-5-
Олег Маркович с ненавистью смотрел на небольшого паучка, занесённого дуновением ветра в открытое окно палаты. Крошечное насекомое деловито перебирало лапками, карабкаясь по углу стены к потолку. Там, вероятно, он замыслил сплести свою паутину-ловушку…
Очнувшись после наркоза, больной потребовал к себе лечащего врача для разговора. Тот не особо торопился, заставив понервничать богатого, но строптивого пациента.
- Мы сделали всё, что было в наших силах, - сказал доктор позднее, - но травма позвоночника слишком серьёзная. Мы провели консилиум: к сожалению, вы обречены на инвалидность. Вы никогда не сможете ходить, но, если очень захотите и будете стараться, то сможете сидеть.
После вынесенного профессорами вердикта Бураков несколько дней пребывал в глубочайшей депрессии, ни с кем, не разговаривая и не желая никого видеть.
… «Какая-то Богом забытая букашка и то может двигаться, охотиться, - с раздражением думал Олег Маркович. – А я – вершина творения – уже не могу. Не могу…».
Бурый с обидой и злостью стиснул зубы, сдерживаясь от слёз. Он знал, что сам вытереть их уже не сможет: правая рука бездействовала, а у левой была подвижна только кисть.
«Ну, ничего! Ничего! Я ещё всем покажу! Пусть даже не мечтают, что сломаюсь! Я всех в бараний рог скручу! У меня ещё голова на плечах имеется…».
Всё возрастающая злость перехватила горло.
«Это всё из-за Оськи! Волк позорный. Это он всё устроил. Мой бизнес решил к рукам прибрать, кровопийца. Лес ему понадобился! Девку захотел! Здорово всё продумал, ничего не скажешь. А я, дурак, уши развесил, поверил. Знал же про его гнилую душонку, но всё равно клюнул. Я ему отомщу. Обязательно отомщу! Собственными руками давить гада буду.
А батя мой хорош…Подгавнил на всю жизнь. Ведь мог рассказать что-то об Оськином отце. Мог! Но молчал. Эх, как бы мне это «что-то» сейчас пригодилось! Ой, как пригодилось! Тогда нашёл бы способ прищучить этого пройдоху.
Батя, отец, папаня… Тьфу, чёрт, даже произносить эти слова противно. Всю жизнь корчил из себя бессребреника, всё честность соблюдал, достоинство человеческое! Дурак. Ну, защищал он эту Родину, ну работал от зари до темна ей во благо - и что? Кто-нибудь об этом вспомнил? Так называемая Россия-матушка отметила хоть как-нибудь его потуги? Нет! Никому он и на хрен не нужен! Прожил свою жизнь в нищете – и доволен. Когда подыхал, таскались к нему друзья-фронтовики, как говорится, поддерживали. Ещё неизвестно, кто кого поддерживал: это сгнившее бревно или навещавшие его трухлявые чурки? Все деньги им отдавал: одним, видите ли, на лекарства не хватало, а другие вдовам погибших товарищей помогали. Знаем, чем помогали! Знал бы, то лучше в дом инвалидов его сбагрил бы.
Да и мать ещё та бабёнка была! До войны по лагерям таскалась по политической статье, а отец – придурок её вечно ждал.
Затем её выпустили, а отец на фронт добровольцем подался. Рассказывал, что только неделю и виделись. Тогда и пожениться успели. Потом она его ждала. Идиоты! На ожидание всю молодость профукать! Молодцы! И чего мать в жизни добилась? Да ничего! Ни образования, ни карьеры. Сколько помню, всю жизнь в одной юбке проходила, башку летом ситцевым платком прикрывала, зимой – шерстяным. А работала кем? Стыдно сказать – уборщицей! Жутко представить: моя мать – уборщица! И отец её любил! За что? За горячие обеды? За чистые носки и вымытые полы? За добрый нрав и трудолюбие? Не смешите меня! За это не любят. За это используют в своих целях. Вот прожили они свои жизни да ничего не оставили: ни денег, ни квартиры приличной, ни машины. Хотя отец, как орденоносец, мог её получить по льготе. Никчёмная и жалкая их жизнь! Вспомнить нечего! Жалко мне их. Как жалеют старые удобные изношенные ботинки: больше не оденешь и выбросить жалко…».
Молоденькая медсестра зашла в палату:
- Олег Маркович, вам назначена капельница, - и, улыбаясь, протёрла локтевой сгиб больного проспиртованной ваткой.
- Ко мне есть посетители?
Надежду он тщательно маскировал под раздражением и равнодушием.
- К сожалению, нет. Но вы не волнуйтесь, скоро время посещений и к вам обязательно кто-нибудь придёт. Обязательно.
Медсестра ласково заглянула в его глаза и ушла, неслышно притворив за собой дверь.
-6-
Сентябрь стоял холодный и дождливый. Небеса, наэкономив влаги за жаркое и засушливое лето, решили все сбережения с процентами вернуть земле за один месяц. Дождь поливал с утра до вечера, с вечера до утра.
Горожане смотрели на хмурое небо в надежде увидеть маломальский просвет: всем надоели сырость и промозглость. Гидрометцентр с оптимизмом торжественно обещал, что бабье лето будет. Пусть в октябре, но будет.
Глеб возвращался из очередной командировки. Он был доволен вновь заключённым договорам и продлению действующих. Попутно в Москве директор фирмы «Утро» оформил заказ на специи и добавки для мясоперерабатывающего цеха.
Тщательно анализируя и просчитывая прибыли, приносимые магазинами, автосервисами, торговлей гумуса, сдачей складских помещений в аренду и долевого участия в развитии колхоза, Глеб и Сергей умело варьировали вложениями для дальнейшего развития своей фирмы, которая успешно развивалась. Постепенно о ребятах заговорили в прессе, стали приглашать на телевидение. О колхозе был снят документальный фильм. Директору и главному бухгалтеру «Утра» не нравились бесконечные интервью и репортажи местных и центральных СМИ, рассказывающих о них, как о героях, и отнимающих массу времени так необходимого для работы.
По дороге рядом со своим домом Глеб зашёл в цветочный магазин и купил красивый букет роз для Серафимы. Парень мечтал увидеть, адресованную ему, ласковую улыбку. Может быть, любимая соскучилась за это время и уже не будет сердиться?
Глеб словно на крыльях подлетел к двери квартиры и нажал на кнопку звонка. Дверь открыла Валентина Александровна.
- Здравствуй, мама, - чмокнув её в щёчку и торопливо сняв ботинки, он прошёл в гостиную и огляделся. – А где Серафима?
Валентина Александровна грустно смотрела на сына и молчала.
- Симушка где? – снова спросил он.
- Уж три дня, как переехала на ту квартиру.
- Матвея выписали?
- Ещё нет, но на днях обещали отпустить.
Глеб, расстроившись, опустил букет.
- Зачем же тогда ты её отпустила?
- Она просила очень. Сказала, что к новому жилью привыкнуть надо, что узнает получше новый район.
- Может, она права, – Глеб вздохнул и решительно направился в прихожую. – Я доеду до неё. Повидаюсь.
- А ужин? Ты же устал с дороги: весь день за рулём! – Валентина Александровна с сожалением смотрела вслед уходящему сыну.
_
Серафима в первые секунды встречи озарила Глеба радостью сияющих глаз, но затем, словно вспомнив что-то, закрылась в своей скорлупке.
- Это тебе, солнышко моё, - молодой человек протянул девушке цветы.
Она неуверенно приняла их и продолжала топтаться в коридоре, не решив для себя, что делать дальше. Глеб захотел ей помочь:
- Чаем угостишь?
- Конечно. Проходи.
Серафима прошла на кухню, взяла литровую банку и наполнила её водой.
- Ты не сердись, что столь шикарный букет ставлю в простую банку: вазы у меня нет.
Девушка водрузила её на стол рядом с компьютером.
- У тебя глазки уставшие. Работы много?
Глеб с состраданием посмотрел на неё и на кипу бумаг, разложенных стопками на столе, табуретах и подоконнике.
- На удивление – да. Сначала думала, что клиентов немного будет, и я смогу без особого труда учиться и подрабатывать. Но теперь иногда приходиться трудиться и по ночам.
- Денег хватает?
- Даже начала откладывать в конвертик. Дедушка выпишется из больницы и ему сразу нужно будет купить брюки, рубахи, обувь, куртку.
- Ты не переживай, я помогу.
- Спасибо тебе, Глеб. Но не можем же мы вечно сидеть на твоей шее, нужно и самим поднапрячься.
Серафима поставила чайник на зажжённую конфорку. Она достала чашки, сахар, дешёвое «Зоологическое» печенье и вернулась к плите в ожидании кипятка.
Глеб подошёл к ней сзади и мягко положил руки на её плечи.
- Серафимушка, котёнок мой, я до безумия соскучился по тебе. Наглядеться не могу…
Его губы припали к её виску и нежно коснулись бархатистой кожи. Девушка замерла, зажмурив глаза. Глеб осторожно повернул любимую к себе лицом, чтобы заключить в трепетные объятия, но Серафима с холодом отстранилась. «Да что же это такое!» - едва не вырвалось у него, но парень сдержался.
Чайник закипел при гробовом молчании.
- Я не спросила, как ты съездил в командировку? Всё ли удачно у тебя получилось? – первая не выдержала Серафима.
- Хорошо съездил, – однозначно ответил Глеб и добавил. – Моя мама предлагает купить для Матвея Маркеловича путёвку в санаторий. Считаю, что она права. Подкрепить здоровье под присмотром специалистов было бы хорошо. Там и лечебные грязи, и вода, и массаж, и занятия разные на тренажёрах. Как ты считаешь?
- Если дедушка будет не против, то я только «за».
- Вот и хорошо. Я, пожалуй, пойду, а ты ложись спать, отоспись. Нельзя себя так изматывать. Спокойной ночи.
Проводив гостя, Серафима направилась в комнату и остановилась в дверях, не сводя глаз с подушки, лежащей на половинке сложенного дивана: на ней сидел очаровательный игрушечный котёнок. Взяв его, девушка горько заплакала.
-7-
К концу второй декады сентября небосклон стал освобождаться от тёмно-серой облачности, и дождевая суспензия перестала, наконец, пропитывать влагой окружающий мир. Пробивающееся сквозь тучи солнце подсушило кое-где асфальт, отражаясь в лужах весёлыми бликами. Яркие цветы клумб на городских улицах и бульварах кокетливо соревновались друг с другом в оригинальности сочетаний цветов, радуя неторопливых мамаш, прогуливающихся с детьми, пожилых людей, сидящих на скамеечках в скверах, и влюблённых.
Николай Ляпунов искал новую работу и пристанище подешевле: небольшие отложенные ранее сбережения таяли. Пробродив безрезультатно полдня по предприятиям и фирмам, он зашёл в летнее кафе перекусить. Там в основном сидели молодые парни с девушками и пили пиво.
С завистью и раздражением посмотрев на галдящие компашки, Лёпа развернулся и вышел, чтобы не видеть эти беззаботные лица. В ближайшем маленьком магазинчике он купил полбуханки чёрного хлеба и кусок полукопчёной колбасы и с аппетитом сильно проголодавшегося человека съел всё, пристроившись на лавочке какого-то дворика. «Ещё немного и бомжевать начну, - расстраивался Колька. – Видно, уготовлено судьбой мне всю жизнь по дну ползать. Если даже на две работы устроюсь, которые предложили в службе занятости, то зарплат хватит только на оплату жилья да на хлеб. Что делать?»
Лёпа тоскливо смотрел на проходивших мимо дворика людей.
«Вот идут они такие радостные, довольные, – обижался он на судьбу. – У всех есть свой дом, семья, работа, деньги, и никому нет дела, что этого у кого-то нет. Друзей, может, и то нет. Почему одним – всё, а другим – ничего? Почему так в жизни много несправедливости?»
Вдруг он услышал разбередивший душу перезвон колоколов.
«Неужели по вечерам церкви работают?» - удивился парень. Он встал, стряхнул хлебные крошки с брюк, оболочку от колбасы скормил бродячему псу и, не торопясь, вышел на улицу.
Ляпунов стоял в переулке,
