Произведение «7. СЕМЬ БЕД - ОДИН ОТВЕТ!» автора Эжен Николаевич

... Хотя короткое сахалинское лето уже на самом излете, вопреки всем прогнозам стоит жара необыкновенная. Обычно, скупое на тепло августовское солнце как-будто взбесилось! Когда это было видано, чтобы в сезон затяжных дождей и штормовых ветров стояли штиль и высокое, совершенно безоблачное небо?

Хозяйственные, имеющие свой скот мужики, наладились, было, косить буйное предгорное разнотравье, да не тут-то было. Разом пожухла, усохла природная кормилица. Не обхитришь матушку-природу! Положен один укос и все тут!

... Женька взбирается на противоположную от дома гору. Здесь, возле приметной издали, низкорослой бузины расположен его самый секретный наблюдательный пункт. Отсюда, из густых полу-желтых зарослей сахалинского папоротника вся Садовая как на ладони!

Во-о-н там, возле Санькиного барака его Жучка мужественно отстаивает мусорную свалку перед такими же малорослыми дворнягами. Время от времени она громко лает на бездомную стаю. Вроде как, предупреждает: «- Только суньтесь! Не поздоровится!».
«- Ну, во-о-от! Бабу Ро-о-зу принесло! - раздосадованно хлопает себя по колену Женька. - Обязательно ей надо вмешаться в собачий спор!»

Не разобравшись, бабуля бьет наотмашь по кудлатой Жучкиной хребтине своим огромным коромыслом и что-то кричит вслед, чешущей от нее во все лопатки, собачонке.
«- Ну, Ятманиха! - скрипит зубами Женька. - Сегодня же твоего Шарика из бузины расстреляю!»

Неожиданно, чуть ниже женькиного дозора, из огромных кустов черной смородины появляется Лукерья Васильевна, их соседка по бараку. Следом за ней, утробно пыхтя, шустро перебирает копытами ее корова Тамарка.
Склон-то крутой и Женька удивляется:
«- Как это Васильевна до сих пор не оскользнулась, да и не скатилась кубарем прямо в Дуйку, текущую по дну распадка? Вот было бы смеху, если бы прямо в одежде ...».

- От, язви тя! Опять дожжа не будить... - с горечью ворчит неизвестно на кого Васильевна, глядя из-под своей щуплой ладожки в сторону Татарского пролива.

Воспользовавшись паузой, Тамарка смачно хрумкает траву, искоса подглядывая на свою строгую хозяйку.
- Иди-и. Иди-и. - взмахивает Тартышиха сучковатой палкой.

Это бабкино «Иди-и-и» очень похоже на тамаркино мычание. Зажав ладошкой рот Женька покатывается со смеху в своем нехитром укрытии.
- Расшапе-е-рилася. - распевно и не зло приговаривает Тартышиха. - Блудни-и-и-ца!

В ответ на беззлобное ворчание хозяйки, Тамарка пытается мыкнуть. Бабулю пугает этот рыкающий звук.
- Занесло жа табя, лахудра. Нет, чтобы как все: по бережку-та пошшипать? Дак, волокеть табя незнамо куды! - выговаривает Васильевна.- Шшавелю ба пошамкала. - стыдит она свою кормилицу. - Бегамши-то по буеракам, титьки не нагуляешь. Опеть без молока останемся.

Ни с того, ни с сего, преданная Тамарка поднимает свою огромную голову и, высунув свой метровый, весь в синих сосцах язычище, лижет лицо любимой хозяйки.
- Ох, шалава! Да ты че же удумала-то? Вот, шала-а-а-ва! - хохочет Васильевна, утираясь подолом своего цветастого фартука.

... Женька помнит, что эту обновку подарил ей непутевый зять, дядя Иван. Герой берлинских сражений достойно показал себя и на японском фронте. Его, увешанный боевыми наградами, парадный френч весил ни как не меньше ста килограммов! Женька однажды попробовал напялилить его на свои хрупкие плечи, но не выдержал такой тяжести и распластался под звенящим обилием орденов и медалей...

С войны-то пришел зять бабки Лукерьи орел-орлом! Но за несколько месяцев превратился черт знает во что! Вместе с друзьями-поселенцами, бывшими военнопленными фашистских концлагерей отставной подполковник стал настоящим забулдыгой и пьяницей.
Гордость не позволила бывшему командиру полка стать простым горнорабочим. А другой, подходящей для беспартийного фронтовика работы осторожный директор рудника не рискнул предложить. Вот и загулял орел...

Теперь-то от бравого гвардейского подполковника остались лишь воспоминания, цветастый японский передник, да черноглазая дочь Наташка. Сам-то он подевался куда-то.
В этом году внучка Васильевны пойдет в первый класс. Женька обучает ее чтению по старенькому, еще довоенному букварю. Правда, учитель-то из него, честно сказать, не ахти какой, но Тартышиха всячески поощряет труд юного наставника, одаривая его то сметанкой, то парным молочком.

Семь бед – один ответ.

Если по-секрету, то Женька тайком от бабки Лукерьи и сам не прочь полакомиться томаркиными дарами. Но это бо-о-о-льшой секрет! Стоит Тартышихе потерять на какое-то время бдительность, юный наставник ее внучки тут как тут.

«- Вот и сейчас настал такой момент. - смекает дозорный. - Пока Тамарка со своей хозяйкой кружными путями прибудут на место, можно напрямки рвануть к бабкиному молочному хранилищу».

... Прохлада сеней действует успокаивающе на разгоряченную голову. Вот и ситцевая занавеска, за которой начинается молочный рай! В пузатых трехлитровых банках покоятся варенец, сливки, сметана, кислое молоко.
Это до поры до времени. Потом, снесет бабка Васильевна все это богатство на рынок. А оттуда, взамен принесет в беленькой наволочке десяток коробков спичек, соли, дрожжей, да пару буханок черно-причерного хлеба, пахнущего пекарней, складом и «ржавой» селедкой прошлогоднего засола.

Женька осознает нахальность своего поступка, но совладать с собою - выше его сил. Он извлекает из своей вельветовой ковбойки заранее припасенную «на всякий случай», посыпанную солью корочку ржанухи. Экономно откусывая от нее маленькие кусочки, С великим удовольствием он запивает свой тайный завтрак немерянным количеством холодненьких сливок. Хлеб уже давно кончился, а он все пьет и пьет эту живительную влагу, заедая ее свежим творожком! И нет на всей земле такой силы, которая смогла бы оторвать его от этого занятия! Даже дух перевести некогда...

- Ах ты, змей! Ну, че таперича с тобой делать?
Сухонькие бабкины пальцы прочно припаиваются к мочке Женькиного уха, повидавшего на своем коротком веку и более серьезные испытания. Но, в порядке ответа на бабкино вероломство из глаз парнишки начинают обильно литься слезы.
«- Надо бы пожалостливей.» - прикидывает опытный в этих делах Женька.. Но у него ничего не выходит. Рот-то забит творогом и сливками, которые в срочном порядке надо выплюнуть или проглотить. Природная бережливость, все-таки, побеждает. «- Жаль, только, что запить нельзя. - переживает Женька, с трудом глотая сливочно-творожную смесь. Теперь есть возможность набрать в легкие побольше воздуха.
- Ой-ео-еой ! – вопит он что есть мочи. - А-а-а-а! Бабуленька, миленькая, отпусти-и-и-и! Не бу-у-у-ду! - подвывает, застуканный на месте преступления диверсант молочных дел.

При этом, Женька не выпускает из своих цепких ручонок стекляную банку с остатками сливок. Парнишка помнит, что самое страшное для бабки Лукерьи - разбитая банка.
Стекляную тару местные владельцы коров достают где придется: на привозе, на рейде, в буфете, у базарных торговок. Тартышиха крепко охраняет свою хрупкую сокровищницу. И не дай бог, чтобы кто-то из посторонних, особенно - детей, завладел ее драгоценной банкой. Ой, что тут начинается! Даже собственной великовозрастной дочери Аннушке бабка не разрешает трогать этих пузатых монстров, а тут...

Васильевна тоже начинает понимать, что банка в руках Женьки долго не приживется, что вот-вот от нее останутся только воспоминания.
- Ну, че, ирод? - начинает мирные переговоры бабка, не выпуская уха из своих клещей. - Ну, че, бусурманин? Не стыдно? Рази ж, я табе жалею молока? Э-э-х ты! - горестно вздыхает она.
Бабулькины пальцы ослабевают.
- Ну, и че? Налопался, че ли? - более миролюбиво, спрашивает она.
- Да-а-а. - как можно жалостливей кряхтит Женька.

Стоя в полусогнутом положении много-то не наговоришь. Он с мольбой смотрит на своего палача преданными, как у Жучки, глазами.
- Че тарашшися? Бестыжая харя! Сегодня же скажу отцу. - добавляет с удовольствием мучительница. - Ох, и набздыкаить он табе! Ой, набздыкаить! - злорадствует она, хорошо зная жесткий характер женькиного бати. - Че ж ты, ахламон сахалинский, думаешь? - всплескивает сухонькими ручонками Лукерья Васильевна, забыв на мгновение о главном объекте.

Этого мига для Женьки хватает вполне. Он резко нагибается, уходя от раскинутых бабулькиных рук и орет что есть мочи:
- Ой, бабань, смотри, дядя Вася опять надрался!
- Где? Где? - пугается Васильевна, напрочь позабыв, что злополучный зять вот уже целых полгода как канул в неизвестность. - А, дак ты ишшо дурить меня сдумал? - спохватывается Тартышиха.

Прилив отчаяния отражается на морщинистом лице бабули и она снова пытается ухватить Женьку за уже порядком измочаленное ухо: - Ну, паршивец...

Но не тут-то было! Его голыми руками не взять! Женька бережно ставит стекляную банку на пол и как молния ныряет под бабкины руки в проем даже для него узенькой двери. При этом, плечом он задевает стойку хлипкой, сколоченной самой Лукерьей Васильевной, деревянной полки. Позади слышится грохот бьющихся стекляных банок...

Отчаянный визг Васильевны перекрывается густым и тревожным гудком «Ланкашира», извещающего о наступившем для всех обеденном перерыве.
«- Теперь надо готовиться к самому худшему. Бабка уже побежала к матери. А вечером? Ой, даже не хочется думать. Придет с работы батяня и узнает о приключениях своего сынка. - с горечью размышляет юный диверсант молочных дел, улепетывая во все лопатки с места своего преступления».
- Эх, лучше бы, я воду носил! А теперь... Ох, и наче-е-е-шет мне батя!... Э-э-х! Была ни была! Уговорю Валерку Лосева рвануть на китайское ягодное поле! Наеди-и-мся до отвалу! Может, не поймают?..... Семь бед - один ответ!