на одну известную писательницу, фотографию которой я видела на ее книгах. Может быть, у нее творческий кризис? И она не помнит себя?
Итак, я привезла Ленке конфеты. И вдруг услышала, как красивая медсестра Оксана, крупная русская молодая женщина, обычно мягкая и спокойная, обратилась к Лене: «Ну ты дуркО, не сверзись с окна». Лена как раз протирала раму. Это было очень странно, так как Оксана называла меня всегда по имени-отчеству, уважительно: «Мария Глебовна»…
Лена провела в больнице после казанской спецлечебницы без суда и следствия 4,5 года.
П.С. В основу истории не положены реальные события. Это – чистый вымысел, основанный на некоторых не всем доступных сведениях.
Май 2010 года
