Семён Григорьевич Лёвкин попросил накануне сопроводить его на возложение венков к мемориалу по случаю очередной годовщины Победы.
- Совсем ослабел я, Виктор, - пожаловался он. Я ведь участник Великой Отечественной Войны. А как же!
Да знаю я. К тому же Лёвкину перевалило за восемьдесят. Как не проводить человека?
- Обязательно, Семён Григорьевич, зайду утром.
А тут, как нарочно, как назло, хрустящая пожелтевшая квитанция на сданное масло, случайно обнаруженная за иконой, напомнила мне послевоенную жизнь.
Почтариха приносила денежное пособие за погибшего отца моего почти всегда вместе со сборщиком налогов. Она отсчитывала причитавшиеся 40 рублей и отворачивалась к окну, чтобы не видеть, как «сиротские» деньги отправлялись в большой чёрный портфель секретаря сельсовета Лёвкина.
- Ну, вот, красавица, - говорил маме Семён Григорьевич, отрывая из книжки хрустящую пергаментную квитанцию, - с недоимками ты, наконец, рассчиталась. Уплатишь и местный налог потихоньку. А там за огород, за корову, за облигации... А как же?!
Не забылся его вкрадчивый голос - то ли сочувствовавший, то ли издевавшийся.
И запах тогдашних денег запомнился. Купюры пахли всегда очень вкусно - то ли подушечками карамели, то ли ещё чем, чего я никогда не ел. Вместе с вожделенным запахом они отправлялись в бездонный кирзовый портфель секретаря.
- На соль да спички оставил бы, - жаловалась мать на Лёвкина, хоть он и не был виноват.
Мама клала хрустящую квитанцию в специальный мешочек, где хранила, все документы и облигации - свои вдовьи слёзы – и убирала за икону.
Налоги брали мясом, овечьей шерстью, яйцами, картошкой… то есть натуроплатой. А по желанию – деньгами. Но где взять – деньги, если колхоз «платил» трудоднями? И двести восемьдесят литров молока налога с коровы для удобства расплаты маме пересчитывали на масло. Выходило по десять килограммов топлёного масла в год. То есть забирали всё, на что была способна наша Бурёнка, жевавшая зимами одну ржаную солому.
- Для каши опять не осталось, сынок, - тщательно вывесив в очередной раз килограмм масла на сдачу, сокрушалась мама. - На хоть ложку оближи.
- Вкусно!
А Семён Григорьевич опять хвалил маму:
- Молодец, красавица! Уже седьмой килограмм сдаёшь. А как же!
Левкина призвали в армию в начале победного сорок пятого. Но он всю свою жизнь гордится, что являлся участником Великой Отечественной Войны и выставлялся этим всюду. Демобилизовавшись, он определился на работу секретарём сельсовета и рьяно взялся за своё личное хозяйство. В распоряжении его имелась сельсоветская разъездная лошадь. Паши и вози на ней, сколько хочешь.
- Без подворья не проживёшь, - бахвалялся секретарь. – А как же?
А на наше хозяйство Семён Григорьевич посматривал по-соседски опять же то ли с сожалением, то ли с усмешкой.
Подошёл однажды в огороде с лошадью под уздцы.
- Копаем? – спросил.
- Копаем, - ответила мама.
- Молодцы! - похвалил он. – Так и надо, потихоньку, полоску за полоской. А как же?
А сколько было этих полосок на пятидесяти сотках нашего огорода! К тому же маму ждала работа в колхозе и дела по дому… А мне шёл седьмой год… Но надо садить картошку, сеять просо и заготавливать корм для коровы… Надо платить налоги.
Я смотрел на квитанцию, и неприязнь к старику-соседу нарастала в моей душе.
«Да в чём же виноват передо мной Семён Григорьевич?- настраивал я себя. - Не он же «вдовьи» налоги придумал. Просто, как мужчина в доме он обеспечивал семью, а, как участник Войны пользуется всякими льготами. Ему даже ремонт в доме бесплатно делают. Сиротам льгот не полагалось. Такое время было. И сосед тут совершенно не причём»
Когда я зашёл за Лёвкиным, он был в полном своём параде.
- С праздником, Семён Григорьевич!
Спасибо, Виктор. Мне вдвойне приятно твоё поздравление. Я ведь – участник Войны. А как же!
- Я тоже участник, Семён Григорьевич, - возникло вдруг в моей голове.
- Как участник? – удивился старик. - Ты только родился в сорок первом.
- Ну, так что же? - понесло меня. – А в сорок пятом я уже присматривал за огородом и за цыплятами, рвал траву корове… У меня не было детства. Я никогда не наедался до сыта. Я, Семён Григорьевич, самый настоящий участник Великой Отечественной Холодной Войны. Разве не было такой? Пот на лицах не просыхал у людей, ремни с животов спадали… Но мы победили. Всё разрушенное восстановили своими налогами и облигациями. Космическую державу создали, ракеты и атомные бомбы. Попробуй, сунься!...
Лёвкин уставился на меня, как на сумасшедшего.
- Ты часом не принял с утра пораньше?
- Нет, не принял. Но разве я не участник, Семён Григорьевич? У меня и документ есть.
Словно в забытье, я протянул квитанцию. Интересно, как отреагирует бывший секретарь сельсовета.
Лёвкин похрустел пергаментной бумажкой, разглаживая квитанцию, и надолго погрузился в её чтение. Хотя там и читать-то нечего. Такого-то числа от гражданки такой-то получено в счёт налога на корову один килограмм, сто граммов масла. И стояли две подписи химическим карандашом – приёмщика и сдатчика налога. Но что произошло с Семёном Григорьевичем? Он буквально замер в чтении, словно все квитанции на налоги во всём селении перечитывал. Налогоплательщиков в селе было много. Но в большинстве это бремя несли вдовы-солдатки со своими детьми.
- Что с Вами Семён Григорьевич? – забеспокоился я.
Лёвкин – человек в возрасте, всякое случается. Не парализация ли?
Семён Григорьевич справился, наконец, с нахлынувшими чувствами.
- Ничего, я в порядке! – заговорил он. - Вспоминать - страшно, а рассказывать –ужасно, как люди выживали. Ох, же и хлебнули вы с матерью лиха, - вдова и сирота. Может, ты действительно, Виктор, - участник Великой Отечественной Холодной Войны? – растрогался ветеран.
Он вернул документ, нашу квитанцию и небрежно рукавом праздничного своего пиджака вытер набежавшие на его глаза слёзы.
