Неотложные дела призвали меня в Москву, и пришлось, проклиная погоду, дорогу и пробки, срочно прибыть в столицу. Знакомые снабдили меня адресом, по которому я мог остановиться практически даром, что лишь чуть-чуть прибавило мне воодушевления. Не подумайте, что я скупердяй, это не так. В иные моменты я готов отдать последнюю рубашку, но не сейчас. Московские гостиницы настолько взвинтили цены за свои услуги, что глаза на лоб лезут. Обойдусь я без их недешевого сервиса!
Так что, при содействии тупого навигатора, путающегося в поворотах, мы, с моим стареньким Ниссаном, в конце-концов, подъехали к нужному дому.
Хозяйкой квартиры оказалась миловидная, но изможденная женщина лет тридцати пяти, которая встретила меня с такой радостью, что я даже удивился. В первый момент подумалось, что она меня с кем-то перепутала, но дальнейшие события развеяли эту мысль.
Ирина, как звали хозяйку, оживленно расспрашивая о моих дорожных приключениях, тут же показала комнату, в которой я буду квартировать в течение нескольких дней. Сумму она запросила вполне приемлемую, и, получив деньги, внезапно успокоилась, и ушла на кухню. Казалось, настроение ее резко изменилось, возбуждение сменилось апатией, и даже равнодушием.
Я закрылся в комнате, и огляделся. Судя по расставленным всюду игрушкам, и развешанным на стенах рисункам, я попал в детскую. Правда, кровать стояла нормальная, не двуспальная, но вполне широкая. Окно выходило во двор, и, выглянув в него, я увидел кучу машин, и среди них свой Ниссан, приткнувшийся под деревом.
Запихав свои вещи в небольшой шкаф, я с удовольствием снял носки, и завалился на кровать. Терпеть не могу носки с самого детства. Не понимаю, зачем они нужны? Для меня это все равно, что кандалы на ногах. Так что, при любом удобном случае, я их снимаю.
Я лежал, шевелил пальцами ног, и разглядывал рисунки, приколотые булавками к обоям. На одних были пейзажи с лохматым солнышком, на других семейные сценки с мамой, папой и ребенком. На нескольких картинках была изображена война, из чего я заключил, что это комната мальчика лет восьми. У меня самого дети неплохо рисовали, и я хорошо помню, в каком возрасте какие сюжеты преобладали.
Незаметно я задремал, и проснулся от осторожного стука в дверь. Я подскочил, и поспешил открыть. Хозяйка, глянув на мои босые ноги удивленными глазами, предложила поужинать, на что я, подумав, согласился. Есть мне не хотелось, но чайку попить я большой любитель.
Мы прошли на маленькую кухню, где, кроме нескольких навесных полок, раковины, газовой плиты, и столика с табуретами, ничего не было. Интерьер выглядел для меня непривычно, но на вкус и цвет товарищей нет. Кто-то забивает все свободное пространство мебелью и вещами, а кому-то хочется полной свободы. Ну и флаг им в руки!
Присев же за стол, я понял, что это не аскетизм, а просто бедность. Щербатые бокалы, заварочный чайник с полуотбитым носиком, несколько кубиков рафинированного сахара – вот и все, что смогла предложить мне Ирина. Сама она отварила две худосочных сосиски, и пакетик каши быстрого приготовления. Я предположил, что одна из сосисок предназначалась мне, и точно. Получив мой отказ, хозяйка убрала лишнюю сосиску в холодильник, а сама принялась за еду.
Я попивал слабенький чаек, и искоса наблюдал за Ириной. Ела она вяло, задумчиво пережевывая свою скудную пищу. Я решил немного оживить наше общение, и спросил ее:
- Ира, это твоего сына комната? Ну, та, в которую ты меня заселила?
Она подняла на меня глаза, мгновенно ставшие страдальческими, и ответила:
- Да, это Сережина комната.
- А где же он? У бабушки?
- У мужа. Ну и у бабушки, конечно.
- Надолго? – спросил я, имея в виду срок моего пребывания в комнате.
- Не знаю, - тяжело вздохнув, ответила женщина. – Я стараюсь, чтобы мне его вернули.
- Как вернули? – поразился я. – У тебя его отобрали?
- Меня родительских прав лишили, - с горечью ответила Ирина. – Лишили, и вот!
- Господи, - воскликнул я, - за что же? Ты мне кажешься вполне нормальной. Почему, Ира?
- Так уж вот. Запойная я. Сейчас-то я зашитая, вот и не пью. Хочу, чтобы вернули мне Сережку. Я для него на все готова! Даже зашиться.
- А муж? Он-то куда смотрел?
- А он ушел от меня. Надоело ему, видишь ли! Можно подумать, он сам не пил, - язвительно произнесла она. - Да еще мамаша его подзуживала постоянно. Мол, я ему не пара, не подхожу. Ну как же, она генеральша, а тут. Посудомойка. Ну, не всем же образованными быть! А если у нас любовь? Была, - уже тихо и тоскливо закончила она.
Ирина, не скрываясь, заплакала, и слезы капали в остатки каши на тарелке.
- А что такое «зашитая»? - спросил я.
- Это когда в задницу, под кожу, вшивают ампулу с дисульфирамом, и говорят, что если выпьешь, - умрешь! – Успокоившись, будничным тоном, и даже с какой-то бравадой сказала Ирина. – Но, слава Богу, теперь у меня есть деньги. Завтра пойду к врачу, пусть вынет ампулу.
- Не понял, - сказал я, - а зачем это?
- Так у Сережи послезавтра день рождения. Ему девять лет исполняется.
- Ну и что?
- Так что же, я за здоровье своего ребенка не выпью, что ли? Или как?
- Ира, зачем? – Я с изумлением смотрел на женщину, не веря своим ушам. – Что ты делаешь? Разве так можно?
- А что такого-то? Я же за здоровье собственного ребенка, а не просто так, со скуки! За Сережино здоровье! Он, знаешь какой у меня умный? Отличник! Грех это, не выпить за его здоровье!
Ирина поднялась из-за стола, поставила тарелку в раковину, и, уходя, деловито сказала мне:
- Будешь уходить, ставь бокал в мойку. Нечего тараканов плодить. И где-то там тапочки стояли, что ты босиком шастаешь.
Я посмотрел на ее бледное, с лихорадочным румянцем лицо, и подумал, что вот, читаешь про материнскую любовь, как про нечто возвышенное, и не представляешь себе такое. Мать, ради любимого сына, не жалея себя, готовится поднять стакан за его здоровье. Что это? Извращенное сознание алкоголички? Оправдание будущей пьянки? Или норма поведения?
На следующее утро, когда Ирина отправилась к врачу, я собрал свои шмотки, и переехал в гостиницу. Дорого, конечно, да уж лучше так, чем с вошедшей в очередной запой чадолюбивой Ириной.