Мы шли в Терлецкий парк, Маша сетовала на приемную комиссию универа, где она тогда работала:
-Да козлы они, мы значит там с самого утра и до вечера сидим, общаемся с кучей идиотов, а нам потом еще и выговоры делают, мол мы бездельничаем, ненавижу их.
-А я тебе говорил, пойдем со мной в издательство.
-Да я же вообще на радио хотела, а там что-то сорвалось и мне сказали, что нет возможности.
У меня в голове пролетели строки из трека макулатуры, из партии Сперанского: "Российская журналистика вертится на хую, а ты бы ее спасла" .
Прогулку мыслей по моей черепной коробке прервали возгласы Маши, она увидела, как в пруду, мимо которого мы проходили тонет голубь и бросилась его спасать, я побежал за ней, она оперативно сняла кроссовки и носки и почти по колено залезла в воду, ей только не хватало шлема и синей спецовки с надписью МЧС во всю спину, она вытащила голубя, я забрал его у нее и начал отогревать.
Солнце уже лениво светило из-за девятиэтажной панельки, понижая уровень возможности отогреть бедолагу, мы провозились с ним минут двадцать, а потом положили на обочину и направились в парк.
В этом парке есть островок, где мы и остановились. Маша села на голую землю, а я был в светлых шортах, они у меня единственные, поэтому я вытащил из рюкзака папку с рисунками и сел на ее.
В рюкзаке было много вещей, тогда у меня не было постоянного места жительства, я скитался по впискам и знакомым, потому что сказать маме, что меня выгнала девушка, с которой я надеялся на классический роман было стыдно и возвращаться домой я не стал, а копил деньги и искал квартиру.
Я сел и обнял свои колени, как бы обозначив границы своего пространства, последнее время туда не хотелось никого впускать. Маша села почти так же.
Она рассказывала свои истории про времена проведенные в больнице. Наверное, надо было пожалеть ее, по крайней мере, я уверен, каждый порядочный парень так сделал бы, я же только улыбался и изредка выплевывал в сторону пруда : "жесть, конечно" . Но и ее вид не вызывал жалость, она все рассказывала с улыбкой на лице и периодически громко смеясь.
Маша спросила меня:
-С чем ты хочешь связать свою жизнь? С литературой?
-Ну да, с литературой и кино, хотелось бы написать сценарий и сыграть пару ролей, а так да, пишу рассказы сейчас.
-А ты можешь прочитать что-нибудь свое?
Я прочитал рассказ "Будний день будущего человека", прочитал коряво, чуть ли не по слогам.
-Мне нравится
-Спасибо, я бы хотел вывести провинциальную литературу в массы, даже маргинальную, в такой литературе много жизни, в ней нет пафоса, писать про людей из пригорода намного интересней, они чистые, они откровенней, можно писать матом, передавать всю эту атмосферу.
-Да, это заметно.
Темы сменялись, разговор лился, не было момента неловкого молчания, мы нашли общий язык, было что-то неосязаемое, что объединяло нас. Я временами отключался, чтобы разобраться правда это или нет. Для меня все это было странным. Мы проучились первый курс в одной группе и только спустя год заговорили вне университетских стен. Я смотрел на нее, периодически переводя взгляд на бледно-багровый закат. Когда я был точно уверен, что я здесь, что я в Терлетском парке, что курю свои любимые сигареты и слушаю, как Маша рассказывает про роман, который ей очень понравился, я возвращался из небытия в реальность, будто путешествуя во времени.
Чем дольше мы сидели, тем ближе мы были друг к другу, к концу вечера мы сидели обнявшись, но разрушенные границы моего пространства не причиняли дискомфорт, а наоборот. Я чувствовал себя необычно, наверное, потому что никогда и не думал, что мы будем сидеть с Машей на берегу пруда, курить и рассказывать истории из прошлого.
Это было целомудренно, не было пьяного угара, депрессии, баб, пишущих сальности и втирающих мне про то, как им тяжело живется и как прекрасен Сартр, не было разбитых бутылок. Я выпал из своих будней, будто после дождя начал гулять по радуге.
Маша легла мне на колени, я обнимал ее и поглаживал колено.
Отсутствие солнца на горизонте говорило о том, что пора идти, время ехать домой.
Мы просидели часа два-три, но было ощущение, что прошло всего минут пятнадцать, максимум тридцать.
На выходе с островка мы миновали компанию каких-то алкашей, они радостно матерились, смеялись, потягивая пиво из двухлитровой бутылки.
-Вся Россия в одном месте- сказала Маша.
-Да, ты права- сквозь смех произнес я.
Маша остановилась, посмотрела на меня и как скромный ребенок, просящий у мамы конфету спросила:
-Илья, не хочешь меня понести?
-Давай
Я взял ее сумку, а она надев мой рюкзак, залезла на мою спину и мы направились к выходу. Люди озирались на нас, одна бабушка, мимо который мы проходили одобрительно улыбалась, я почувствовал себя мужчиной, чего не происходило со мной уже много лет, всегда воспринимал себя несерьезно. Маша опустила свою голову мне на плечо, и так мы прошли сквозь весь парк.
Она уехала к себе, я поехал к Мише, где я тогда жил.
В ушах звучали гитары и крики, три молодых мента зажимали какую-то молодую девку у входа в лесополосу, проходя мимо я поймал на себе их взгляды, они смотрели на меня как-то странно, будто бы увидели теленка с восемью ногами, но их интерес почему-то быстро угас, через минут десять двое из них меня обогнали и скрылись в толпе.
Голубя у пруда уже не было.
-Да козлы они, мы значит там с самого утра и до вечера сидим, общаемся с кучей идиотов, а нам потом еще и выговоры делают, мол мы бездельничаем, ненавижу их.
-А я тебе говорил, пойдем со мной в издательство.
-Да я же вообще на радио хотела, а там что-то сорвалось и мне сказали, что нет возможности.
У меня в голове пролетели строки из трека макулатуры, из партии Сперанского: "Российская журналистика вертится на хую, а ты бы ее спасла" .
Прогулку мыслей по моей черепной коробке прервали возгласы Маши, она увидела, как в пруду, мимо которого мы проходили тонет голубь и бросилась его спасать, я побежал за ней, она оперативно сняла кроссовки и носки и почти по колено залезла в воду, ей только не хватало шлема и синей спецовки с надписью МЧС во всю спину, она вытащила голубя, я забрал его у нее и начал отогревать.
Солнце уже лениво светило из-за девятиэтажной панельки, понижая уровень возможности отогреть бедолагу, мы провозились с ним минут двадцать, а потом положили на обочину и направились в парк.
В этом парке есть островок, где мы и остановились. Маша села на голую землю, а я был в светлых шортах, они у меня единственные, поэтому я вытащил из рюкзака папку с рисунками и сел на ее.
В рюкзаке было много вещей, тогда у меня не было постоянного места жительства, я скитался по впискам и знакомым, потому что сказать маме, что меня выгнала девушка, с которой я надеялся на классический роман было стыдно и возвращаться домой я не стал, а копил деньги и искал квартиру.
Я сел и обнял свои колени, как бы обозначив границы своего пространства, последнее время туда не хотелось никого впускать. Маша села почти так же.
Она рассказывала свои истории про времена проведенные в больнице. Наверное, надо было пожалеть ее, по крайней мере, я уверен, каждый порядочный парень так сделал бы, я же только улыбался и изредка выплевывал в сторону пруда : "жесть, конечно" . Но и ее вид не вызывал жалость, она все рассказывала с улыбкой на лице и периодически громко смеясь.
Маша спросила меня:
-С чем ты хочешь связать свою жизнь? С литературой?
-Ну да, с литературой и кино, хотелось бы написать сценарий и сыграть пару ролей, а так да, пишу рассказы сейчас.
-А ты можешь прочитать что-нибудь свое?
Я прочитал рассказ "Будний день будущего человека", прочитал коряво, чуть ли не по слогам.
-Мне нравится
-Спасибо, я бы хотел вывести провинциальную литературу в массы, даже маргинальную, в такой литературе много жизни, в ней нет пафоса, писать про людей из пригорода намного интересней, они чистые, они откровенней, можно писать матом, передавать всю эту атмосферу.
-Да, это заметно.
Темы сменялись, разговор лился, не было момента неловкого молчания, мы нашли общий язык, было что-то неосязаемое, что объединяло нас. Я временами отключался, чтобы разобраться правда это или нет. Для меня все это было странным. Мы проучились первый курс в одной группе и только спустя год заговорили вне университетских стен. Я смотрел на нее, периодически переводя взгляд на бледно-багровый закат. Когда я был точно уверен, что я здесь, что я в Терлетском парке, что курю свои любимые сигареты и слушаю, как Маша рассказывает про роман, который ей очень понравился, я возвращался из небытия в реальность, будто путешествуя во времени.
Чем дольше мы сидели, тем ближе мы были друг к другу, к концу вечера мы сидели обнявшись, но разрушенные границы моего пространства не причиняли дискомфорт, а наоборот. Я чувствовал себя необычно, наверное, потому что никогда и не думал, что мы будем сидеть с Машей на берегу пруда, курить и рассказывать истории из прошлого.
Это было целомудренно, не было пьяного угара, депрессии, баб, пишущих сальности и втирающих мне про то, как им тяжело живется и как прекрасен Сартр, не было разбитых бутылок. Я выпал из своих будней, будто после дождя начал гулять по радуге.
Маша легла мне на колени, я обнимал ее и поглаживал колено.
Отсутствие солнца на горизонте говорило о том, что пора идти, время ехать домой.
Мы просидели часа два-три, но было ощущение, что прошло всего минут пятнадцать, максимум тридцать.
На выходе с островка мы миновали компанию каких-то алкашей, они радостно матерились, смеялись, потягивая пиво из двухлитровой бутылки.
-Вся Россия в одном месте- сказала Маша.
-Да, ты права- сквозь смех произнес я.
Маша остановилась, посмотрела на меня и как скромный ребенок, просящий у мамы конфету спросила:
-Илья, не хочешь меня понести?
-Давай
Я взял ее сумку, а она надев мой рюкзак, залезла на мою спину и мы направились к выходу. Люди озирались на нас, одна бабушка, мимо который мы проходили одобрительно улыбалась, я почувствовал себя мужчиной, чего не происходило со мной уже много лет, всегда воспринимал себя несерьезно. Маша опустила свою голову мне на плечо, и так мы прошли сквозь весь парк.
Она уехала к себе, я поехал к Мише, где я тогда жил.
В ушах звучали гитары и крики, три молодых мента зажимали какую-то молодую девку у входа в лесополосу, проходя мимо я поймал на себе их взгляды, они смотрели на меня как-то странно, будто бы увидели теленка с восемью ногами, но их интерес почему-то быстро угас, через минут десять двое из них меня обогнали и скрылись в толпе.
Голубя у пруда уже не было.