Маленькой Татке, ну, очень нравилось бывать у соседки тёти Оли – живой, добродушной женщины, такой большой, с ласковыми руками и сильным грудным голосом. Правда, мама всё время старалась внушить Татке, что не стоит отвлекать взрослых от дел своими визитами, но Татку к тёте Оле тянуло, как магнитом.
И дом у тёти Оли был волшебным – сокровищницей Али-Бабы: столько всяких интересных штучек ни у кого, кроме как в доме у тёти Оли, не было. Всюду, на полках, на столах стояли маленькие изящные вещицы. В этом доме, как в музее, можно было находиться долго, тщательно рассматривая всё. А ещё здесь находился огромный шкаф, чуть ли не до потолка, набитый разными книгами, разноцветные корешки которых так манили Татку провести по ним хотя бы маленьким пальчиком.
А ещё, а ещё . . . да, мало ли, чего там было ещё! Казалось, в этом доме было всё интересно для понимания маленькой смышлёной девчушки четырёх с небольшим лет от роду.
Например, здесь стояла, ну, просто огромная пузатая ваза, выше роста Татки, похожей на ту, в фильме про Буратино, в которой деревянный мальчик с длинным носом прятался, выведывая тайну Карабаса Барабаса. И в этой вазе, как на болоте, стоял рогоз: длинный, остро пахнущий сухой травой, с бархатными упругими соцветиями на конце. И так хотелось провести по этим длинным коричневым «колбаскам» пальцами, ощутить шершавость и упругость, что аж душа замирала! И в этой же величественной вазе стояли длинные перья, тёмные в крапинку, «фазаньи», как говорила тётя Оля. А Татке было удивительно: как глупый фазан мог добровольно расстаться с таким сокровищем? И где эти перья могли расти у фазана? И что, наверное, их тяжело было таскать тому самому фазану, раз он смог подарить их тёте Оле, вот так, запросто. И теперь стоят эти перья, красуются, и тянут Татку понюхать, потрогать, полюбоваться переливчатыми оттенками в полоску, и в крапинку, и ещё бог знает во что.
Но самое удивительное во всём этом доме было не это. Для Татки чудом, совершенством было стоящее в комнате пианино: чёрное, полированное, на изогнутых ножках. Оно было большим. В поверхность блестящую, как в зеркало, можно было смотреться запросто и строить смешные рожицы, пока взрослые не видят. Но, когда тётя Оля позволяла приблизиться к этому могучему инструменту, открывая крышку, как ларец с сокровищами, Таткино сердце замирало. Оглядываясь на тётю Олю, она взглядом как бы спрашивала: «Можно?». И добрая тётенька разрешала Татке понажимать на чудесные клавиши.
Клавиши были цвета слоновой кости, не гладкие, с продольными тонкими бороздками по всей длине, а ещё там были мрачные, чёрные, выпуклые. И когда маленький пальчик Татки продавливал какую-нибудь из клавиш, появлялся длинный, звонкий звук, вгоняющий в трепет Таткину душу. Сколько было клавиш – столько и звуков. Нажмёшь пальчиком – и слушаешь, как этот звук проходит сквозь пальцы, оседая где-то глубоко в душе. И так приятно становится! Просто до дрожи!
Прислушивалась Татка, с ума сходила от счастья.
А тётя Оля ей говорила:
- Смотри, подрастёшь немного, отдадим тебя в музыкальную школу. Будешь учиться играть на пианино, как моя дочка Леночка. Будет у нас две пианистки в доме.
И радовалась Татка такой перспективе. Ей уже хотелось быстрее подрасти, чтобы она могла без особого разрешения подходить к этому инструменту, позволяющему вгонять душу в трепет и ублажать слух.
Конечно, во всех походах к соседке Татку сопровождал неотступный от неё ни на шаг братишка Дюшка. Ну, а как же иначе? Ведь она, как старшая сестра, была ответственна за мальца, и тут, хочешь или не хочешь, приходилось его всюду таскать за собой и позволять ему участвовать во всех проделках и шалостях. Пусть учится, как надо из веток соорудить шалаш или в одно мгновение взобраться по упругому, гибкому стволу сирени, чтобы оказаться на крыше гаража, стоящего в конторском дворе. «На то они и мальчишки !» - говорила себе Татка. А то, что она – «мальчишка» - не сомневалась ни капельки, по тому простому основанию, что все маленькие соседи были сплошь мальчики, девочек не было. И Татке приходилось участвовать во всех мальчишечьих проделках: играть в «войнушку», прятаться там, где сам чёрт не пролезет, взбираться лихо по стволам деревьев, обливаться водой, пока не видит мама, и участвовать во всех мудрых «пацанячьих» разговорах. Татка воспитывала Дюшку своим примером и жутко гордилась этим.
А ещё Татке нравилось обедать у тёти Оли. Особенно Татка была в восхищении от борща, который варился в огромной необъятной кастрюле, из которой так ароматно тянуло приправами, запахом мяса, что аж слюнки текли, пока этот борщ приготавливался.
Нет, Таткина мама, конечно, тоже очень вкусно готовила, но тут было другое: это как яблоки в чужом саду - слаще и вкуснее, хотя у самого растут точно такие же. Но так манит к себе всё постороннее, непривычное. Поэтому можно было понять Татку, обожающую борщ тёти Оли. И вот этот шедевр кулинарного искусства был уже готов!
Тётя Оля, тщательно помыв руки детям, усадила их за стол, накрытый клеёнкой. На столе стояла странная солонка из двух чёрных, вертящихся обезьянок: внутри одной была соль, в другой - перец. Конечно, Татке само содержимое было ни к чему, но так хотелось взять обезьянку, покрутить её в руках, ощущая холод и гладкость поверхности, полюбоваться смешной рожицей. Но тётя Оля была строга и не позволяла детям баловаться за столом.
Перед ними были поставлены две большие тарелки, доверху наполненные борщом, издававшим такой запах, что судорогой сводило скулы: так хотелось быстрее всунуть ложку в рот и наслаждаться, наслаждаться, утоляя голод. Но, приходилось терпеливо ждать, пока этот самый борщ остынет, чтобы можно было его уже целиком съесть.
И вот наступил момент, когда всё отступает на задний план, остаётся только вкус и аромат. Вкусно! Даже зажмуриться от удовольствия хочется.
Когда дети одолели по целой большой тарелке борща, Татка важно поблагодарила тётю Олю:
- Спасибо Вам за то, что не дали умереть с голоду!
Тётя Оля прыснула в кулак и звучным низким голосом ответила:
- На здоровье, Таточка.
А Дюшка вдруг выдал фразу:
- А ля коту ито!
Тётя Оля с Таткой переглянулись.
- Таточка, - обратилась тётя Оля к девочке, - переведи, что сказал твой братик.
- А я не знаю, – ответила Татка. – Я что-то не совсем поняла. – Дюшка! – обратилась уже к самому брату. - Что ты сказал?
- А ля коту ито, – повторил брат, и сморщил лицо, как будто хотел заплакать.
- Таточка, - уже с волнением сказала тётя Оля. – Ребёнок что-то говорит, а мы с тобой не можем понять.
- А ля коту ито! А ля коту ито! – уже расплакавшись во весь голос, повторял малыш.
- Вот, что, Татка, - взяв плачущего малыша на руки, сказала тётя Оля. – Беги за мамой. Может, у него что-нибудь болит, а мы тут гадаем.
- Я сейчас! Мигом!
Татка сорвалась с места и помчалась со всех ног, оповещая звонким голоском всю округу: «Мама! Мама!»
А тётя Оля успокаивала разбушевавшегося мальчишку, который всё время, как попугай, говорил фразу, которая была не понятна ни ей, ни Татке.
Мама прибежала очень быстро, за ней, не отставая, Татка.
-Что? Что случилось? – тревожно спросила мама Татки и Дюшки.
- Тут вот какое дело, - ответила тётя Оля, - малыш что-то говорит, а мы с Таткой не поймём.
- Что говорит? – успокоившись, спросила мама.
- А ЛЯ . . КОТУ . . . ИТО! – сам за себя, с расстановкой, произнес Дюшка.
- Вот, - сказала тётя Оля. – Что это означает?
- Он чего-то хочет! Вы что-то ему не дали!
Дюшка улыбнулся во весь свой детский рот, обняв любимую мамочку за шею.
- А ля коту ито! – уже ласково произнес он.
- Эх, вы! – улыбнулась счастливая мама. – Он говорит: «А я хочу ещё!»
- О, Господи! – всплеснула руками тётя Оля. – Да, конечно! Ещё! Ещё! Сейчас, мой родной, сейчас!
Взяв тарелку, тётя Оля с важным видом налила полную ароматным борщом и поставила на стол. Дюшка, отталкиваясь от мамы всем корпусом, мол, отпускай меня, взобрался на табуретку, взял ложку и начал с удовольствием поглощать этот борщ, невзирая на то, что в маленьком желудке уже «плавала» целая тарелка ранее съеденного борща.
А девочек сотрясал хохот, до слез, до колик в животах. Наконец, то все остались сытые и довольные. А, самое главное, ПОНЯТЫЕ!
Детская речь и детская логика - это что-то потрясающее для ччитателя. Вот было небольшое оживление, когда малышь заговорил. Но было поздно. Все закончилось - борщь съели.