Бедный Николка
Николка совсем умом одичал. Раньше солидный был юродивый, всю Москву в страхе Божьем держал. А ныне бегает по улицам и голосит: «Отняли, отняли копеечку!» Потом сядет и плачет: «Отняли, ироды, всех бы их перерезать!»
У баб сердце надорвалось на такое глядеть - принесли Николке каждая по горсти медяков. Посреди улицы гора наросла — хоть с головой в нее заройся. Николка и зарывается. Колпак наружу выставит, а изнутри бубнит: «Отняли!»
Дальше пуще пошло. Попросит его кто о здравии или за упокой помолиться - бородой трясет: «Изыди!» Подойдет баба прорицание испросить, а он котом мяукать начинает. На робят смотреть не может. «Зарезать! - кричит - Зарезать!»
Жалко его, толковый был. Грамоту знал, и не только нашу, латинскую тож. Листовки подбрасывать, провокации устраивать первый мастер. Семь лет по лезвию ножа ходил, а рассекретить себя не дал.
Когда Гришка Самозванец в Москву въезжал, юродивый наш всех бояр обскакал, первым народ вывел здравицу орать в честь «Богом спасенного царевича Димитрия Иоанновича». Крику, и правда, много было, люди ведь на любого царевича согласны, абы не царь.
А через пару дней пожаловал Николка к «спасенному» во дворец. Принес отчет о проделанной работе. Бумага длинноватая вышла - попотел Николка, прежде чем царя Бориса до удара довел.
В порыве сердечном новообретенный Димитрий юродивого обнял, к груди прижал и зарыдал душевно.
«Ты, - говорит, - мне дороже всех на свете будешь! И в награду тебе любовь моя до скончания века!»
«Мне б к любви что-нибудь прибавить, - отвечает Николка. - Как-никак, о миллионе золотом договаривались».
Вот с того и началось Николкино омрачение. С того самого мига, как посмотрел ему Димитрий задушевно в глаза, вздохнул тяжко и промолвил: «Я бы рад, Николка… Богородица не велит!»
Надменная Марина
До надменности ли тут, когда от озверелой смерти под юбкой у фрейлины прячешься. Вот ее зад перед тобой колышется, даже в темноте подъюбочной виден. Дышать нечем, а фрейлина, как на грех, животом немощна, вонь удержать не может. Или не хочет. Мало ли что из давних занозистых обид по такому случаю вспомнится! А попробуй ей потом не улыбнись да не поклонись - она ж тебе жизнь спасла.
Надменная Марина… Красивая она была и глупая. По-бабьи глупая. Замуж хотелось, только с вывертом. На своих не глядела, мечтала о принце, что примчится из тридевятого царства да царство то к ее ногам и сложит.
Дождалась. Примчался.
Мальчики кровавые в глазах
К полуночи явился и у двери стал. Царь приподнялся:
- Шел бы ты, Митя! Надоел до смерти.
- Не могу, Борисушка! Велено мне.
- Да зачем же велено? Ты-то знаешь, я тебя убивать не приказывал.
- Я не знаю, Борисушка. Я маленький, и в припадке был. До сих пор не ведаю, что там случилось. А мне говорят: ты - мученик, именем твоим государство благословится.
- Ой, Митя, именем твоим государство в бездну валится и долго еще валиться будет.
- Я не знаю, я - маленький. Можно мне посидеть немножко? А то я все стою да стою…
- Садись, - царь показал на край постели.
- Спасибо. Подержи орешки, Христа ради! Рука сомлела, все время их держу.
Димитрий разжал пальцы, и на царскую ладонь упало несколько влажных от пота орехов.
Оба посмотрели друг на друга и виновато отвели глаза.
|