сны

 Я – Моцарт. Я композитор великий. Я воскрес сегодня заплаканный, и в моих ушах до сих пор звучит музыка прекрасного бытия. Будто стою я на вершине огромной вращающей карусели, и она набирает разбег. И то ли то казнь – потому что зачем я забрался туда самовольно; а то ль в самом деле одно развлечение – потому что свободен без привязи и в сердце лишь радость, без муки. Спешит, бежит уже колесо, а у меня над головой в темнеющих сумерках, крутясь ускоряются звёзды, сливаются в блистающий круг. Они визжат от небывалого счастья, не как мыши – как дети, и их визг не гаснет в дощатых щелях – он растекается по вселенной во все стороны, как будто кто-то небесный вдруг прихватил купающихся тайком голожопиков.
 Я Бетховен. И пусть я не знаю ни нот, ни ключей к ним, но память свежа и мелодия в целости, а сердце уже подбирает свой ритм в унисон ей. И пойду по земле я, распевая ту музыку, а мир весь падёт бездыханным, потому что ни жить, ни дышать, а любить лишь возможно. А любовь есть господь, и к нему уходя, каждый будет прощён, осиян и благослен.
 я Чайковский. Безумия самых сладостных тягостных маний, соблазнов, извращений уже тихонько вторгаются в мою голову, в разум обуянный. И им совсем недалеко до души – гортань да шею пройти осталось, а мои верные, но контуженные солдаты – милосердие, жалость, великодушие – храбро отступают под мощным напором гордыни, ярости и величия.

  Удивительные призрачные видения рождает во мне эта музыка. Я такие во сне только вижу. То я марширую со знаменем во главе богатырских колонн, сам силач; то лечу на ракете одиноким бесстрашным командором, покоритель космоса; а когда душу мою увлажняет слеза сентиментальности, надо мною склоняется кроткая возлюбленная, сама вся в симфониях. Интересно знать - как же гении писали такую великую музыку? Ведь если только слушаешь реквием - уже кажется будто в гробу несут, если нежный ноктюрн - за ним счастье идёт, ведя любовь за руку. А зазвучат боевые марши - ты горд за себя и отечество, ты не ложку сжимаешь а ложе винтовки.
 Эта музыка влечёт меня к ночи, ко снам. Там предо мной разворачиваются такие необыкновенные представления, что я даже спящий участвуя в них, понимаю как красиво мне и всем остальным артистам играть в этих чудесных декорациях, как приятно парить на сонных волнах своего воображения, не чувствуя тела и страха – и гениально было описать себя наяву.
 Вот совсем недавно я приходил на местное кладбище; там добрые безглазые мертвецы поведали мне о призрачных границах жизни и смерти, о том что покойники мы здесь – а они живы. И эту великую тайну я утром из сна притащил в свою явь.
 А кровавые битвы, в которых я геройски участвую, просто шедевры стратегии и тактики военной науки. Там один побивает десяток врагов безоружен – а коли при нём автомат, то и сотню, и тысячу, стреляя навскидку всегда точно в цель. Я вот так победил всех монголов, французов, фашистов; но проснувшись, мне становится горько от физической немощи дня – мне скучна эта серая явь, что с каждым мгновеньем словно крикливая обузная акушерка вытягивает меня из прекрасных фантазий.

 Мне очень хочется описать свои сны, но пока я этого сделать не могу, не умею. Город, в котором всё происходит, вроде такой же как этот, но там я летаю - то паря, то стремительно - и серый полусумрачный воздух обволакивает меня, словно затягивая в воронку вселенной - быть может ту самую, о коей рассказывают вернувшиеся с того света как о глубокой поглощающей трубе, или тоннеле, похожем на тёплую утробу матери, впервые приносящей нам трепетную наготу осязания и сладость неведомых запахов.
 В моих снах человеческий облик имеют только мёртвые люди - те, что уже давно проводились со мной. И с ними я счастлив - общаюсь, дружу и работаю. А живые из  нынешних в том мире лишь тени, а я их беглец: догоняют, подманивают, вынуждая меня ускользать в катакомбах.
 Там застроенный город как безбрежная  пустошь - в иллюминированном театре, обтянутом  бархатными декорациями, свистит беззаботно молоденький ветер - словно главный герой, взрослеющий гамлет - и стеклянный песок со ступеней мне сметается под ноги как вековая антикварная пыль, а я ступаю в залу по ней, оставляя следы на вечности.
 Просмотрев этот стихийный спектакль - аллюзию стихий - я сажусь уезжать на трамвае, но денег конечно  же нет, все потрачены в живом мире, а в этом вес имеют простые бумажки, букашки, какашки - и кондуктор даже даёт мне с них сдачи. Я еду по  длинному мосту; и справа, и слева на канале качаются лодочки, и синяя  даль за ними такая неизмеримая, что если бы заполнить её белыми да чёрными шахматными клетками, то можно  играть на ней сто миллиардов лет, пока жизнь - а она не закончится.
 Я выхожу на случайной остановке - на голубой неоновой вывеске с белыми размашистыми  окрылками; я и вышел лишь потому, что они походят на объятия ангела, готового приютить любого неведаннова путника, хоть будя он прибыл из огненной тесницы. Быстро вбегаю в высотное парящее здание, лечу наверх, почти не касаясь ступеней да поручней; а наитие гонит меня по коридору, уставленному книгами, мемуарами и фолиантами.
 Она в моих руках, книга вечности - Времена. Ночь прошла, сон закончился, но сладостно мне в нём оставаться хоть даже сомлевшей от лежания пяткой - поворачиваюсь на бок, чтобы хоть на минутку продлить удовольствие, и с одеяла слетает тяжёлый переплёт, громко шлёпаясь об пол.