- Предлагаю ничью, - после долгого размышления произнёс Леонид Романович, протягивая мне руку.
Мы были знакомы уже два месяца, почти ежедневно проводя пару часов в парке за шахматной доской.
Я принял ничью, и мы уже начали расставлять фигуры для новой партии, когда услышали злобное шипение: «Сволочи!»
- Уж не нас ли сволочат, - изумился Леонид Романович, оборачиваясь к мужичку, читавшему газету на другом конце скамейки.
- Журналюги сволочи! – объяснил мужичок, - Пишут чепуху, настраивают народ, а сами не разбираются в проблеме.
- Чем же они возмутили вас на этот раз?
- Да вот, - мужичок тряхнул газетными листами, - развернули компанию по борьбе с педофилией, а сами ни черта не понимают!
- Вы что, оправдываете педофилов? – снова изумился Леонид Романович.
Мужичок побелел, потом густо покраснел, и заговорил с неподдельной страстью:
- Педофил, знаете ли, педофилу рознь, тут разбираться надо, а не стричь всех под одну гребёнку. Вот племяшу моему четыре года за это самое впаяли, а за что, спрашивается, впаяли? Мальчик тихий, скромный, как теперь говорят «типичный ботаник», школу закончил, в институт без всякого блата поступил и на тебе. Положила эта шалава на него глаз, завалила на себя, да не слишком удачно видно завалила – залетела по дурости. Мать из неё палкой выбила имя и в прокуратуру. Тут и выяснилось, что этой курве ещё и четырнадцати нет. Племяш и следаку, и на суде криком кричал, что не знал о её малолетстве, что о растлении и речи быть не может,- это она у него первая, а он у неё сотый. Адвокат свидетелей нашёл, что она этим делом с двенадцати лет занимается. Ничего не помогло – кампания у них по борьбе и весь разговор! Сволочи! Испортили парню всю жизнь, паскуды!
Мужичок швырнул газету в урну и ушёл, в голос матеря власть, страну, журналюг и малолеток.
- Если всё так, то не повезло пареньку, - вымолвил я после долгого молчания, - крупно не повезло, просто катастрофически. А девчонки теперь действительно на редкость распущенными стали. В наше время я даже не слышал, чтобы в двенадцать лет …
- А знаете, - задумчиво произнёс Леонид Романович, - я ведь в аналогичной ситуации побывал. Хотите расскажу? Никому ещё не рассказывал.
Настало время изумляться мне – двухмесячное общение с моим визави не предполагало такого поворота событий.
- Ну, если сочтёте возможным ….
- Попробую, а там, как получится, не обессудьте. Сейчас их почти не осталось, а раньше было во множестве – старых купеческих переулочков, застроенных двух-трёх этажными покосившимися деревянными домишками. Помните? Вот в таком домике и прошло моё детство до самой армии. Вечно текущая крыша, неистребимые клопы с тараканами, крысы, шныряющие по коридору, пьянки, драки и прочие атрибуты жизни рядовых строителей коммунизма. Нищета, безотцовщина …. Серое беспросветное житьё.
В тот год я закончил седьмой класс, сдал экзамены, получил свидетельство и тосковал в своём клоповнике. Приятели разъехались по деревенским бабушкам и в пионерские лагеря, а у нас с мамой ни родни в деревне, ни возможности добыть путёвку. Одним словом – тоска. Выхожу утром из подъезда, размышляя чем бы время убить, а она сидит на лавке у дома.
- Привет, - говорит, - а я тебя жду.
Я удивился: ей – двенадцать, мне – четырнадцать, толком не знакомы, знаю только, что эта мелюзга с другого конца нашего переулка и в моей школе учится.
- Чего надо?
-Ты плавать умеешь?
- Ну.
- Научи.
- Так вода нужна.
- Поехали, я место знаю. Всё равно делать нечего.
- А оно и правда делать нефига, поехали.
Повезла она меня, а куда и не знаю. Пересаживаемся с автобуса на автобус, жарко, душно, я звереть начал.
- Долго ещё?
- Скоро.
Тут кондуктор объявляет: - Десна. Кто выходит?
Вышли и потопали вдоль реки.
- Ну, где твоё заветное место?
- А какое приглянется, то и наше.
Речка не широкая, по той стороне берег крутой, лесистый, по этой редкие кусты вдоль реки, а справа поля бескрайние. Видим место – два куста метрах в трёх друг от друга, между ними пляжик песчаный.
- Всё, - говорю,- приплыли.
- Здесь, так здесь.
Бежит она к речке, платьице на бегу снимает, трусишки сбрасывает и голышом в воду прыгает. Я и глазом моргнуть не успел, а она уже в воде по колено и зовёт к себе. Я в трусах своих семейных стою и размышляю: снять, не снять, а она кричит:
- Снимай скорей и иди ко мне, вода холодная.
Да пропади всё пропадом, думаю, скинул трусы и в воду. Минут двадцать мы барахтались, учась плавать. Потом она вышла, а я немного поплавал и тоже вылез из воды. Лежит она на спине худая, тонкая, грудок нет, волосики едва намечаются ….
- Чего уставился, как баран? Вот она я, бери меня, не бойся.
Мне кровь в голову ударила: то, о чём мы с мальчишками шептались, о чём самозабвенно врали, хвастаясь своими мнимыми «победами», само в руки приплыло. В общем, потерял я голову, взгромоздился на неё …. У неё первый раз, у меня первый, ничего толком не умеем, но общими усилиями кое-как сладились. Поднялся я ошалелый, увидел её кровью перемазанную, и испугался от содеянного до дрожи. А она смотрит мне в глаза и говорит:
- Теперь я твоя, но и ты мой. Будешь «левачить» – убью.
А мне какой там «левачить»? Не красавец, не герой, девчонки на шею гроздьями не вешаются. Да и воспитан был так, что синица в руках дороже журавля в небе.
Пошли мы к автобусу. Спрашиваю:
- Речку эту откуда знаешь, бывала?
- Нет, мамка рассказывала. Их от работы эти поля пропалывать гоняли, где-то здесь она меня и зачала. Может даже на нашем месте.
- Отец-то кто?
- А бог его знает. Мы с мамкой только имя знаем. А нам больше и не надо – зачал и спасибо.
Так прошло лето. Три-четыре раза в неделю мы ездили на речку, в ненастье уединялись на чердаках. Зимой пользовались подсобкой школьного спортзала, к которой я подобрал ключ. Всё в спешке, быстренько – раз, и разбежались по своим делам. Меня такая жизнь вполне устраивала: то, чего другие пацаны добивались, мучаясь и страдая, я имел просто так, без усилий и напряжений. О ней я знал мало. Знал, что учится она из рук вон плохо, что на дурацкие вопросы типа «как ты собираешься дальше жить и на что ты надеешься?» отвечала пожатием плеч, что на пафосное: «Современный человек не может жить без знаний математики, физики, химии и т.д.» отвечала: «Мне это не пригодится. Умею до двадцати считать и достаточно». Почему-то совсем не удивлялся, что её не оставляют на второй год. Точнее, не удивлялся, а просто не задумывался об этом: как личность она меня совершенно не интересовала. Знал, правда, что она обожает читать любовные романы и, даже, как-то попытался высмеять эту страсть, но получил такой жёсткий отпор, что больше не рисковал вторгаться в её личное пространство.
Шли годы. В наших отношениях ничего не менялось. Я закончил школу, поступил в ПТУ и стал учиться на электрика, ожидая призыва в армию. Хотя нет, кое-что в наших отношениях изменилось. Их пресность, обыденность и что-то ещё, тогда не осознанное, стало меня тяготить. Прошёл слух, что наш клоповники скоро снесут, и я поставил себе срок порвать с ней сразу после разъезда, но не успел – повестка на флот пришла раньше ордера на новую квартиру.
На проводах народа было мало: мама, она да приятель из ПТУ. Посидели, выпили, поговорили ни о чём, ещё выпили. Я пошёл на лестницу покурить. Она вышла за мной.
- Ну что, пойдём, простимся? – я кивнул на чердак.
Она отрицательно помотала головой, и твёрдо произнесла:
- Всё, теперь ты свободен. Не пиши мне. Я тоже писать не буду. Забудь меня.
Произнесла, и пошла вниз, не поцеловав на прощанье, не прикоснувшись. Как будто не было этих пяти лет. Как же я тогда обиделся! Смертельно.
Меня отвезли в Севастополь, и началась моя четырёхлетняя служба по защите Родины с учёбой, вахтами, походами, увольнениями и горячими южными девочками. Я забыл о ней, просто стёр её из своей жизни. Мама писала, что весь наш переулок снесли, строят квартал новых домов и нам с ней совсем не было жалко клоповников её молодости и моего детства.
Я вернулся в этот мир другим человеком. В свои двадцать три года я, хоть и через щёлочку, но увидел другие страны, что было недоступно моим согражданам. Мой товарищ по службе, не добравший балл для поступления в Университет, четыре года занимался со мной, внушая мысль, что неучем быть стыдно. Всё было ново: и квартира, и район, и приятели. Новая жизнь, что там говорить. Всё прошлое осталось в прошлом.
Я шёл по улице, когда меня окликнула бывшая соседка по дому. Возгласы: «Как ты вырос и как возмужал!» сменились воспоминаниями, которые плавно перетекли в «кто, где, когда».
- А подружку твою жаль, такая молодая.
- В каком смысле жаль?
- А ты не в курсе? Так померла она. Как тебя забрили, так месяца через три и померла. Болезнь у неё с самого детства неизлечимая была, не вспомню, как называется. Врачи говорили, что и до десяти лет не доживёт, а она, вишь, до семнадцати дотянула.
Во мне как прожектор зажгли: я всё вспомнил и всё понял! Все её дурацкие выражения: «Умею считать до двадцати, и хватит», «А мне это надо?», « Меня это спасёт?» говорили о том, что всё знала, всё понимала. И наши с ней отношения, которые многие приняли бы за распущенность, обрели свой особый смысл. Особенно поразила меня мысль об её болезненном пристрастии к любовным романам. Что она имела от меня? Только физиологию, не более. Где, как не в романах, ей было черпать чувства? А как я к ней относился? Сейчас, говорят, продают таких кукол надувных – попользовался, сдул и забыл до следующего раза. Ни чувств, ни обязательств, просто и удобно. Вот так и я к ней относился.
Несколько лет я жил с чувством вины перед ней, но однажды понял, что мы квиты. Поясню. Для чего человеку даётся юность с её удачами и потерями, с её страданиями, влюблённостями, разочарованиями и прочим? Для обучения. Прежде всего, искусству любить. Всего этого я в юности был лишён. Она меня лишила всего этого. Я так и не научился любить женщину. Нет, я женился и не раз, и не два, завёл детей, всё, как положено, но любить не научился. Вы не знаете, надувного мужика тоже придумали? А то я себя ощущаю надувной куклой.
Он выговорился, и надолго замолк, уйдя в свои воспоминания и мысли. Я тоже молчал. Это молчание стало невыносимым, и я спросил:
- Вы всё время говорили «она», а имени не назвали. Как её звали?
- Зачем вам, - удивился он, - какая разница? Не стоит трепать имя давно ушедшего человека. Пойду я, что-то сердечко заныло от этих воспоминаний.
- Вас проводить?
- Нет, спасибо, я не настолько плох.
Леонид Романович собрал шахматы и откланялся. Я тоже поднялся, но снова сел, увидев под скамейкой оброненного белого короля.
Несколько дней я был занят и не мог выйти в парк, потом пошли дожди, и наступила осень. Верну ли я будущим летом короля хозяину? Не знаю. Захочет ли Леонид Романович увидеть меня? Не уверен.