Прошла зима, наступила весна радостная, а с нею и Троица, наш девичий праздник. А праздник этот весь год, бывало, ждешь-не дождешься, и такую радость он приносил! Будто возродишься с ним снова. И к нему обязательно надо было девке платье белое сшить. Это ж, бывало, цельный год родители будуть деньги собирать, но чтоб дочка на Троицу в белом платье вышла. И к этой-то Троице мне его, наконец, и сообразили… не мамка, правда, а Демьян Родионыч, каптер, который на квартире у нас стоял:
- Ладно, Маня, дам я тебе денег на платье, - пообещал как-то.
И купил батиста, канареечного цвета ленту ши-ирокую. Как подвязалась я этой лентой, как пошли мы с девчатами в церковь! Ох, и красиво ж! У всех платья белые, банты сзади розовые, голубые, желтые! Кто ни пройдеть, обязательно оглянется. А ходили в церковь Тихоны, в ней приход наш был. Из Рясников, Бойково, Трыковки, Подсосонков народ к ней сходился. И была она такая просторная, светлая!.. Сейчас-то поразрушена вся, поразбита, склад в ней какой-то устроили, а тогда… Была она тогда и сама красива, и сад при ней. На Троицу он часто цвел, и сходилася в него молодежь со всех окрестных деревень, выбирали себе ухажеров, женихов, невест. И венчали тоже в Тихонах. Бывало, как начнуть осенью свадьбы играть, так и бегаем смотреть. Для богатых ковры стелили, свечи зажигали, певчих нанимали, невесту обязательно поп встречал, вел на клирос, ну а деревенских... Деревенских насбирають пар шесть-семь, а потом артелью и водють вокруг аналою. Помню, как Ханыгу венчали... Да был у нас такой малый незавидный, головастый, кривой. И вот тогда понаставили этих пар вокруг аналою, стал дьячок венец на него надевать, а тот и не лезить. Как сожмался этот Ханыга, как скособочился! И глаз-то свой кривой ка-ак подвел! Крепко ж позу рожи сделал некрасивую! Мы так и померли со смеху, а дьячок обернулся и ну-у выгонять нас. Кубарем оттудова выкатилися.
И моя свадьба в Тихонах была... Но и вспоминать не хочу. Прямо ножом - по сердцу. Хорошо вспоминать, когда понраву выходють, торжественные идуть, радостные, а я венчалася... Правда, Листафоровы и певчих наняли, и ковер для нас застилали, но перед свадьбой к Сеньке из Брянска Яшка Мякота приехал, и он ни во что не верил! Ни в Бога, ни в черта. И вот когда повели нас вокруг аналою-то... И зачем Тихон, деверь мой, потолок за нами со своей Манькой? Повели, значить, вокруг аналою, а Мякота этот хлоп, да и напялил на Тихона картуз! Я… где была! Чуть память у меня не отшибло, чуть со стыда я не сгорела, аж слезы у меня... А Сенька:
- Ну что ты? Не обрашшай внимания.
Но как же не обрашшть-то!? Миг такой торжественный. Встречають, поздравляють, а Мякота - с картузом этим... Ну, вышли мы из церкви, а я - к нему:
- Яковлич, ну что ж вы это сделали, позор-то какой устроили!
А он:
- Ха-ха! Это я венец - на него… - И опять: ха-ха-ха! Смешно ему! - Ладно, Маня, успокойся, вы хорошо с Семёном жить будете.
Да-а, успокойся... Ведь знакомые пришли, девчата, а он... Подруги потом рассказывали: стояла ты, мол, под венцом бле-едная, того и гляди упадёть наша Манька!
Вот так-то и обвенчалася я. И с тех пор а во-о невзлюбила эти свадьбы!
Но в тот год, о котором тебе рассказываю, после церкви отпраздновали мы Троицу дома, а к вечеру засобиралися идти в карагод. И в этот раз пригласила нас к себе Шурка, сестра троюродная. А жили они кре-епко, постройка у них с горницей была и в ней-то устроили они вечер с закусками, с гармонистом. Пришли мы, смотрю, а среди ребят - Тишка Хабаров. И малый он был видный, красивый. Давно я его заприметила, но почти никогда к нам в карагод он не ходил, ухажерка у него уже имелася и звали ее Ампиадой. Не из красивых была, и росточку ма-аленького, но хохотушка! И вот празднуем мы, танцуем, а этот Тихон привязался ко мне, и не отходить. И провожать пошел, до дома довёл, в хату вошел. Вот мамка потом и начала турчать* мне про этого Тихона:
- А во малый хорош! Если б только присватался! И семья у него хорошая, и живуть крепко, отец его в старостах ходить.
Да я и сама была не против, он же ещё и вежливый был, внимательный.
А раз иду с работы... И когда это было, зимой ли, осенью? Нет, не помню. Только холодновато уже было. Иду и вижу: на мосту Ампиада стоить. Да подошла ко мне и говорить:
- Стой, Марусь. Мне с тобой поговорить надо. - А Тихон уже всё ходить и ходить ко мне... и каждый вечер. - Я знаю, что Тихон влюбился в тебя, что родители его уже знають об этом и довольны.
А её-то в свой дом они брать ни-икак не хотели. Ну, какая, мол, это жена!.. всё равно как кубышка какая. Да в наш-то дом и такую? Вот Ампиада всё это теперь мне и высыпала, а потом говорить:
- Знаешь, что я тебе скажу… Если Тихон женится на тебе, то я утоплюсь. Так и знай, ты меня убьешь. И счастья тебе с ним никогда не будить, я и мёртвая буду за тобой гоняться.
И сняла с шеи крест... А он у неё бо-ольшой был! И сам золотой, и цепочка с ним золотая. И вот сняла этот крест, да и суёть мне, а я как отшатнулась от неё и в крик:
- Ты что? Да не возьму я твой крест, Ампиада!
- Не-е, ты возьми! – она-то: - Будешь носить его и век помнить, как мою жизнь погубила.
- Да не нужен он мне! - опять кричу: – И отойди ты от меня с ним подальше! Что ты мне таких страстей-то наговорила!
И бежать от неё. Прибегаю домой, а Тихон уже ждёть меня.
- Знаешь, Тишь, - я, к нему-то: - Ходить к нам... ты больше не ходи. Я сейчас твою Ампиаду встретила.
- Знаю, - спокойно так отвечаить: - Видел, как она пошла. И что ж она тебе наговорила?
- Мно-ого разного наговорила, а еще сказала, что утопится.
- Ну и пусть топится, тебе-то что?
- Да-а! Она ж сказала, что я убийца!
Начал он меня уговаривать, просить подождать, стал обещать, что поговорить с ней, но я всё на своём стояла. Ну, походил он несколько вечеров к нам, походил, а я и прятаться от него стала. На том-то всё и кончилося.
Но всё же женился он на Ампиаде. И сразу двойню она родила, потом - еще одного. Бы-ыстро у них детки пошли. Ну, а когда стало плохо с хлебом и наши мужики стали за ним на Украину ездить, поехал и он. Поехал и не вернулся. Пропал да пропал Тихон.
Прошло много годов, война* последняя кончилася. И как-то поехали наши мужики плотничать на Украину, нанялись в один колхоз, да и повстречали там Тихона, бригадиром работал. Пристал, значить, к одной, да и остался. Ну, мужики – к нему:
- А-а, Тихон! А мы тебя уже похоронили, и жена твоя давно за упокой души поминаить.
Ну, поработали они там сколько-то, а когда возвратилися, то сразу - к Ампиаде: теперь, мол, Тихона не за упокой поминай, а пиши за здравие. И что ж Ампиада? Хотела тут же туда ехать, да дочки не пустили:
- Зачем ты туда поедешь? Что, привезешь его оттудова чтолича, жену он бросить? Мы-то уже взрослые, а там, нябось, дети малые.
И отговорили ее. Ну, поволновалася она, поволновалася да на том-то всё и кончилося. Но прошло какое-то время, а он и заявился... это она мне недавно рассказывала, когда в бане встретилися.
- Ну и как же ты его встретила? - спрашиваю.
- Марусь, - говорить: - я просто забясилася! Так плакала, так кричала, так рыдала! И чем только в него ни бросала. Дочки прибежали, а я все кричу: уйди с глаз моих!.. видеть тебя не хочу!.. всю жизнь мою загубил! А он и говорить дочкам: «Пусть, пусть она свою скорбь выльить. Я, дети, виноват перед вами и все годы тяжесть в душе носил». Потом пошел к брату, переночевал у него, сновв пришел к нам на утро, но я уже не бесилася, не кричала, а он и говорить: «Ну что, успокоилась? А теперь давай распрощаемся. Ты ещё поживешь, а у меня рак признали». Дал дочкам по часам, по платку и уехал. И ты знаешь, по чём я после плакала? Ну зачем, зачем мне нужно было всю боль свою на него выливать? Да и теперь всё скорблю. И не по тому скорблю, что он меня бросил, а по тому, как я его встретила, зачем бясилася, зачем кричала!
- Да просто, - говорю: - разошлися нервы твои наболевшие. А, можить, и ревность. Она нас, баб, будоражить, когда и не надо.
Поглядела я на крест, который мне тогда давала... Красивый крест, большой и аж весь сияить, а она:
- Марусь, это всё из-за тебя. Из-за тебя он меня бросил.
- Да при чём тут я? – отвечаю: - Что, замуж за него чтолича вышла?
- Да если б он тебя не встретил...
- Вот те раз! Что, маску мне надо было носить из-за твоего Тихона?
Так-то мы с ней и поговорили. На том-то и распрошшалися.
*ТурчАть – тихо и постоянно говорить одно и тоже часто
* Великая отечественная война. 1941-1945.
Фото Мендюка: Мама. 1919 г.