Люти.
Он был, судя по всему, хороший человек.
Но, мы-то, хорошими не были.
Он подробно рассказал нам о своей преподавательской работе в политехническом институте. А перед этим трудился на шахте.
С семьёй у него, как у всех, было, - в среднем. Но, в целом, - в порядке.
Он был располневший здоровяк лет 55 под 2 метра ростом, голубоглазый, русо-лысеющий.
Он говорил со мной о своих детях, об их воспитании. Он доброжелательно поглядывал на мою дочь, сидевшую или стоявшую рядом. Он даже говорил что-то о своих вполне приличных знакомых для её руки и сердца. По-моему, - из самых лучших побуждений.
Но, у нас-то таких побуждений не было.
Худших тоже. Мы просто залетели в его жизнь, как пара шершней в домашний улей. Существа другой породы. Моя дочь вовсе не была моей дочерью. Она была просто моей крови. Существом моей породы. Не его. Я бы объяснил ему, если бы мог. Но, как это можно объяснить? Он мог бы понять сам. Но, у людей этой, другой породы, нет чутья. Они считают всякий огонёк, к которому они прилетели на свет, - своим. Я думаю, что если бы люди разных пород сохранили чувство собственной идентичности, то в мире было бы намного меньше горя.
Моя порода отрицает убийство. А его, - не отрицает. Я не стану рубить руки вору. Я выверну его карманы. А он, - станет. По его совести, по чести. У меня другая совесть, а чести нет. Я могу свернуть шею и хорошему человеку. Но, не пойду в бой, если кто-то махнул флажком. Я не пойду в бой по команде – «фас»! Я пойду в бой за себя, за свою дочь, за свой род. Люди, которые поменяли род на флажок, - похожи на собак.
Я – человек. Я похож на шершня, который залетел в людской рой.
Я и моя дочь, принцесса, - мы живём в мире, в котором можно многое, но не всё. Нельзя предавать. Нельзя быть трусом. Нельзя быть жадным. Здесь можно взять всё, но и за всё заплатить. Сейчас я плачу задаром. Я плачу тем, что слушаю этого человека. Он несчастен. Со своим домом, который построил. Со своим деревом, которое посадил возле дома. Со своим сыном, которого вырастил. Со своей ногой, перебитой пулей.
Я и моя дочь, - мы летим дальше. Мы оставляем хорошего человека сидеть на его лавочке в сквере рядом с храмом. Рядом с его домом, среди чужих деревьев и далёких родных и близких. Мы не строим мостов, которые можно сжечь и крестов, чтобы распинать себя и других. Мы другие, не близкие, нас здесь нет.
