Майкл резко сел на постели, проведя дрожащей рукой по мокрому лбу. Всё тот же кошмар, всё тот же сон. И, главное, проснувшись, он всё ещё видит это женское лицо: гневные глаза, разверстый в безмолвном крике рот и растрёпанные волосы, напоминающие собой сплетённый клубок змей. Как? Почему? Он не знал. Знал лишь, что пока он этого не выяснит, кошмар будет приходить снова и снова. И он снова и снова будет видеть это лицо и отблеск от секиры на нём.
На соседней кровати заворочался его друг. Приоткрыв один глаз, он, сонно, спросил:
- Который час?
Затем, не дождавшись ответа, он медленно протянул руку к тумбочке у кровати и взял часы. Зарождающееся утреннее солнце смутно осветило циферблат.
- Бог мой, Майкл! Четыре утра! Ты мог бы мне дать ещё поспать, чем скакать на кровати!
- Питер, - дрожащими губами произнёс Майкл. – Мне снова снился этот сон.
Питер резко открыл оба глаза.
- По-моему, Майкл, тебе надо к врачу. – Он медленно сел, закутавшись в одеяло. – Нет, я понимаю, ты талантливый художник. Ты пишешь картины в манере, которой не писали уже лет двести-триста. Но каждую ночь будить меня фантазиями, что во сне ты Караваджо, Рембрандт или Реньери – это никуда не годится. Своими сказками ты скоро из меня полиглота сделаешь: каждую ночь какой-то новый язык или наречие. Я просто обалдеваю с тебя. Я историк Древнего мира. Вернее, надеюсь им стать, когда окончу учёбу. Но о твоём Караваджо я знаю даже больше, чем о себе. У тебя прямо мания. Сходи к врачу.
- Я был у него, - тихо сказал Майкл.
- Да ну! К кому же ты ходил?
- Мне посоветовал его знакомый антиквар…
- О, ещё один помешанный!
- Помешанный он или нет, но его бизнес процветает.
- Интересно было бы знать, с чего. Откуда, из каких-таких своих недр он достаёт все те картины, статуэтки, свитки и прочее, о чём потом трубят газеты, а музеи и коллекционеры рвут друг на части, чтобы купить их?
- Ты преувеличиваешь. Никто никого на части не рвёт. К тому же, я не знаю. Он говорит только, что иногда ему приходится самому ездить по таким странным местам и залезать в такие дыры, чтобы выкупить какую-нибудь мелочь, что психоаналитик ему очень нужен.
- Зачем? Чтобы успокоить свою совесть? Так сходил бы на исповедь. Глядишь, поп бы и отпустил ему его грехи. Подумать только! Покупать за гроши шедевры, чтобы перепродать их потом чуть не в тысячи раз больше!
- Ну, про тысячи ты не прав.
- А про беспокойную совесть прав?
- Это ты у его психоаналитика спроси, - невесело усмехнулся Майкл. – Я в этом ничего не понимаю.
- Зато я начинаю завидовать психоаналитикам. Эх, не ту я профессию выбрал! Кому сейчас интересны шумеры с минойцами?
- Тебе.
- Не особо на этом заработаешь.
Питер поискал на тумбочке сигареты. Майкл снова лёг на подушку.
- Так когда ты был у врача? – спросил, закурив, Питер.
- Год назад. Когда у меня не получалась картина.
- Год назад! – Питер присвистнул. – Ну и хреновый тебе врач попался. Смени его.
- Год назад… - задумчиво повторил Майкл. – Именно тогда у меня начались кошмары…
- Ну, я думаю! – Питер ухмыльнулся. – Когда ты бился над своей дипломной работой, ты окружил себя всеми теми мрачными картинами этого своего Караваджо и, как его… Босха. Если целые сутки на них смотреть, ничего удивительного, что они начнут тебе в кошмарах сниться.
- А ведь картину я так и не закончил.
- Ещё один пример вреда от искусства. Ты целый год бьёшься, даже ищешь вдохновения у покойников, а кончается всё это расстроенной психикой и кошмарами по ночам. Может, снова академ возьмёшь? И смени своего врача. Кстати, как он тебя лечил?
- Прописал какие-то таблетки, требовал гулять больше, вдыхать приятные запахи, соблюдать диету, не волноваться и не перенапрягаться, вводил в гипноз…
- Час от часу не легче! В гипноз! В прошлую жизнь он тебя не отправлял – не заставлял тебя вспомнить себя до своего рождения?
- Нет. А зачем?
- А затем, что в своих кошмарах ты частенько бормочешь по-итальянски. Ну, или мне кажется, что это итальянский – очень похоже. Если твой шарлатан убедил тебя, что в прошлой жизни ты был Караваджо, тогда всё становится на свои места. Человека под гипнозом можно убедить в чём угодно. Даже в том, что он был Джеком Потрошителем. И тогда чему удивляться, если вокруг появятся распотрошённые трупы.
- Личность Потрошителя не установили, - глядя в потолок, отрешённо сказал Майкл.
- Ну так и что? Информация о нём и его «подвигах» есть в любой исторической книжке за девятнадцатый век. Смени врача, как друг прошу. Или я тебя как-нибудь задушу подушкой, чтобы ты не мешал мне спать.
Питер бросил сигарету в кружку на тумбочке и заворочался на постели, явно намереваясь снова заснуть. Майкл продолжал безжизненно смотреть в потолок. Он в самом деле в прошлом году записался на приём к одному психоаналитику. Дело в том, что он заканчивал учёбу на курсе живописи мастеров эпохи Возрождения. После получения диплома у него были грандиозные планы сделаться самым молодым и талантливым художником, а заодно и искусствоведом в мире. Искусствоведом, который не только умеет рисовать не хуже художников, чьи работы он собирался изучать. Но и рисовать в той же манере. Знающие люди даже говорили что-то об «особенностях почерка», который он умеет копировать. У него уже почти в кармане было место в одном не престижном музее, куда его хотели взять консультантом на испытательный срок. Это было бы только начало. Но метода преподавания в колледже требовала от него дипломной картины, чтобы преподаватели видели, насколько талантливого художника они выпускают. Но у него, как на зло, не было даже намёка на сюжет. Поэтому, шатаясь по музеям, галереями антикварным лавкам, он делал наброски всего, что могло бы подтолкнуть его фантазию. Один раз он засиделся у картины Реньери в каком-то маленьком музее. И, уходя, так торопился успеть до закрытия, что столкнулся в дверях с седеньким старичком. Эскизы, конечно, разлетелись по полу. Помогая ему собрать их, старичок пришёл в неописуемое волнение. Ведь повальное увлечение импрессионизмом и прочими неудобопроизносимыми видами живописи заставляли задуматься, что век классических форм и композиции картин умерли вместе с Ребрандтом и Тицианом. Когда же Майкл пожаловался, что при своём таланте он не может сделать дипломную работу в срок, новый знакомый, назвавшийся Деметриосом Костакисом, ненавязчиво предложил посетить своего друга, доктора Фрейма, который, возможно, раскроет причины подобного торможения процесса. Майкл посмеялся тогда. Но через месяц, обуреваемый бессонницей из-за волнений, связанных с дипломом, он всё же посетил того друга. Надо сказать, что в течение этого месяца он не терял связи со старичком, оказавшимся антикваром небольшой антикварной фирмы. Деметриос Костакис даже давал ему рисовать копии с оригиналов малоизвестных широкой публике художников-классиков для своих менее богатых, но от того не менее одержимых снобизмом клиентов. Мастерство Майкла неизменно приводило его в восторг, граничащий чуть ли не с поклонением. А Майкл получал возможность набить руку, подзаработать, да и бесплатно столоваться время от времени у доброго старичка. Куратор Майкла, видя такую работоспособность, уже предвкушал диплом, когда Майкл сказал, что для его масштабного проекта ему нужно время. Куратор, весьма недовольный и разочарованный, вынужден был согласиться. А Майкл это время посвятил врачу, его методам и своим появившимся кошмарам. Врач хмурил брови, бормотал что-то о нервном напряжении, подавленных желаниях, родовой травме и прочих заумных психологических вещах. А Питер, его сосед по комнате в общежитии, угрожал придушить его подушкой. Одно радовало Майкла: сюжет для своей картины он нашёл. Даже сумел нарисовать большую часть ночами, когда, вот как сейчас, боялся заснуть и увидеть новый кошмар или старый, где его преследовала женская голова с раскрытым ртом и выпученными глазами. Сегодня он решил, несмотря на ранний час, подняться в свою импровизированную студию и попробовать поработать.
Он встал и начал тихонько одеваться.
- Придурок, - буркнул из-под одеяла Питер, когда Майкл закрывал дверь. Майкл чуть улыбнулся. Может, он и придурок, но его искусство приносит антиквару неплохие деньги. Тот сам говорил, как трудно ему бывает разубедить клиента в том, что он держит в руках оригинал, а не копию. А уважение в глазах одного такого любителя классики, когда они столкнулись и антиквар сказал, что это Майкл автор картины, стоило всех прибылей, которые молодой человек получил от своего хобби. Странно, что к нему ещё не обращались с предложением начать подделывать картины. Некоторые младшекурсники об этом шептались в мужском туалете. А ему даже намёка никто не сделал. Впрочем, какая разница? Он вполне легально зарабатывает честным трудом. Пока не окончит колледж и не встанет на ноги. Тогда можно творить и самому. А не только копировать корифеев прошлого. Если бы только не эти кошмары…
Пробираясь в мансарду, которую колледж сдавал нескольким ученикам-художникам под студию, Майкл пытался вспомнить, когда же именно они начались. Возможно, после одного из сеансов гипноза? Или после приёма очередного лекарства? Он ведь не фармаколог – не знал, чем именно его лечат. Однако, результат был на лицо: его дипломная картина близилась к концу. Столь ярких образов и такого причудливого сочетания цветов ему не удавалось добиться раньше. Вот и сегодня, поднимаясь наверх, он уже видел, как закончит картину…
Подойдя к двери, он достал ключ. Скрежет замка больно резанул по ушам. Войдя в мансарду, он включил только приглушенный свет. Медленно снял мешковину с холста и задумчиво взял в руки кисть…
- Я рад, Майкл, что вы наконец хотите мне показать вашу работу. Я ждал её окончания ещё восемь месяцев назад, - говорил тучный преподаватель, бывший куратором Майкла в дипломной работе. Они поднимались в мансарду, где Майкл хотел перед показом дипломной комиссии продемонстрировать свою работу наставнику. За ними, тяжело дыша, поднимались ещё два человека – профессор кафедры искусств эпохи Ренессанса и декан художественного факультета. Они хотели первыми из комиссии увидеть творение расхваливаемого ученика. К тому же, оба они будут в этой комиссии его оценивать. И сегодняшнее неформальное общение могло расположить их к Майклу.
Войдя, Майкл раскрыл все окна, и яркий солнечный свет залил большую пустую комнату, в которой из мебели были только несколько мольбертов и старый вытертый диван у стены рядом с дверью. Майкл подождал, когда трио соберётся у его мольберта, и театрально сдёрнул покрывавшую его ткань. Трио молчало. Майкл ждал. Пожирая глазами свою картину, он не видел, как менялись лица преподавателей.
- Это вы подготовили в качестве дипломной работы? – после долгого молчания наконец спросил куратор. В его голосе чувствовалось напряжение. Но Майкл этого не заметил.
- Да, - сказал он восторженно. – Я назвал её «Разгневанная Немезида с секирой в руке».
- Лучше уж «Женщина с топором», - буркнул декан.
- Что? – очнувшись, повернулся к нему Майкл.
- Так на это вы потратили своё время? – снова спросил куратор.
- Да, именно.
Полотно было не слишком большим – два с половиной метра на полтора. Оно было выполнено в классической
|