С вершины холма, освещенной яркими лучами заходящего солнца, спускалась вниз огромная отара овец. Она медленно словно лава, вытекавшая из кратера вулкана, сползала к подножию холма, где стоял квадратный загон, с четырех сторон огороженный высоким сплошным забором. Около широких двухстворчатых ворот, на больших санях возвышалась будка, сделанная из досок и обитая снаружи рубероидом. Она служила пристанищем для сторожа, караулившего по ночам овец. На пороге, свесив ноги, сидел Иван Михайлович, вторую неделю дежуривший вместо заболевшего сторожа. Он долго наблюдал, как овцы, толкаясь, и прыгая друг на друга, толпились в воротах, медленно заполняя территорию загона.
- Что-то ты сегодня рано пришел? – закрывая ворота, спросил пастух, мужчина неопределенного возраста.
Михайлович спрыгнул с саней, подошел к нему и, здороваясь за руку, ответил:
- Да жена, будь она неладна. Взъелась на меня за дрова. Заготовили мы в лесу сухих сучьев еще три недели назад, а я все никак привезти не могу. Пилит и пилит, как двуручная пила, вот и ушел из дома лишь бы не слушать.
Пастух улыбнулся.
- Она совершенно права, Михалыч. Ты здесь выспишься за ночь, как пожарник на дежурстве и целый день свободен. Давно бы уж привез.
- А ты меня спящим видел, хотя бы раз? – вспыхнул тот. – Разве тут уснешь? А вдруг, что случится? Ведь за овец я в ответе.
- Что тут может случиться? – вновь улыбнулся пастух.
- Да мало ли что? Овцы из загона вырвутся или, не к ночи будет сказано, волки не дай бог.
- Откуда здесь волкам взяться? – махнул рукой пастух, и, вскинув на плечо свой посох, направился домой.
Иван Михайлович остался один. Он сел на пороге будки, свернул из самосада огромную самокрутку и закурил. Темнота быстро сгущалась, и вскоре все село потонуло во мраке. Оттуда доносились голоса, лай собак, из клуба расположенного в центре послышалась музыка, созывая молодежь. Иван Михайлович вспомнил свою молодость. Тогда клуба не было, и молодежь собиралась летом на улице, а зимой договаривались с одинокой старушкой, чтобы она, по вечерам, пускала к себе в хату. Старушка соглашалась с одним условием. Каждый из ребят, кто к ней приходил, должен приносит с собой полено. И ей экономия в дровах, и молодежи хорошо. Долгими зимними вечерами, они находились в тепле, где беседовали, пели песни, или отплясывали под одинокую балалайку. А сейчас все удовольствия. И клуб с просторным фойе, и радиола с набором пластинок на любой вкус – танцуй, сколько душе угодно.
Иван Михайлович вздохнул, щелчком отбросил окурок, который, описав в воздухе огненную дугу, упал, рассыпаясь искрами, и полез в будку…
Проснулся от холода. В щели, неплотно прикрытых дверей, пробивался слабый свет. Сторож вышел из будки. Свежий утренний воздух забрался под одежду и заставил поежиться. На востоке заря высветила весь небосклон, озарив холмы слабым светом. Над поймой Дона висел густой туман.
Михайлович поднял руки вверх, с наслаждением потянулся, потом замер и удивленно произнес:
- А это, что еще за явление?
На пологом склоне холма, метрах в трехстах от него, сидели четыре зверя очень похожие на собак. Они смотрели в сторону загона и, как показалось Михайловичу, облизывались. Присмотревшись внимательнее, он понял, что эти звери самые настоящие волки.
- Откуда они взялись? – пробормотал сторож.
- С кем это ты разговариваешь? – спросил подошедший пастух.
- А вон с теми красавцами на пригорке, видишь?
- Никак волки?
- Они самые! Пришли моими овечками полакомиться. Ну, с чем пришли, с тем и уйдут. У меня и мышь не проскочит.
Пастух подошел к воротам, чтобы открыть их и вдруг громко воскликнул:
- Ого, Михалыч! Говоришь, мышь не проскочит? Подойди-ка сюда.
Тот подошел к воротам и, побледнев, схватился за голову.
- Ой, тюрьма мне, тюрьма! – завопил он, заламывая руки.
Его глазам предстала ужасная картина. В одном углу загона сбилось испуганное стадо, а по всей площади лежало с десяток овец, со вспоротыми животами и перерезанными горлами.
- Что я председателю скажу? – в отчаянии метался он. – Дернул меня черт за язык, вспомнить на ночь этих тварей. Накаркал на свою голову.
- И, как это тебя угораздило? – задумчиво проговорил пастух, качая головой.
- Да и сам не знаю! Всю ночь не спал, задремал только под утро. Да и какой тут сон? Вроде спишь, а все слышишь.
- Оно и видно, как слышишь, - пастух указал на неподвижные туши овец. – Несомненно, здесь большой переполох был. И, как можно не слышать шума и топота сотен ног?
- Так вот и не слышал, словно черт своим хвостом мне ухи заткнул. Пропал я, совсем пропал!
- Не черт здесь виноват, - выпуская овец, проговорил пастух. – Самому надо быть внимательнее…
Это событие облетело село с быстротой молнии и взбудоражило все население. Стали выясняться некоторые события. Где-то волки зарезали корову, а где-то утащили теленка. Кое-кто клялся, что своими глазами видел стаю волков в количестве чертовой дюжины. Народ был встревожен. Многие не стали выводить своих телят на выгон, где раньше оставляли на привязи. Домашних овец пасли по два человека, и один из них обязательно был с ружьем. Так не могло долго продолжаться. Нужно было принимать меры.
В селе было человек десять охотников. Их освободили от колхозной работы для того, чтобы они выследили зверей. С южной стороны село окружала гряда высоких холмов, покрытых лесом. Лес тянулся не сплошным массивом, а круглыми рощами, гектаров по пятьдесят. Перед охотниками стояла задача, выследить в каком из них обитают волки и заблокировать флажками.
Зверей обнаружили на третий день поисков. Они облюбовали один лесок, заросший до такой степени, что пробраться через него стоило больших усилий. Окружив его флажками, охотники решили на следующий день сделать облаву.
Желающих участвовать в таком мероприятии, было много. Рано утром на опушке леса собралось почти все население. Люди были настроены очень решительно, а молодежь радовалась еще и тому, что смогут посмотреть на живых волков.
Старший из охотников собрал всех у кого были ружья, и каждому указал место для засады. Загонщикам велел обойти лес, и, растянувшись цепью, с громкими криками гнать волков на охотников.
Загонщики ушли, а через некоторое время оттуда послышались крики, звон железа и глухие удары толстыми палками по стволам деревьев. Затаив дыхание, охотники пытались уловить малейший шорох или хруст ломающихся сучьев под лапами зверя, готовые стрелять при первом их звуке.
Иван Михайлович хотя и не слыл заядлым охотником, но сегодня горел желанием отомстить серым разбойникам за тот позор и унижение, которые он пережил несколько дней назад. Председатель, конечно, простил его, списав погибших овец. Но Михайлович считал для себя делом чести, убить хотя бы одного.
Место для засады ему выпало на опушке небольшой поляны. Пока крики загонщиков слышались вдалеке, Иван Михайлович решил покурить. Повесив ружье на сучок, он сел под деревом и, прислонившись спиной к стволу, закурил. Запах перегнившей травы и шелест листвы над головой, умиротворенно подействовали на охотника и он задремал, так и не успев докурить.
Разбудил его шорох и треск сухих веток. Открыв глаза он замер, затаив дыхание. Совсем рядом, буквально в двух метрах, из кустов торчала лобастая волчья голова.
Иван Михайлович попытался нащупать около себя ружье, но вдруг вспомнил, что повесил его на сук. Чтобы взять, нужно встать на ноги. Но кто знает, что в голове этого зверя? Пошевелишься, а он возьмет и прыгнет. Нет, лучше уж сидеть спокойно, тогда может и пронесет. Михайловичу ничего не оставалось, как смотреть в злобные волчьи глаза. Сколько времени продолжалась дуэль взглядов, он не знал. Первым не выдержал волк. Медленно попятился назад, присел, и, сделав огромный прыжком, скрылся в лесу.
Иван Михайлович вскочил, схватил ружье и, проверив заряды, перевел дух. Справа и слева, почти одновременно, прогремели два выстрела, а через некоторое время еще два, и наступила продолжительная тишина. Даже криков загонщиков не было слышно.
Вдруг в кустах слева, послышался хруст сухих веток. Михайлович вскинул ружье и замер в ожидании. Хруст прекратился, видимо зверь выбирал себе путь. Нервы охотника были напряжены до предела. Он еле сдерживал себя, чтобы не нажать на спусковой крючок. И уже готов был сделать это, как кусты раздвинулись и на поляну, вместо зверя, вышел один из загонщиков.
- Тьфу ты! – в сердцах плюнул Иван Михайлович. - Чего крадешься молча, словно зверь? А если бы я пальнул?
Представив, что случилось бы, нажми он на курок, и вновь почувствовал возню мурашек на спине, покрывшейся холодным потом.
- Смотри, как руки трясутся, - прерывающимся голосом проговорил он и показал парню дрожащие руки. Умолчал лишь о том, от чего они дрожат больше. От сознания того, что чуть не выстрелил в человека, или от встречи со зверем.
- А я думал, что все уже закончилось, - улыбнулся загонщик, парень лет восемнадцати. – Тишина ведь кругом.
- Закончилось или не закончилось, а надо голос подавать. Мало ли что?
- Ты уж извини, Михалыч, в следующий раз умнее буду.
В это время послышался трубный звук, созывающий людей. Так охотники подзывают собак. Переламывают ружье, прикладывают к губам противоположный конец ствола и трубят.
- Нас созывают, - сказал Иван Михайлович, забрасывая ружье за плечо. – Идем.
На опушке леса уже собрался весь народ. Люди стояли в форме большого кольца и что-то рассматривали. Михайлович с загонщиком протолкались сквозь толпу и увидели четырех убитых зверей, распластанных на земле. Волки неподвижно лежали друг подле друга, словно решили погреться на солнышке. Иван Михайлович подошел ближе, нагнулся над одним, долго рассматривал, а затем неожиданно толкнул его ногой.
- Все-таки попался, стервец!
- Никак знакомого встретил? – спросил кто-то.
- Не только знакомого, а можно сказать побратима. Около часа назад я с ним чуть ли не обнимался.
Гул в толпе затих.
- Как это обнимался?
- Очень просто! – Иван Михайлович заметил, что все ждут его рассказа, и продолжал: - Сижу я в засаде и слышу, загонщики закричали. Ну, думаю, пока они до меня дойдут, успею покурить. Повесил ружье на сук, сам присел на землю и достал кисет с табаком. Не успел свернуть цигарку, слышу шорох. Поднимаю голову и вижу, в метре от себя торчащую из кустов голову этого зверя. Он смотрит на меня, а я на него. Что делать? Ружье-то над головой висит! Начнешь подниматься, а эта тварь прыгнет и выпустит кишки, как овцам той злополучной ночью. Признаться оробел я.
- А тебе, случаем, не нужно последствия робости смыть? – хохотнул кто-то в толпе. – А то река не далеко, можно сбегать.
- Вот ты и беги! Хотел бы я
