- И чего это девки в таких шалыганах находят? Нет, чтобы влюбиться в порядочного, хорошего. Так, нет же! Ах, гитара, трень да брень, ах, глазки, ах брючки! Тебе что, с этими брючками жить, или с человеком, я тебя спрашиваю?
С этими словами бабушка входит в комнату Зои. Лицо ее бледно и полно решимости.
- Где с ним познакомилась? – подступает она к кровати.
Зоя взглядывает на бабушку, и по реденьким жестким усам, выросшим у той над верхней губой, понимает, что отшутиться не получится. Когда бабушка взволнована, ее усики топорщатся больше обыкновенного!
- Ну?! – У бабушки подрагивает веко, но она все еще держит себя в руках.
- С кем? – спокойно и чуть врастяжку вопрошает Зоя.
- С шематоном своим.
- Никакого у меня шематона нет.- Зоя пытается нахмурить брови, но слово «шематон» так веселит ее , что она хихикает.
- Бабуля, я тебя обожаю! Где ты только такие слова находишь?
- Смейся, смейся над старой бабушкой! Я тебя нянчила, пеленки твои стирала!
Зоя хочет возразить, что за всеми когда-то, и кто-то это делает, но остерегается. Бабушка – дама темпераментная!
- Чего ты хочешь? – устало прикрывает она глаза.
- Я хочу, чтобы ты перестала с ним встречаться. И не отводи глаза, я кому говорю!
- С кем?
- Ты что, за дуру меня держишь? С Тимуром своим.
- Он не мой! – огрызается Зоя
- Тогда чего цепляешься, чего виснешь? Что, думаешь, бабушка старая, ничего не видит, все забыла?! Было время…
- Верю, верю, - обрывает Зоя.
Но бабушка, которой помешали вступить на стезю воспоминаний, взвивается с новой силой. О-о-о!! Сама Кармен, с вызовом бросающая: «Свободной родилась – свободной и умру!», не смогла бы так гордо тряхнуть головой, как бабушка в эту минуту!
Пока бабушка устремляется к сладостным воспоминаниям, Зоя молчит. Монолог бабушки она знает почти наизусть. Когда дело доходит до голубого шелкового платья, в котором бабушка отправилась на первое свидание, девушка незаметно зевает. Сколько ей еще слушать эту трескотню!
Зоя – двадцатилетняя студентка консерватории. Всю свою сознательную жизнь прожила вместе с бабушкой. Родители ее, врачи, 3 года работали в одной из африканских стран. Всякий раз, приезжая оттуда, они привозили деревянные маски и разноцветные бусы. Масок Зоя и бабушка пугались, и незаметно убирали их с глаз долой, а бусы Зоя любила надевать на своих кукол, где они вначале мерцали, а потом покрывались пылью.
Когда пора африканских командировок кончилась, закончился и срок родительскому браку. Отец ушел к другой женщине, а потом еще к другой. На глаза Зое он больше не показывался, объясняя это нежеланием травмировать ребенка, а, скорее, себя. Раз в месяц бабушка получала деньги на Зою и аккуратно складывала их в кожаный ридикюль. Мать горевала, и, возможно, так и осталась бы брошенкой с ребенком, но бабушка, как женщина практичная и, не бросающая слов на ветер, поставила вопрос ребром.
- Я еще в силах одного ребенка вырастить, - говорила она, и прихлопывала маленькой ладонью по столу.- А ты, пока молодая, устраивай свою жизнь. Потом и захочешь, да уже поздно будет. Последний дым последнего поезда уйдет!
Бабушка отличалась особой выразительностью речи, чем поневоле заставляла к себе прислушиваться. Мать отнекивалась вначале рьяно, потом слабее. Затем доктрина о последнем дыме последнего поезда сыграла свою роль. Она стала надолго отлучаться из дому, а, когда возвращалась, осыпала Зою шоколадом и бесчисленными виноватыми поцелуями.
Как-то она пришла в нарядном белом костюме и с букетом сирени. Рядом с ней стоял незнакомый худой мужчина в очках. Бабушка с утра надела на Зою новое платье и вплела в косички новые ленты. И платье, и яркие хрустящие ленты так нравились девочке, что она мало обратила внимания на мужчину. Да, и тот, казалось, неловко чувствовал себя с детьми. Чмокнул Зою в щеку и вручил ей куклу в шелковом зеленом платье. Такой куклы с фарфоровым личиком и крутыми локонами у Зои никогда не было, и девочка не расставалась с ней даже во время праздничного обеда, устроенного бабушкой. А вечером бабушка прилегла рядом с Зоей и тихо сказала, что мама будет жить отдельно от них.
- Нам ведь хорошо вместе? – шептала она. – Мы еще так с тобой заживем, что любо-дорого!
Зоя прижала к себе фарфоровую куклу и ничего не ответила. Бабушка вздохнула, погладила ее по худенькой спинке, и долго еще лежала рядом, пока дыхание девочки не перешло в ровный глубокий сон.
Мама приезжала каждое лето, нарядная и чужая. Обдавала Зою облаком дорогих духов и доставала из сумок шоколадные коробки, кофточки, брючки, очки, разноцветные сарафаны, шали и баночки с незнакомой едой. Зоя благодарила, целовала мать в щеку, но особой привязанности не чувствовала. Она восхищалась этой стройной женщиной, словно яркой, неведомой птичкой.
Обнаружив у Зои хороший слух, когда та тоненьким голоском тщательно выводила за пластинкой: «Бесамэ, бесамэ мучо», мать потребовала, чтобы девочка училась на фортепьяно. Бабушка заворчала, что денег и так не хватает, а тут еще на инструмент тратиться. Но мать вытащила из сумки пачку денег, в ход пошел и кожаный ридикюль, и вскоре половину Зоиной комнаты заняло шоколадное пианино. От него вкусно пахло лаком, и Зое нравилось отражаться в полированной крышке. А еще через несколько дней, она переступила порог музыкальной школы, и судьба ее была решена. За бесконечными сольфеджио, этюдами, гаммами и хорами, Зоя не заметила, как плавно она со школьной скамьи оказалась в стенах консерватории. Началась пора концертов, сонат, рапсодий и вальсов. От потока Зоиных арпеджио бабушка обычно скрывалась на кухне, и лишь покачивала головой не то с гордостью, не то с волнением. Мама приезжала все реже, а вскоре и совсем переехала на Дальний Восток. Оттуда приходили денежные переводы и посылки с сушеной рыбой и маленькими баночками красной икры.
Бывали у Зои с бабушкой особые вечера трогательного душевного единения. Тогда бабушка пекла свой любимый пирог мазурку с орехами и изюмом, зажигала зеленую лампу и накрывала откидной столик на балконе. Крошечные мушки кружились над абрикосовым вареньем и лампой; бабушка усаживалась в кресло и просила Зою сыграть полонез Огинского. Эти минуты обе ценили больше, чем бесконечные концерты и вечера камерной музыки.
И вот, на тебе! Будто варом сварили Зою. Ходит сама не своя, хихикает по делу и без дела, целыми часами перед зеркалом крутится: то волосы распустит, то в хвост соберет, то помаду поярче накрасит, то стрелки подведет.
«Спору нет, - думает бабушка,- пора ей о замужестве думать, но не так же с бухты-барахты! Да еще, то ли дождик, то ли снег, то ли будет, то ли нет! Все они, шематоны, встречаться готовы, а как жениться – так сразу в кусты! Да, попробуй, объясни этой дылде! Она же никого слушать не хочет!
Сердце у бабушки так и кипит, и она вновь подступается к Зое:
- Ты долго над старой женщиной издеваться намерена? А?!
Зоины глаза наполняются слезами. Этого бабушка выдержать не может и смягчается.
- Ты, послушай, я же волнуюсь. Ну, извини, если что не так сказалось. Зоинька, сердце мое, все они ласковые до поры, до времени, а женятся на тех, кого им родители укажут. Ему что, он – парень, а тебе страдать!
-Что ты все время каркаешь? Чего ты хочешь? Что ты душу из меня тянешь? – Зоя срывается на крик. Бабушка проявляет чудеса выдержки и… отступает.
- Ладно, - ворчит она, - посмотрю, чего еще от тебя ждать. Подожду!
Она с силой затворяет дверь и выходит в коридор. Вслед ей несется хрипловатый голос Сезарии Эворы: «Бе-са-мэ! Бесамэ м-мучо-о!»
- Вот-вот, - бормочет она сердито. – Бес вас замучит! Тьфу!
Эту ночь бабушка не спит и чутко прислушивается к шорохам из внучкиной комнаты. Заслышав звук выдвигаемого ящика, она в сердцах отплевывается:
- Опять фотокарточку смотрит. И когда только наглядится?!
Против кареглазого, веселого Тимура бабушка ничего, в принципе, не имеет, но нутром чует, что вряд ли эти воздыхания кончатся свадьбой. Тимур – мальчик из так называемой хорошей семьи, единственный сын обеспеченных родителей, студент университета, отличник.
«Ну, воспитанный, ну, хороший, ну, на гитаре играет, образованный, и что с того? Ему, наверно, давно родители ровню подыскали из знакомых или родственников. А то я не знаю, как это бывает. Деньги к деньгам. А они что? Дети! Думают, что все так просто. Полюбил – и женился. Держи карман шире!»
Бабушка мелко крестится, глядя в окно на луну. Та белым колесом повисла в небе и выкрасила все вокруг в черный цвет.
«Царица Небесная, Пресвятая Мать-Богородица», - мелькает в голове женщины, и тотчас сон уносит ее в тревожные дали.
Наутро бабушка и внучка завтракают под радионовости. Бабушка подвигает к Зое бутерброды с сыром и колбасой, сметану и джем. Все это быстро поглощается, запивается чашкой кофе и, когда из репродуктора слышится бодрое: «На полях страны», Зоя уже стоит в прихожей и поправляет прическу.
- Когда тебя ждать? – сухо вопрошает бабушка, но не выдерживает:
- Я тебя умоляю, деточка, приходи сразу после занятий домой. Ну, поверь мне, я знаю, о чем говорю!
Зоя мгновенно ощетинивается и закрывает за собой дверь. Бабушка поджимает губы и направляется к телефону. В полуоткрытую дверь Зоиной комнаты она видит плакат Сезарии Эворы и испуганно крестится.
До обеда еще далеко, все отмыто до блеска, и можно спокойно поболтать по телефону с приятельницей. Той лет за 60, она немногим младше бабушки, но, не в пример ей, сыра и легка на слезы.
-Ну, здравствуй! Как ты? – обстоятельно начинает бабушка и приготовляется слушать, как в течение получаса Ада будет рассказывать про боли в желудке, печени, и о том, что «у нее в горле, будто жаба сидит, и давит, и давит».
Но в этот раз приятельница заканчивает жалобы как-то быстро.
- Как Зоя-то? Замуж не собирается? - вопрошает она.
Бабушка аж кашляет от неожиданности.
- Нет, пока, а что?
- Пора уж, - раздумчиво протягивает подруга. – Ты что же, тетёха, о внучке не хлопочешь?
- Значит, не судьба пока – спешит бабушка закончить скользкую беседу, но приятельница продолжает:
- А у меня есть на примете для Зоиньки. Сын моей подруги школьной. Ты ее не знаешь.
- Не надо! – отрезает бабушка.
- Ты погоди, послушай. Я ей дело говорю, а она – не надо!
Бабушка понимает, что это надо выдержать.
-Парень хороший, 28 лет, работает майонезом… - Так подруга произносит: младший научный сотрудник, сокращенно МНС. Когда-то это слово веселило бабушку, но сейчас она с нетерпением ждет конца разговора, и клянет себя за то, что позвонила не в меру деятельной подруге.
- Воспитанный, не пьет, не курит, единственный сын у матери, - перечисляет та назойливо. – И собой симпатичный, разве что чуть лысоват.
- Не надо, - отнекивается бабушка, но впрочем, уже больше для виду.
- Вот, что, слушай! Послезавтра мой день рождения, если ты помнишь
- Помню, конечно.
- Не перебивай! Бери Зою и дуй ко мне. Я стол накрою, и их позову. Как будто случайно. Ты ничего не знаешь, поняла? Выгорит – хорошо, не выгорит – наше дело сторона. Ладно, пойду я, прилягу.
И не дожидаясь, пока ей ответят, подруга с шумом вешает трубку. Бабушка грузно опускается на стул. Вот тебе и поговорила!
В голове ее вихрем проносятся мысли. Среди гневных: «Да как она смела? Не в свое дело лезет!» и проч.; сначала слабо,
