Часть первая. НА СТРАЖЕ РУСИ СТОЯТИ
Стаей чёрных воронов кружили вокруг мордовского сельца ногайские всадники. На быстрых конях, в надвинутых на брови малахаях, они издавали только им понятный клич, и с визгом врезались в толпу перепуганных сельчан. Рассекали воздух ногайские сабли, мелькали плетёные арканы, и вот уже катится по дымящейся траве чья-то буйная головушка, тянется за конём на длинной верёвке, крича от боли и страха какая-нибудь молодуха. Ужас смерти, который внезапно обрушился на это мордовское сельцо, чёрным дымом от горящих изб окутывал бескрайний лес между речками Сызганка и Тумайка.
Из вихода (подвала) у одного из домов выглянула, было, детская головёнка, но тут же скрылась обратно, захлопнув дверцу. В неё тут же вонзилась стрела, выпущенная одним из всадников.
Местные мужчины, кто с рогатиной, кто просто с голыми руками, пытались наброситься на незваных гостей. Те же, играючи, кружились вокруг своих почти безоружных жертв. А потом с гиканьем и азартом разили их своим смертоносным оружием.
Горела съезжая изба, в которой всегда останавливались купцы, везущие свои товары в далёкую Московию. Мужик с чёрной окладистой бородой выскочил на крыльцо, но тут же свалился на землю, пронзённый стрелой. Он морщась, тщетно пытался вытащить её из плеча. Подскочил на коне ногаец, довольно улыбнулся и взмахнул саблей.
Ях-х! Фонтаном хлынула кровь, тёмной струёй ударилась о тёсаные перила. Ужасной болью вырвался крик, но тут же стих, потому что потерявший силы мужик всё пытался дотянуться до своей отрубленной руки. Она лежала чуть в стороне вместе с вонзённой в неё стрелой, и ещё дёргались пальцы в последних конвульсиях.
Ногаец снова усмехнулся, отскочил в сторону, вздыбил коня и со всего маху, прямо в полёте, опустил свою саблю на склонённую голову. Ях-х! Вот и нет больше купца, нет человека!
Купеческий обоз, загруженный под завязку, грабили несколько воинов, раскидывая непонравившиеся товары.
Схватив за пулай (набедренное украшение) девушку, один из ногайцев, спешившись, тащил её в лес. Там, в прилеске, жались друг к другу с десяток женщин, судьба которых уже была предрешена. Они выли, прикрывая лицо рукавами.
Чёрным дымом поднималось над густым лесом горе человеческое, криками и плачем растекалась над Сызганкой и Тумайкой людская беда, от которой не было ни пощады, ни защиты.
Вечкуш не помнил, сколько просидел в виходе. Час, два, сутки…. Голодный, он пожевал вяленую рыбу, так любовно приготовленную отцом. Голод утих.
- Тетя, авай! – заплакал Вечкуш, - Папа, мама!
В детском сердечке поселилась горе. Ребёнок чувствовал, что никогда не увидит своих родителей. Он плакал навзрыд, колотя ручонками по дубовым бочкам с капустой, валялся в исступлении по земляному полу, кричал, обращаясь к ненавистным врагам, которых видел впервые в жизни.
Покштя (дед) послал его за рыбой. Вечкуш только спустился вниз и внезапно услышал на улице крики. Он пытался выбраться наверх, но увидев множество страшных всадников, испугался. Только успел заметить, как покштява (бабушка), стоявшая возле окна, вдруг схватилась за грудь и медленно стала оседать вниз. Вечкуш захлопнул дверцу и притаился, пытаясь понять происходящее.
Сколько времени прошло? Решившись, ребёнок осторожно выбрался на улицу. Опять стало страшно. Дымились остатки некогда крепких домов, угаром растекался по всей округе смердящий запах сожжённых тел. Вечкуш опустился на колени и снова зарыдал:
- Тетя, авай!
И снова по своей спирали летело время. Минуты, часы…. В отрешённом состоянии ребёнок стал бродить по бывшей улице. Нашёл отца. Тот, прислонившись спиной к стене чужого дома, сидел, сражённый в грудь ногайской стрелой.
- Тетя! – Вечкуш дотронулся рукой до остывшего тела, и отец завалился набок. Испуганный ребёнок в смятении отскочил назад. Размазывая слёзы по испачканному лицу, он пошёл дальше.
- Авай, авай! – неслось по мёртвому селу, и только эхо, наполненное невосполнимой потерей, возвращалось назад безысходностью и наступившей тишиной.
Вечкуш увидел людей, выходящих из молчаливого леса. Длиннющий обоз выползал и выползал на мёртвую улицу. Испуганно оглядывались вокруг незнакомые ребятишки, приютившиеся на телегах, закрывали лицо от угара дородные бабы, а бородатые мужики в длинных кафтанах, вооружённые топорами и ружьями, негромко переговаривались между собой.
- Кажись, беда недавно прошла, Милентий! – проговорил один из бородачей.
- Беда, Осип, беда….
Милентий Климахин, стрелец московский, снял высокую с отворотами шапку и поклонился дымящимся развалинам.
- Здесь наше место, - промолвил он, оборачиваясь к своим спутникам, - Здесь жить и помирать будем!
Осип Мартынов, стрелец огромного роста с вьющимися белокурыми волосами, опустил к ноге бердыш и утвердительно кивнул:
- Здесь, так здесь! Братцы, - крикнул он подходящим стрельцам, - Надо б лагерь разбивать!
И загудел обоз, ожил. Детишки вылезали из телег и бежали по нужде прямо в кусты. Бабы топали ногами, разгоняя застоявшуюся от долгого сиденья в жилах кровь. Стрельцы снимали запылённые кафтаны, бросали их в кучу, и, потирая от нетерпения руки, доставали инструменты.
Давыд Истомин, один из стрельцов, тронул Милентия за рукав:
- Смотри, дитё!
Он показал пальцем на мальчика, лет восьми от роду. Тот стоял возле чернеющего сруба и непонимающими глазами смотрел на незнакомых людей.
- А ну-ка, подь сюда! – поманил пальцем Милентий.
Осторожно приблизившись, ребёнок вдруг остановился, сел на землю и, обхватив руками колени, заплакал. Плакал тихо, горько, лишь подрагивали плечи его худенького тела.
- Ну, что ж ты, вьюнош! – Милентий опустился перед мальчиком на колени и прижал к груди его голову. Он гладил разлохмаченные волосы, понимая, что никакие тёплые слова не смогут сейчас прекратить это плач, - Эко досталось, видать, тебе!
Мальчишка притих, выплеснув своё горе этому чужому бородачу.
- То, что произошло, мы поняли…, - спокойно проговорил Милентий.
Вечкуш не понимал его. Он показывал пальцем на лес и шептал:
- Виряс….
Мол, из леса налетели всадники, которые убили его родителей.
- Виряс… - повторил стрелец, стараясь запомнить, - А зовут тебя как?
Ребёнок снова заплакал, видимо, от нахлынувших воспоминаний, и Милентий, взяв его на руки, понёс к обозу, возле которого уже сгрудились бабы и детишки. Он положил Вечкуша на телегу, заботливо прикрыл рогожей и снова погладил по голове.
- Тише вы! – рыкнул, было, на своих спутников. Но, смягчившись, добавил, - Пусть поспит.
Подбежавший сынишка Милентия прижался к отцовской ноге.
- Запомни, сынок, - Милентий поднял сына, обернулся к спутникам, - И вы все, братцы, запомните: будет здесь ещё один форпост от набегов нагаев! Что б не лилась больше кровь невинная, да не уводили в кочевой полон жён наших! На то и отправлены мы в эти края Великим государем Михаилом Фёдоровичем!
Его слушали молча. Стрельцы поддакивали, соглашаясь со сказанными словами, детишки, открыв рты, посматривали на родителей, а бабы умилённо посматривали на своих мужей, которые были их единственной опорой и защитой в жизни: Абросимовы, Ильины, Егоровы, Пронины, Трошины, Чурбановы, Усынины, Старостины….
… Шёл одна тысяча шестьсот тридцать восьмой год от Рождества Христова. Так начиналась Сызганская Слобода.
