Нейтрон, или почти индийское кино (реальная история)

Писатель Феликс Самиев был раздражен. Разладился таинственный механизм его общения с пером и бумагой, как выспренне выражались встарь. Сейчас, правда, гусиное перо заменили клавиши компьютера, а бумагу – его же экран. Но суть вопроса от этого не менялась. Вдохновение покинуло писателя. Легкокрылая муза, очевидно, постирала и накрахмалила свои крылья и повесила их в шкаф, а затем отправилась отдыхать на розовых кустах. Все это удручало.

Писателем Феликс Самиев стал случайно. Но нет на свете ничего более закономерного, чем случайность. Проработав большую часть жизни физиком-ядерщиком в одном из НИИ специального назначения и рано выйдя на пенсию, он удивился массе свободного времени, которое срочно надо было чем-то заполнить. Прелести жизни пенсионеров, такие как возня с внуками, забивание козла в домино во дворе, копание на дачных грядках не привлекали его. Земля тяготила. У него не было извечной необъяснимой тяги горожан к собственным яблочкам и зеленюшечке. Да и сама дача с ее тихим покоем, свежим воздухом, беседкой, оплетенной мелкими розами и неизменным вечерним самоваром не вызывали в нем теплого чувства. «Бабье раздолье», - недовольно бурчал он, когда кто-то при нем начинал умиляться этим буколическим картинам. Это был истый горожанин, влюбленный в вой машин по утрам, запах бензина и нагретого асфальта. Пыльная листва парков была ему ближе яркой зелени на природе, а густой смог милее утренней опаловой дымки над землей.

Намаявшись бездельем и изведя домашних придирками, он, наконец, нашел себе занятие. В местной газете прочел объявление о литературном конкурсе. Надо было написать небольшой рассказ на тему «Клеймим мы женское коварство!». Самиев никогда не читал Лопе де Вега, и этой фразы испанского поэта не знал, да и изящной словесностью в жизни не занимался, но написал небольшой фельетон на заданную тему. И – видно, боги литературы решили быть к нему благосклонными (или подшутить – кто их, богов, разберет?!) – фельетон не только занял первое место на конкурсе, за что автор был презентован кофеваркой, но и самому Самиеву предложили быть внештатным сотрудником газеты и подкидывать время от времени небольшие рассказы и статейки. Потом на него обратили внимание в журналах. А тут еще помог и Интернет с его бесчисленными литературными сайтами. Самиев регистрировался на них, вел активную переписку с авторами, и, наконец, утвердился на литературной ниве основательно и прочно. Он придумал себе звучный псевдоним – ФельСам, продолжал успешно писать и исправно получал похвалы и гонорары, что радовало душу и кошелек. Уже было издано несколько небольших книг. Родные величали его не иначе как «наш писатель» и он сам поверил в это.

И вот, будто нашла коса на камень! Задуманная в духе бунинских «Темных аллей» нежно-печальная повесть о первой любви никак не давалась ему. Сердце молчало. Не вытанцовывалось, не получалось, не клеилось, черт его побери! Проклятая муза во всей мощи женского коварства не желала ни просыпаться, ни тем более посещать его! Отчаявшись, ФельСам прибегнул к испытанному своему средству – прогулкам по лесу.

Надо сказать, что насколько Самиев не любил дачи, настолько искреннюю, даже какую-то мистическую любовь он питал к лесу. Именно здесь, в сладком одиночестве, во время долгих, бесцельных прогулок совершался главный акт творчества, некое непостижимое таинство, ткавшее мысли в тонкий узор слов и фраз. Словно неведомый художник снимал пелену с его глаз, и краски мира, дольнего и внутреннего, сияли перед ним. Душе было покойно и светло, исчезало напряжение, и почти без помарок заполнялся экран компьютера стройным рядом строк.

Но если не везет, то не везет! То ли лес в окрестностях дачного поселка был исхожен им вдоль и поперек, то ли слишком много на этот раз было дачников, желающих побродить, но Самиев понял – Кастальский ключ иссяк, и лес не дает ему возрождения. И прогулки, исполненные тайного одухотворенного смысла, становятся просто гигиеническим моционом, укрепляющим мышцы, но никак не душу.

Раздосадованный возвращался он домой и знал, что сейчас за воротами его ожидают жена с неизменной озабоченностью на лице, сваренный ею борщ, и варенье в медном тазу, кипящее в глубине сада. Жена периодически отбегала, помешивала длинной ложкой пузырящуюся массу, и вид у нее был такой, будто она добывала из тиглей слитки золота. Супруга была мастерицей и варила варенье из всего, что произрастало у них на участке, даже из одуванчиков, и его терпкий, медвяно-приторный аромат носился в воздухе. Жена целыми днями колдовала над горой вишен и черешен, вкладывая в них вместо косточек ядра грецкого ореха, перебирала абрикосы, чтобы все были гладкими, светлыми, без крапинок и бесконечно пересыпала ягоды сахарным песком. Полки в подвале уставлялись разноцветными банками, но жена и тут не находила себе покоя – каждый день проверяла, не взорвалась ли какая-нибудь из закруток, не изменила ли цвет, или, не приведи Бог, не покрылась ли плесенью! Когда-то ее хозяйственность радовала Самиева, но сейчас ему хотелось только одного, чтобы эта фанатическая маниакальность хоть на минуту уступила место более спокойному и благодушному выражению лица. Нет, ему грех жаловаться: жена у него хорошая, но, Боже, как хотелось, чтобы она просто села рядом, улыбнулась, выслушала и сказала доброе слово в поддержку и утешение.
Неужели, это краснолицая, некрасиво располневшая, суетливая женщина и есть та поэтическая девушка в белой блузке и юбке из мелкой шотландки, в которую Самиев влюбился много лет назад? Неужели это она - юная, нежная жена, с подколотыми к затылку рыжими кудряшками, тоненькой талией и задорными ямочками на локтях? Она, подарившая ему сына и дочь и самозабвенно придумывавшая им маленькие сказки? Сколько живости, таланта, юмора была в них! Куда все девалось? А, может, за борщами-вареньями, жена пыталась спрятаться от одиночества, самого страшного, какое только может быть на свете – супружеского одиночества вдвоем, когда каждый друг для друга – открытая книга – и захлопнуть жалко, и перечитывать лень?..

- Не хочется что-то, – буркнул Самиев, - потом поем.

Он прошел в свою комнату, вслед за ним поплыл удушающе сладкий запах варенья.

– Ну, из одуванчиков-то тебе зачем? – крикнул он в растворенное окно беззлобно, но как-то обреченно. - Неужели нормальных фруктов тебе мало?

Жена что-то отвечала, он не вслушивался – все равно найдет, что ответить и сделает по-своему. Бог с ней…

Он попытался было работать – не получалось! Все было чисто, по-деревенски тихо и благостно, и от этого становилось тоскливо. Вспомнилась городская квартира, автомобильная стоянка под окном кабинета, окурки в щербатой пепельнице, вечно недопитый стакан чая в мельхиоровом подстаканнике – и так захотелось туда - в без-Уют, в без-Домность. Так сильно, что и заныло сердце.

- Завтра приеду, - крикнул он, выходя широкими шагами на крыльцо. – Некоторые бумаги забыл, они мне нужны, съезжу, привезу. Машину брать не буду, на автобусе поеду.

- Охота тебе… - начала, было, жена, но осеклась. Лицо мужа было напряженным, а невысокая поджарая фигура выражала недовольство.

- Возьми на обратном пути копченый сыр, полкило охотничьей колбасы, перловку, мыло тоже кончается – захвати упаковку, – буркнула жена. – Еще что-то надо, но я сейчас не вспомню. Ладно, потом сама куплю, все равно в магазин выходить. Дети приедут в субботу, надо испечь что-нибудь.

«Вот, - подумал он, поджидая автобус, - даже здесь старается привязать меня к дому, чтобы ни на минуту не забывал о нем. Ну, что такое: перловка, мыло - все же есть сейчас в магазинах! Ведь все равно пойдет и даже не столько за покупками, сколько поболтать со знакомыми. Но нет - ей надо непременно «осчастливить» меня этим хозяйственным списком! Будто ревнует, что могу думать о чем-то другом кроме мыла, соли, спичек, крупы. Даже к мыслям ревнует. Или боится? Чего?.. Куда мы друг от друга денемся?.. Как ядро атома: она - протон, я – нейтрон. Она положительная частица, я – нейтральная. Всегда нейтральная. В ядре нейтрон находится в глубокой потенциальной яме, поэтому его распад может быть запрещён законами сохранения. Так что, не бойся, подруга дней моих суровых, голубка дряхлая моя, я в глубокой яме, и мой распад от тебя априори невозможен!»

Самиев улыбнулся самодовольно этой мысли и сейчас же с грустью подумал, что и сам мало чем отличается от «голубки дряхлой», разве что его не разнесло еще как жену.

Автобус мягко пылил по дороге. Самиевым выделили дачный участок давно, в пору его работы в НИИ. Жена радовалась, что он расположен поодаль от проезжей части, а «то пыль бы была постоянно, а у детей и так аллергия». Самиев не вмешивался в ее хозяйственные дела, все равно, она устроит все лучше, а его согласие нужно ей только для порядка. На даче было хорошо всем – жене, детям, собаке, двум попугаям, коту. Особенно хорошо было матери Самиева – властной, красивой, седовласой женщине, когда-то определившей сыну судьбу и профессию.

- Мужчина должен иметь мужскую специальность, - рокотала она, не поощряя увлечения сына рисованием. – Хочешь - малюй дома, для себя, можешь даже мой портрет нарисовать и повесить в своей спальне, но все это так - прихоть, игрушки. Идти надо или на юридический, или в медицинский. Это профессия и это всегда кусок хлеба!

Мать стучала твердым как железо, холеным пальцем по столу и с особым подсвистом и шипением подчеркивала: «медиц-ц-цинский; юридич-ч-ческий». От этого Феликсу становилось почему-то холодно, и тогда отец миролюбиво заявлял:

- У нас умный мальчик и он сам понимает, что мужчине нужна настоящая работа!

- Пока он поймет, я сойду с ума! - вспыхивала мать. – Сейчас сам выберет какую-нибудь идиотскую профессию, а завтра какую-нибудь финтифлюшку с улицы приведет: «Вот, мама, моя жена!» Ты этого хочешь?! Нет, конечно, я же злодейка, я бедного мальчика мучаю, и только ты, сердобольный, его понимаешь! Да я ночей не сплю, думаю, как у него жизнь сложится, хочу, чтобы у него все хорошо было, а тебе, я вижу, плевать! Только собой занят!

- Ничего мне не плевать, - огрызался отец – чего ты прицепилась к юрфаку или медицинскому? Физику знает, любит, пусть идет на физмат.

- Ага, - презрительно кривила губы мать, - образование будет, а реальной профессии нет! Как он будет семью содержать, нам на старости лет помогать, ты об этом подумал?! Что они, эти ученые, получают?!

Отец с матерью начинали препираться, а Феликс осторожно уходил в свою комнату.

Когда он поступил на физмат, мать хмыкнула и сказала:

- Все-таки сделал по-своему. Надеюсь, тебе и нам не придется разочароваться.

Невесту она присматривала ему тщательно, но Феликс к тому времени был уже молодым и перспективным специалистом НИИ, поэтому слишком давить на него мать уже не решалась, однако кандидатура рыженькой девушки в белой блузке и юбке-шотландке, которую Самиев встретил у институтской библиотеки, была рассмотрена чуть ли не под микроскопом. Придраться было не к чему – и родословная, и поведение были безупречными, но мать и тут проронила, благословляя:

- Вот в роду нашем рыжих не было, а теперь появятся! - и добавила задумчиво, - Жаль, отец не