Поэт Тимофей Стульчиков имел три любовные привязанности одновременно. Елена вкусно кормила, Валечка все прощала, у Антонины были изумительные бедра. Предпочтения были неуместны, и всех троих он рассматривал как одно целое. Он и познакомился с ними в один день, на презентации своей дилогии «Барышни и Барыши». После того как поэт закончил читать последний опус, за автографом потянулись все, на кого возымел действие прозвучавший призыв:
Барышня, гуляющая в поисках правды,
Зачем ты минуешь приют моей лавочки?
Сядь же скромно рядышком, без сложной глиссады.
Без врак проведу тебя в дамки иль дамочки… –
но только трем из них выпал жребий принять всерьез оставляемый рядом с автографом (так, шутки ради) телефонный номерочек. А поскольку Стульчиков, даром что поэт, больше всего в жизни любил ясность и порядок, то и отношения с избранницами довольно скоро обрели должную стройность: в понедельник он чревоугодничал, в среду каялся, в пятницу эстетствовал, а в свободные дни продолжал нести поэтический крест. Борщ выливался в терракотовое озеро, кишащее восхитительными тварями, покаяние то всерьез, то игриво рифмовалось с подаянием, бедра пробуждали запах моря и открывали горизонт, усеянный лебедиными каравеллами. В общем, зрел очередной шедевр, и вообще все было лучше некуда. Пока в один треклятый день во внутреннем кармане пиджака не обнаружилась анонимная записка следующего (откровенно претенциозного и безвкусного) содержания:
Зачем я, глупая, вкушаю этот плод?
Запретов нет, но есть души терзание:
Что если плод окажется не тот
И мой удел – огрызок в наказание?
Стульчиков вмиг почернел, похолодел, задумался. Это была измена, но кто из них? Пиджак висел в шкафу больше месяца, так что любая (и как давно?) могла подложить. «Свинья!» – громко крикнул он, адресуя свой гнев сразу каждой и никому. «Свинья-свинья-свинья» – кровавой канонадой громыхнуло в голове…
Занавески на окне колыхнулись, и в комнату влетела она. Следуя заведенной традиции, покружила под потолком и опустилась ему на плечо. Она устала. Навязанные ей роли выжали из нее все соки. Но что на этот раз? Уткнулся в крышку стола, даже не шевельнется. По всему видать, входит в образ владыки подземелья. Значит, сегодня ей быть Персефоной. Вздохнув, она заглянула в лежавший на столе листок: «Барышни и Барыши». Дальше названия так и не двинулся. Снова вздохнула. Посидела еще немного, прислушиваясь к голове поэта. В голове было тихо. С недоумением перевела взгляд на листок, и до нее вдруг дошло: в ее услугах больше не нуждаются, произведение закончено. Не веря своей фортуне, она для верности попрыгала на плече, с шумом потерлась о заросшее белесыми волосами ухо и, осенив нетленку скромным восторгом, вспорхнула и вылетела в форточку.
