Кир Булычев в моем зеркале души
Мне кажется, что по-настоящему великим и общеизвестным во всей общемировой литературе роман Кира Булычева так и не стал именно из-за внутренней скованности автора, его извечной беспокойной оглядки на прошлое своей страны, которое вполне еще могло ненароком уже завтра вернуться к тем самым «отменно добрым» правилам старых большевистских традиций.
Во время написания романа Булычев чувствовал себя неуютно из-за того, что его взгляд на мир не вполне соответствовал духовным запросам тех, кто курировал в СССР всю ту вконец обезличенную, восторженно массовую культуру.
Его мысли были для них слишком вычурны, и вовсе так не в меру правдиво реалистичны, а им-то всегда была нужна простая и арифметическая прямолинейность и самое верное понимание высоких идеалов, объединяющих людское сообщество в некое единое и совершенно неделимое целое.
Метания светлых душ меж собственническим эгоизмом и общим благом для коммунистической идеологии было вообще не очень-то приемлемо, а уж в особенности в этаком неприглядно раскрытом виде.
Тем более когда речь явно шла о самом еще невообразимо далеком светлом будущем.
А потому у Булычева вовсе не было уверенности в том, что его рукопись будет вполне благожелательно принята, и он очень даже старался смягчить акценты, убрать в самые дальние уголки что-то непритязательно житейское, втиснуть дружбу и любовь в более узкие, надежно приемлемые рамки.
И пусть настоящая правда все равно прорывалась сквозь строки, НО ОНА БЫЛА НЕСКОЛЬКО ВЫМУЧЕННОЙ.
А между тем «Поселок» Кира Булычева весь пропитан глубокой человечностью, все герои этой книги живут и страдают как во всем подлинно полноценные люди, буквально переполненные желаниями, страстями, они мучаются от болезней и душевных страданий.
Этим героям разве что было никак не дано выйти за рамки книги и физически предстать перед всласть наслаждающимся прочитанным читателем книги.
Но в нашем воображении они ведь полностью при этом оживают, а большего и нельзя требовать от любого художественного произведения.
Душа изумительного во всей своей талантливости автора созидает живые образы, а не блеклые никчемные отражения.
Булычев был мастером слова и образа, рыцарем русской фантастики.
Им был взят на щит принцип гуманности и прозорливого понимания всего того нелегкого выбора, который всегда может еще встать буквально перед каждым из нас. Спасать общее или только свое личное мелкое счастьице – вот он, страшный выбор, который может незамедлительно появиться перед лицом всякого живущего на этой земле.
И при этом ему непременно нужно стойко выстоять и никак не сдаться сразу так очутившись в объятиях всего своего себялюбивого животного эгоизма.
Человек слаб перед всеми своими всесильными слепыми страстями, и он иногда попросту никак не может их победить.
Олег был готов идти на верную смерть, только чтобы вырвать из когтей страшной погибели-разлуки свою первую настоящую любовь.
Она заполнила в его глазах целую половину всего вокруг него существующего мира.
Ну а вторую половину он старался по причине всей той ярой горячности своего характера попросту и не замечать.
Он не думал ни о чем другом, и его совершенно уж ничто другое попросту нисколько и не интересовало.
Он был весь во власти бесславных эгоистических инстинктов, а ведь герою светлой духом советской литературы полагалось быть твердым, как сталь, и мучительные колебания и сомнения ему были нисколько уж не под стать.
Кир Булычев позволил себе описать жизнь именно такой, какая она, собственно, есть, не вгоняя ее в устойчивые трафаретные рамки, как оно было подчас воинственно серо принято в потном от всей его принужденной массовости соцреализме.
И этот особого сорта, вымученный и немощный умом, реализм всегда отличался выпуклостью, шероховатостью, а еще и внешней исключительно беспричинной насупленной восторженностью.
А Кир Булычев – автор, искренне аккумулирующий в себе радость и свет всей его окружающей жизни.
Однако никогда при этом он не избегает страшной мглы, еще на заре времен омрачавшей все людские житейские радости, но его образы вовсе не серы на белом фоне, они всегда разноцветны, ярки и красочны.
Кир Булычев обнажает саму вот исподнюю суть всей человеческой натуры, и люди в его романе «Поселок», волей слепого случая возвращенные к очагам и пещерам, полностью так со всех сторон донельзя обнажены.
Все их чувства переданы безыскусно, без пафоса и всей той надоедливой сентиментальной слезливости, подчас сколь вот свойственной западноевропейской литературе.
Да и вообще, Кир Булычев создал именно свой собственный живой мир, в котором микрокосм насекомых увеличен в размерах и перенесен на другую планету.
Его дух еще долгие тысячелетия будет согревать столь ведь многие людские сердца.
Ну а теперь хотелось бы столь непосредственно перейти к окончанию романа «Поселок».
Там явно более чем наглядно просматривается невольное столкновение между двумя различными мирами, и именно его описать было всего труднее, поскольку в СССР, как в том романсе «А в остальном, прекрасная маркиза» все хорошо, все хорошо», было попросту никак не принято изображать будущее в хоть сколько-то мрачных красках.
А тут вот оно весьма трагическое столкновение двух миров, которому было совсем не место в тогдашней отечественной литературе.
Кир Булычев, может, и хотел бы без чьей-либо посторонней помощи именно этак ведь его отобразить, но тогда эта самая рукопись, скорее всего, попросту осталась бы лежать у него в столе.
Причем и во времена свободы ему бы никак не простили, что люди, привыкшие ко тьме и холоду, в раю обетованном почувствовали себя попавшими из огня да в полымя, что им может докучать опека и они могут бояться неприятного беспрестанного любопытства огромного количества совершенно чужих людей.
И не только в этом все дело, но еще и в том, что люди, привыкшие к самим себе и с полной покорностью принимающие любые удары, могут в новом и лучшем мире почувствовать себя как насекомое под микроскопом.
И при всем дружеском участии их все равно будет преследовать вечный душевный дискомфорт.
И только молодое поколение со временем и вправду адаптируется и постепенно втянется в новую, куда более светлую жизнь.
Кир Булычев понимал, что подобного рода литература никогда не сможет согреть сердце российского литературного обывателя.
А нужен ему вполне так нормальный хеппи-энд, а иначе он воспримет книгу как явную издевку над собой и всем своим добропорядочным мировоззрением.
Кир Булычев не просто так отказался от продолжения «Поселка»: он понимал, что ему придется отойти от реалий, которые рисовало ему его воображение, и нарисовать картину сладкой, как Божья роса, радости из-за возвращения на благословенную Землю.
Но мысли о столкновении двух миров – прошлого и будущего – по-прежнему роились в его голове.
И вовсе не зря Кир Булычев в конце концов пришел к книжной серии, в которой вместо иных и далеких миров главная фантастическая линия книги выражена в портсигаре, являющемся незаменимой в эпоху всеобщего ужасающего кавардака машиной времени.
Но это уже было весьма вот значительно позднее, ну а во время гениального начертания образов «Поселка» существовала еще и другая серьезная проблема.
Это ведь одной западной литературе и вправду можно было отображать антиутопии, нашей этого никак нисколько не дозволялось.
Причем это неважно, что это должна была быть не судьба всего человечества, а только лишь самой крохотной ее части.
И потому перо Кира Булычева беспрестанно дергалось и дрожало, когда он писал этот роман.
И он, кстати, вообще ведь тогда еще не был уверен, что демонический сталинизм попросту уж не может воскреснуть из самого небытия.
И уж тогда этот роман мог бы и впрямь стать безупречно готовым обвинительным заключением против него самого и всего его незаурядного творчества.
Да даже и без пробуждения стародавнего мрачного прошлого им явно были довольно грубо попраны нормы советской фантастики.
Нашей литературе тогда попросту полагалось смотреть в грядущее с весьма нарядным, словно новогодняя елочка, оптимизмом.
Причем главная для Кира Булычева беда была именно в том грядущем противостоянии двух миров.
Поскольку он и вправду затем непременно желал описать несветлое будущее людей, выдворенных за рамки всего им давно привычного и ими явно с самими собой во всем отожествляемого.
Кир Булычев бросил эту опасную тему, как только он к ней даже вот и ненароком прикоснулся.
И так он всю жизнь чувствовал себя в советском обществе довольно-таки чужим, прокравшимся в писательство с черного хода. Его родители были из бывших, а потому и ему самому доверия никакого вовсе ведь и близко так не было.
