СЛУЧАЙ НА СТАНЦИИ "АРЫСЬ"

          … Но здесь произошло неожиданное и
       удивительное  событие, память о котором
       до сих пор жива в сердцах людей…
                             (Повесть о Ходже  Насреддине).

Глава  первая
Семнадцатого утром, часов в девять, мы переезжали по мосту через широкую и полноводную матушку Волгу - мать всех рек России. Мимо вагонного окна мелькали фермы железнодорожного моста, разделяя пейзаж на маленькие диапозитивы. По реке - это хорошо  было видно в просветах между фермами моста, как вниз по течению реки, старательно крутя красными большими колёсами и пуская дым из белой с синей поперечной полосой трубы, пароход тащил связку плотов. Он казался таким маленьким на таком расстоянии, таким маленьким. Плот, изгибаясь по фарватеру, был похож на змею, а пароход на её голову.
Солнце в этот день начало палить с раннего утра (как-никак июль месяц). Мы ехали в плацкартном вагоне битком набитом говорливыми пассажирами. Детишки, играя в пятнашки, с шумом и гамом бегали по всему вагону никого не слушая: налетали друг на друга, на взрослых и даже чуть не сбили с ног проводницу, разносившую ароматный зелёный чай. Отовсюду раздавался, то детский плачь, то чей-то безудержный хохот со всхлипами, а вскоре, из какого-то   отделения  разнеслось  в несколько   голосов   хриплое  и   пьяное:
                                                                                       «Ой, ты Волга, мать родная…»
Ехать было тяжело, нам во всяком случае. И вся тяжесть этой поездки, то есть связанные с ней неудобства, как часто говорила мама, лежат на совести папы, потому что, он не позаботился своевременно приобрести билеты на скорый поезд.
Поэтому папа, видя мамину раздражительность, не спорил с ней а, только молча попивал чай. На мой неискушённый в таких вопросах взгляд – это самая правильная позиция со стороны мужчины. Пусть себе вокруг бушует ураган слов, а ты помалкивай и попивай чаёк. А, когда словоизвержение выдохнется, выжди ещё чуток и, можешь вести интеллигентный разговор в духе – «я столько труда вложил чтобы…» и тебя благосклонно выслушают. Ну, может и  не совсем  благосклонно, но всё же выслушают.
Ближе к вечеру пересекли ещё одну крупную реку – Урал. Теперь поезд шёл по территории Казахстана.
Наш поезд называется почтовым. Я спросил у папы – почему почтовый - так, на всякий случай?  Хотя и сам давно догадался - почему почтовый. Сразу за паровозом были прицеплены два почтовых вагона.  Почему два? Наверное,  писем и посылок с подарками много вёз. Папа как-то объяснил мне, что в Азии проживает много  человек, то есть  народностей:  узбеки, казахи, китайцы, ещё эти, как их - киргизы и ещё  кто-то,  я  не  запомнил.  Их  столько  много там проживает,  что  одной  моей головы  не  хватит, чтобы их всех запомнить.
Наш поезд останавливался на каждом полустанке, иногда, даже посреди степи. Он про-пускал встречные  и  обгоняющие  нас  пассажирские  поезда  и  больше,  на  мой взгляд, стоял, чем двигался. Мы стояли минут по двадцать-тридцать, а то и по целому часу. Правда бывали случаи, но очень редкие, когда только-только  встречный поезд простучит колёса-ми и мимо нас промелькнёт последний вагон, как наш паровоз уже подавал гудок и трогался с места.
От наскучившего всем безделья и однообразия пути, пассажиры во время долгих стоя-нок выходили из вагонов и прогуливались вдоль поезда. Женщины лузгали семечки, а муж-чины дымили самокрутками и папиросами. А вокруг степь, безоблачное небо и солнце. Из-редка, очень высоко в небе, виднелся летающий кругами, высматривающий добычу, орёл.
Ночь тоже не давала отдыха – в вагоне было очень душно. Он за день накалялся так, что даже внутренние вагонные перегородки были горячими. Все спали мокрые от пота и дышали открытыми ртами. А ещё, не давая спать, то тут, то там по всему вагону раздавались: то чей-то натужный кашель, то кто-то храпел так, что становилось  страшно - вдруг этот человек умирает, и всё время   постоянное   ночное  бормотание.
Давно позади, осталось Аральское море с его обилием на каждой станции и полустанке торговок в цветастых платьях и белых тюрбанах. Папа сказал, что они выходят к каждому проходящему пассажирскому поезду и выносят на продажу: одни вяленную и свежую рыбу, айран и кумыс, другие – горячие, круто наперчённые манты или казахские лепёшки и солёный курт.
Мальчишки, все чумазые и загорелые до черноты, в разноцветных тюбетейках на стриженных под «ноль» головах, бегали вдоль состава с вёдрами и бидонами, полными холодной колодезной воды. Кружка воды – от трёх до пяти копеек. Даже пятилетние девчонки и мальчишки, таща тяжёлое ведро вдвоём, предлагали купить «Су». Я вначале не знал, что означает это слово, но потом догадался. «Су» -  это  значит "вода"  на  казахском  языке,  а  «Сут»  -  не  иначе  как,  молоко.
Как только поезд останавливался, и пассажиры выскакивали из вагонов, они сразу попадали в «объятия» галдящей на разных языках, толпы. Некоторые торговки бегали от вагона к вагону и предлагали выглядывающим из окон вагона пассажирам свой товар.  Бы-ло  шумно  и  жарко  и  это  было  лето  то  ли  1947,  то  ли  1948  года.

Глава  вторая
Мы часто переезжали из одной республики в другую, с юга на север и с запада на восток. Мы колесили по всему Советскому Союзу, не задерживаясь на одном месте больше года. Такая работа была у отца.
Я очень любил его и восхищался. Одетый в военную форму: зелёная гимнастёрка или китель, застёгнутые на все пуговицы; тёмно-синие галифе и хромовые сапоги со скрипом -  перетянутый портупеей, кареглазый и стройный, он выглядел очень мужественно. Я не в него. Я в маму и её родню. У меня мамины серо-голубые глаза, тёмно-русые волосы на голове и ходить так, как ходит отец – печатая шаг - я не умею. Он иногда делал мне замечание по поводу моей походки и вообще - всего моего вида. Он говорил: «При ходьбе не шаркай ногами, ты же не девяностолетний дед и никогда, слышишь сынок, никогда не держи руки в карманах. Во-первых, это некрасиво, а  во-вторых, ты же не урка какой-нибудь из подворотни!»  

*    *    *
В принципе, у нас всегда было чемоданное настроение. Сейчас мы ехали в Текели. Мы с братом лежали на верхних полках вагона и рассматривали наплывающий навстречу поезду, пейзаж - степи, степи… плавящиеся под жарким солнцем степи…
Изредка, то тут, то там, неожиданно закручивался вихрь, неся тучу пыли, перекати-поле и всё, что попадалось ему на пути. Иногда он пересекал путь поезду и, остановившись на мгновение на рельсах, словно ожидая его, вдруг срывался с места, и как игривый жеребёнок  уносился вскачь.
Часто мы видели верблюдов и осликов. Верблюды такие, такие… прямо футы-нуты! Задерут надменно голову и вышагивают  себе и вышагивают!..
Особенно любопытно было смотреть, как маленького росточка ослик с тоненькими ножками-спичками вёз на себе огромную копну сена или верхом на нём ехал громоздкий человек в цветастом толстом халате и шапке-малахае, опушённой   рыжим   мехом   степной   лисицы.   Местные старожилы говорят - от   солнца здорово помогает.
Смотря на такую пару – ослика и наездника, мы с братом всё удивлялись, как у ослика ножки не переломятся?
А однажды на каком-то невзрачном полустанке из двух глинобитных домиков, мальчишка, сидя верхом на верблюде, решил устроить гонки с паровозом. Нуу, куда ему было тягаться с железным конём - гремящим железом и изрыгающим клубы дыма и пара! Проиграв соревнование он, я видел через вагонное окно,  радостно засмеялся и умчался в  жаркую даль степи, где как волшебное марево, шевелился воздух.
Под стук колёс мы засыпали, под стук  колёс  мы  вставали  на  следующий  день.  Так  проходил  день  за  днём.
Долго мы ехали, я уж совсем измаялся, думал, поезд никогда не приедет на нужную нам станцию. И вот, наконец-то, когда моё терпение готово было совсем лопнуть, настал долгожданный день. Наш поезд, замедляя ход и подавая гудки, подошёл к какой-то станции. Я в своей великой радости  подумал, что наша утомительная поездка закончилась, но папа сказал, что здесь у нас только пересадка на другой поезд.

*    *    *
Я не очень хорошо запомнил само здание вокзала. Запомнилось только – одноэтажное белое здание с небольшими окнами; выступающий  на  перрон  выходной  тамбур  и  надпись  на  фронтоне  –  «АРЫСЬ».
Поезд, на котором нам нужно было ехать дальше, до Текели, уходил ближе к вечеру, а сейчас перронные часы показывали два часа и сорок семь минут местного времени.
Отец с мамой разместили нас – меня с братом, бабушку и все наши вещи в углу, между выходным тамбуром и стеной здания вокзала. Они решили, что здесь, какая-никакая тень и на перроне всё же будет попрохладней, чем внутри   здания. А нам с  братом  только того и надо было.
Ну, что  можно увидеть  внутри вокзала, подумал я, надеюсь и брат тоже -  расписание движения поездов да чахлый фикус  в  углу?  Зато  на  перроне...  Есть где глазу разгуляться.
Сложив вещи в кучу и загородив их двумя чемоданами, отец приказал нам сесть на них, никуда не отлучаться и «ворон не ловить», то есть, в переводе на понятный  нам язык - смотреть в оба.
Оставив бабушку старшей в нашей небольшой, но ответственной группе (не могли же они, в самом-то деле, такое серьёзное дело, как охрана нашего семейного добра, доверить таким несерьёзным людям, как мы с братом), они пошли заком... закомпо... постировать билеты. Зачем придумывать такие мудреные слова, не понимаю? Намного проще было бы нам сказать - мы пошли в билетную кассу   поставить   печати на наши билеты и наделать в них красивых дырочек. Вот так было бы совершенно понятно. А то - закомпо… - Тьфу!
Ну, ладно, билеты заком… короче, билеты отметить – это одно дело, но так не доверять нам, мужчинам?! Мы-то с братишкой сразу поняли, почему это бабушку назначили старшей по команде. Понятное дело – чтобы присматривать за нами, а не за вещами. Обидно конечно, но что поделаешь, видно не доросли мы ещё до полного доверия. А жаль!
А вещи? Скажите на милость, чего за ними смотреть? У них же нет ног  как у людей или крыльев, как у птиц или у бабочек со стрекозами. Куда поставили или положили, там они и будут до скончания этого и всех последующих веков стоять. Разве я неправ? Во всяком случае, я так думаю.

*    *    *
Мы сидели на чемоданах и таращили глаза на всё, что вокруг нас происходило. А про-исходило много чего интересного. По железнодорожным путям - а их на станции было несколько -  туда и сюда, окутанный то дымом, то паром, посвистывая и погукивая, бегал маневровый паровозик «кукушка». Он подхватывал вагоны - по одному, а то и по два-три и, то увозил их куда-то, то сцеплял друг с другом, перетаскивая с одного пути на другой. Он трудился, как пчёлка и на наших глазах, из отдельных вагонов, гружённых песком, углём, досками, какими-то ящиками, а на одном вагоне даже стоял целый танк, составлял целые поезда.
Потом, к гусенице из красных вагонов подкатывал огромный чёрный паровозище и со стуком и лязгом зацеплялся за неё. Погудев несколько раз, он  утаскивал эту красную гусеницу куда-то за горизонт.
Это было так захватывающе интересно, что мы совершенно обо всём позабыли и так увлеклись наблюдением за паровозиком, что даже не обратили внимания на подошедший к перрону другой пассажирский поезд.
И лишь когда он, как рассерженный гусь, зашипев тормозами и полязгав буферами,