Тринадцать лет гениальности

                                     ТРИНАДЦАТЬ  ЛЕТ  ГЕНИАЛЬНОСТИ


     Он лежал  лицом к стенке и слушал громкий, пьяный гомон с матерком за спиной. Скомканная простынь у лица казалась серой, грязной. Да она и была грязной: он не помнил, когда менял бельё последний раз. Полгода назад, не меньше…
     От постели остро и кисло несло потом, мокрой шерстью, козлятиной. Стучали молотки в висках. И  будто до сих пор продолжался пьяный сон с какими-то харями, ужасами, бестолковщиной. Цветной и страшный.
     - Что же делать? – тоскливо подумал он, пытаясь забыть о «молоточках» в голове. – Что делать?.. Пусто как… Ничего впереди… И денег нет… Закончить бы книгу – я бы им всем показал!.. Мрак какой… Полтишок бы назавтра у кого-нибудь взять…
     Он попытался вспомнить, у кого можно стрельнуть деньги, спутался; мысли перебрались на другое, на третье, на десятое…
     За спиной по-прежнему шумели, разливали, чокались.
     - Встать надо… Выпьют же всё, ни капли не останется…
     Застонал про себя от боли, повернулся. Из узнаваемых за столом сидел только Пашка, сосед. Остальные – два парня и девица – были незнакомы. Он поднялся.  Медленно, шаркая ногами подошел к компании и сел с краю. На него не обратили внимания, продолжая о чем-то спорить, азартно и пьяно, не слушая друг друга. Сергей плеснул себе в первый, попавшийся под руку бокал из початой бутылки и с отвращением высосал вонючую жидкость. Поперхнулся, кашлянул в кулак. Подхватил с тарелки раскисшую солёную помидорку и, страхуясь снизу другой ладошкой, опрокинул её в рот. Закрыл глаза, пережидая резкое жжение в желудке. И – потихоньку, еле заметно – стала отступать боль в висках.
     - Когда ж всё это кончится? – обречённо подумал он, ища курево на столе. – Мне уж тридцать пять лет!.. Итоги подбивают в эти годы, а я, как клуша, со своим романом…  Да куда же они сигареты дели?!  «Торчки»  долбанные, одна «травка» вокруг!
     На столе среди грязной посуды с остатками пищи виднелись лишь початые пачки  из-под «Беломора» с пустыми гильзами.
     - Паш, - хрипло позвал он. – Дай закурить.
     Тот, не отрываясь от разговора, бросил ему через стол пачку «Петр 1».
      - Откуда эти люди? – попытался вспомнить он. – Видимо, когда спал, пришли…
     Затравленными больными глазами всмотрелся в лица. Нет, не знакомы… Пришлые… Боль утихла, и он прислушался к разговору. Спорили о какой-то картине. И спорили как-то по-базарному, разом говоря и почти не слушая  друг друга. Серёжка протяжно и с наслаждением зевнул в кулачок, вновь плеснул себе из бутылки. И некстати вспомнилась Ольга, бывшая жена.
     Как она любила поначалу эти посиделки! Писатели, поэты, художники, музыканты, киношники!.. Вся атмосфера в квартире пропахла пьяным интеллектом! И, ведь, все были гениями! И рокеры, что с многозначительной серьёзностью принимали похвалу своих заумных песен. Это потом, через годы, они научились снисходительно улыбаться в ответ на те же самые вопросы, а тогда… Тогда все млели от этих непонятных, убогих по гармонии и смыслу песен. И поэты, на самом деле талантливые ребята, тускнели по сравнению с ними. И, как не странно, «подстраивались» в своих стихотворениях под  певцов.
     А Макаревич, дружно отринутый всеми ими, как примитив и приспособленец, продолжал писать, сочинять и петь.
     Художники с непонятной мазней на холсте…
     Режиссеры, не снявшие даже дебютных роликов…
     Но почему-то все считали: Серёга!.. Вот он – настоящий гений! Вот он себя точно покажет, мы ещё гордиться будем знакомством с ним!
     
     Он вспомнил, как Ленка, с журфака, кричала громко через стол: «Мы ещё клочки его рукописей собирать будем   для Сотби!» и  плескала нечаянно вином из бокала на открытые «Фрикадельки в томатном соусе». Уже тогда все знали, что он пишет роман. И это не роман – бомба будет! И он – гений!
     Тринадцать лет прошло… И давно уже нет в этой квартире никого из той старой компании. И Ольги, жены, тоже здесь нет. И лишь хмельная аура богемных неудачников витает повсюду. Никто не стал ни великим, ни просто знаменитым. «Лабают» ребята по кабачкам да фестивалям в узком кругу малолетних поклонниц. Разбежались «художники»: кто по «евроремонтам», кто по архитектурным конторам. Почему-то многие подались в критики. И в музыкальные, и в литературные.
     Но большинство кануло в никуда. Спились, эмигрировали, умерли… И появились новые. Незапоминающиеся. Но тоже «гении»…
     Он снова всмотрелся в лица сидящих. Кажется, его возраста… Может, чуть моложе. А как зовут – не знаю. Или не помню, заспал… Как долго длится эта пьянка! Тринадцать лет прошло, а кажется – только вчера встретились, сели, подняли бокалы… Сгинули все. А ты остался. И твой роман.
     - Да, роман… - пьяно и тоскливо подумалось ему. – Аж семьдесят восемь страниц… По шестнадцать страниц в год. Гений заср…ный. Если б Пашка кэвээнщиков не раскрутил на репризы – сдох сейчас уже… со своими старыми друзьями впридачу. Да матери с отцом спасибо: выручают. А ведь тоже ныть начали: «найди работу, найди работу»…  А когда творить, начатое дописывать? «Работа»…
      Он откинулся на спинку стула, потянулся за новой сигаретой и, прикуривая, вдруг замер от мысли: - А о чём я пишу?!
      Он совершенно забыл начало! То, гениальное, с чего всё началось!
     Спичка обожгла пальцы. Он потряс кистью, подул на неё машинально.
     - Нет! Не помню!  НЕ  ПОМНЮ!!!
     Положил не прикуренную сигарету на блюдце, налил полный стакан водки – Пашка только стрельнул на него глазами – и выпил, тягуче, не торопясь.
     - Я сейчас… - сказал он не знамо кому и, шатаясь, пошел в ванну.
     У него там давно было присмотрено: «полотешка» сорокового диаметра. Выдержит. А веревка – от ванной шторки, добрая, синтетическая, не порвётся. Только разом! Приделать – и соскользнуть с унитаза!  Чтобы всё махом и без боли!
     Противно отрыгнулось водкой. Сергей тягуче сплюнул на пол.
     Он так и не вспомнил, что его «гениальный» роман именно так и начинался тринадцать лет назад:
     «Гений соскользнул с унитаза…»