СОБАКА

СОБАКА

Собака на улицу хочет,
Но хозяина не тревожит…
Ведь всю ночь он читал и думал,
Мыслей в доме, что осенью блох…
Хорошо, что мозгов не много
У собаки,
Не то, что шерсти…

Первый раз в жизни, и уже год, как я живу без собаки…
И моя левая рука проваливается в пустоту…

Вообще-то слово «собака» тюркского происхождения, но слышится, что от слова – «с боку», – со мной с боку идет моя собака.
С двухнедельного возраста и до пяти лет со мной неразлучно и неотлучно была собака – Альма, очень старая и умная восточносибирская лайка. На охоту она уже не ходила, а жить ей позволялось в комнатах, в дедушкином кабинете: других собак дальше кухни не пускали. А мне позволялось засыпать с ней в обнимку на ее подстилке. Так тепло и приятно было уткнуться в эту чуть колючую, волчью, зонарносерого окраса, густую шерсть…
Я даже не знал, что Альма – собака, все время с ней разговаривал, помню, обижался на нее, когда мы играли в прятки, потому что она меня сразу находила, а я ее долго не мог найти: «Альма, ну где ты, я больше не играю». И каждый раз, засыпая, я просил ее рассказать мне сказку, и до сих пор помню все ее сказки, и до сих пор в глубине души не верю, что собака не говорила со мной.

Собака со мной говорила, а последний раз – совсем даже недавно…

Была ночь, я возвращался от друзей, после долгих философских бесед, и был изрядно пьян, шел и напряженно думал о самом главном.
И, вдруг, – милиция…
Я рванулся и побежал, потому что пьяных они забирают, так как ничего не понимают в философии. В общем, я побежал, а они – молодые и трезвые – за мной. И не одного подходящего дерева, на которое я мог бы залезть и спастись, ведь по деревьям я и пьяный лучше всех лазаю. Думал, уж все! – поймают, но тут вдруг, увидел открытый люк, – если не вверх, то вниз…
Вот я и кинулся туда, в кромешную тьму, стараясь двигаться как можно быстрей, а то вдруг – погонятся следом…
Но милицейские, видимо, постояв наверху в крайнем изумлении, удалились вылавливать для «галочки» другого – нормального, нормально пьяного мужика.
Шел дождь, бурлили грязные потоки, я постоянно бился головой в бетонные стены, плутая в подземных коммуникациях, и не было нигде не малейшего просвета.
Только часа через два забрезжил вверху слабый свет, и я, поднявшись по лестнице колодца, последним усилием, упираясь головой, сдвинул чугунную крышку. И выполз в ночь, в дождь, неизвестно где, а в уме была, только одна мысль, – я шептал и думал: «Собака, собака, собака…»
Ведь если бы со мной была собака, то ни чего этого бы не было, с собакой они не забирают, и я бы спокойно дошел до дома. А у меня тогда был огромный, мощный, черный дог: «Против Тома нет приема, если нет другого Тома» – звали его, как вы догадались, Том.
Так вот, мокрый, грязный, я лежал на асфальте неизвестно где и звал собаку. И собака пришла, ткнулась в меня носом, горячим языком слизывая с лица слезы, и говорит: «Чего ты хочешь?» Это была не моя, а другая, тоже крупная, но лохматая и белая собака. Это была – Собака!
Я встал, несмотря на усталость, и поздоровался с ней: «Здравствуй, Главный Пес! Спасибо, что ты снова пришел ко мне. Отведи меня, пожалуйста, домой!» И мы пошли, разговаривая по дороге, и добрались до дома, думаю, что самой короткой дорогой. Моя черная большая собака ушла спать под стол, а мы с белой устроились на собачей подстилке, и я снова, как в детстве, слушал и смотрел чудесные сказки. Мы сидели у костра, мы охотились, да разве расскажешь обо всех приключениях, но всегда мы были вместе, – всегда была собака.
Наутро я открыл дверь, и белая собака, – уже просто собака, – ушла.
А в гостях у меня в ту ночь был сам Главный Пес, общесобачья индивидуальность, «собачьность», некто вполне разумный, давний друг и спутник Человека – СОБАКА, КОТОРАЯ УМЕЕТ ГОВОРИТЬ.

На правде своей стою упрямо.
Не станет собака меня кусать,
Потому что могу я прямо
На собаку взглянуть и понять,
Потому что я чту собаку,
И во мне пес читает аншлаг:
На Вашу уважаемую лапу
Не наступит мой грубый башмак!

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

С чудесами, встречаясь на свете,
Вводим в этику эстетизм:
Ни какой-то при встрече – «Приветик!»
А шляпой – справа-налево-вниз.

Оборотень

Мой дедушка был страстным охотником: с восьми лет брал меня на охоту, а в шестнадцать подарил ружье, и всегда у нас были собаки.
Мой черный дог, несмотря на то, что прошел все курсы служебного собаководства, в основном, был собакой охотничьей: я брал его с собой в лес, и он мне приносил уток. Он сплавлялся вместе со мной на плотах и даже ехал на крыше поезда. И вот, наконец, мы отправились с ним ловить мамонта.
Это была серьезная экспедиция. Есть авторитетные свидетельства, а так же многочисленные рассказы аборигенов о том, что в 20-х годах 20-го века в марийской тайге видели мамонта. Мне, например, мариец – собиратель сосновой смолы – показывал покинутую деревню и говорил: «Очень большой лохматый все время приходил, и все топтал, пришлось людям уйти. Этот большой – Обло зовут, под землей живет…»
А ведь в «Марийке» столько карстовых провалов и озер, – значит, есть под землей и огромные пустоты, пещеры. Кто там живет, ни туда ли мамонты ушли?
Вообще-то, марийцы народ суеверный, у них в лесах и лешие, и водяные, и оборотни водятся. С нами, в этом смысле, где-то на 7-й день путешествия, приключилось нечто весьма забавное.
Наша экспедиция состояла из меня, двух моих друзей, и, конечно, с нами была собака. Мы шли с тяжелыми рюкзаками, и ружье висело на шее. Была ранняя весна, неустойчивая холодная погода, иногда даже шел снег. Когда по лесному завалу мы переходили небольшую, но стремительно бурлящую речку, мой пес сорвался туда – в черную ледяную воду…
Все обошлось, мы его достали, но Черный так дрожал от холода, аж посинел. Недолго думая, я выдернул из-под клапана рюкзака меховую (летную) куртку и надел на собаку. Куртка еле сошлась на его могучей груди, а в талии болталась, тогда я затянул ее своим ремнем, на котором так и остался висеть большей охотничий нож. И пес, согревшись, радостно побежал вверх, на речной обрыв.
А вот когда следом поднялись мы, то – нарочно не придумаешь!
На полянке стоял мариец, в совершенно немыслимой позе и, чтобы не упасть, опирался на старенькую одностволку. К ногам его, жалобно скуля, жался маленький тощий гончак. А мой пес важно ходил вокруг, поливая кустики. Увидев нас, и все же не отводя глаз от чудовища, мариец прошептал: «Кто это?». Понимая, что дело не ладное, я стал говорить ему, что это просто собака, только большая, и стал рассказывать о породе…
«А почему ОН в шубе?»…
Тогда я стал рассказывать, как мы переходили речку, о том, что шерсть у него короткая, что пес замерз…
Но тут мариец, покрутив пальцем над головой, сказал: «Е-е-е, а ножик у НЕГО зачем?»
И больше никто ничего не сказал. Я не смог ответить, не смогли и мои друзья объяснить ему, с какой целью вооружилась собака таким очень даже не маленьким ножиком. Мы молча ушли, а марийский охотник так и остался…

Интересно было бы съездить еще раз и узнать – в какого мамонта превратился мой дог, или, может быть, собиратели фольклора знают…