Отрывок из главы 6. Совещание в "курилке" и его продолжение

Теперь уже никто не может точно сказать, кому и когда пришла в голову эта идея. Дело было давно, а записать никто не удосужился. Поэтому известно только, что она прозвучала на одном из заседаний Совета директоров. Обсуждался вопрос, что делать с «зелеными» в очередной раз угрожавшими разорить Компанию судебными тяжбами. В прошлом такие «штурмы» легко отбивались, но на этот раз экологи выставили знающего адвоката, известного как не проигрывающего дела. Положение осложнялось еще и тем, что адвокат специализировался на защите прав потребителей. А они-то, по утверждению друзей природы, как раз и были нарушены. Например, права на чистый воздух и воду. Неудивительно, что члены Совета были мрачно возбуждены, и обсуждение шло бурно. Однако два часа прений не принесли ничего. Вот тогда-то и прозвучала историческая фраза: «Что вы уперлись в эту планету? Раз тут у нас есть препятствия – давайте найдем другую».

Конечно, как и всякая новинка, эти слова поначалу не были поняты и даже вызвали смех. Но вскоре Компания начала почему-то проигрывать суды, штрафы росли и росли, а аппетит адвоката только разыгрывался. Все поняли, что время новой идеи настало.

Так что теперь предприятием Компании стала целая Планета. Затраты окупились с лихвой. Ведь власть земных законов заканчивается на границе земной атмосферы,  а дальше начинается вольный рынок Космоса, где никто не мешает свободному общению продавца и покупателя. Кроме производственной, у Компании была сельскохозяйственная планета, складская планета, отдельные планеты для жилья работников и руководства. Говорили даже, что где-то есть спецпланета для армии Компании, но никто ничего толком не знал. Любопытство здесь не приветствовали. «Выполняй свою работу и не лезь не в свое дело!» - вот что было настоящим девизом Компании. Убедительным доказательством тому служили датчики-маяки, вшитые в спецодежду и постоянно сигнализировавшие, где кто находится. Замаскироваться было затруднительно – хождение без спецодежды каралось штрафом.

Вот почему нервничал Богдан Хмелько. Он же был всего лишь бригадиром сталеваров и рабочее место у него было в цеху. Но, несмотря на это, несмотря на скорое окончание обеда он сидел в «курилке» литейного и не мог уйти. Предполагалось, что «курилка» должна обсудить, что делать с Производственным советом, как к нему относится, ну а потом – не пора ли начинать... Однако хорошего толковища не получилось. Все сразу разделились на сторонников и противников забастовки. Ни о чем другом и не говорили.

Сначала горланили все разом, перебивая друг друга. Потом страсти несколько поутихли. Но ненадолго.

- Завтра опять печь взорвется, а мы погибай?! – Василь Крутик,  обладавший буйным южным темпераментом, разволновался так, что брызгал слюной. – Чего ради? Признать производство опасным! Зарплату поднять в два раза! Смену – сократить! Откажут – бросай работу!

- А почему не в три? В четыре? – папаша Жак старался быть рассудительным. – Бросишь – расплав застынет. Нам же штрафов навешают. Как расплачиваться? Кому?
- Ты им еще спасибо скажи за то, что у Черной Леди в женихах ходишь, - огрызнулся Василь.

Шум поднялся опять, снова никто никого не слушал.

- Правильно! «Жирных котов» пора тряхнуть! – Диего Санчес уселся рядом с Крутиком. – Они-то к печам не встанут!

- Герои… - Сидевший рядом с ними Олаф Петерсон демонстративно пересел подальше. – Вам легко. «Одинокие волки». Семьи нет, детей нет. А у меня кредиты! Я хочу работать!

- Ты… - Санчес презрительно сощурился. – Навоз для своих детей!

Наступила нехорошая тишина. Олаф побледнел и сжал кулаки. В космолингве не было слова «навоз». Вместо него употреблялось два других слова. Одно из них было вполне нейтральным и означало всего лишь удобрение, но вот второе означало фекалии. Санчес произнес второе.

- Укороти язык! – рявкнул папаша Жак.

- Правды боитесь? – Диего явно закусил удила. – Да, он – червяк! Червяк, который всю жизнь в… земле роется, чтобы его ненаглядные детишки-цветочки лучше росли. А сам он – никто!

Если бы на Олафе не повисли трое, он бы сшиб Санчеса со скамьи. Богдан понял, что собрание пора закрывать. Он поднялся:

- Все! Хватит! Драку еще тут устройте! Головой надо думать, а не руками!

- Так что решили? – послышалось сзади.

Хмелько обернулся:

- Решили?! Драться они решили, вот что! Прямо тут и начать! Правильно, бей своих, чтобы чужие боялись… Так ведь, а?... Из-за таких как вы ничего решить не можем!

Он помолчал, остывая.

- Ладно, черт с вами. Даю всем время до завтра. Кто что придумает, пусть мне скажет.

- Завтра же суббота, - пискнул кто-то.

- И что? У кого этот котелок варит, - он выразительно постучал по голове, - тому и трех минут хватит. Как раз для перекура.

Нельзя сказать, что Богдан всерьез рассчитывал на то, что его ребята придут к нему с предложениями. Аркадия – штука страшная и человек, да еще семейный, скорее всего, будет только на словах проклинать порядок, но не попытается его как-то изменить... Все же он на что-то надеялся, даже не понимая на что именно. С этим чувством он проснулся, с ним же отправился в столовую, завтракать. «Может быть, кто-нибудь да подойдет» - думал он. Этим «кто-нибудь» неожиданно оказался Алексей Григорьевич.

- Доброе утро, Богдан Тимофеевич! Как производственные успехи? – бодро произнес он, устраивая на столе поднос с чашкой кофе и бутербродами.

- Как всегда. – «А ему-то что здесь надо?».

- Очень рад, что не сбавляете темпов, несмотря на трудности. Очень, очень рад.

Алексей Григорьевич помолчал и вдруг быстро спросил:

- Народ злой?

От неожиданности Богдан сказал, что думал:

- Более чем. Вчера чуть не подрались. На собрании.

- Понятно. А то, о чем мы договаривались – зарплата, смену сократить – обсудили?

- Я же говорю – чуть не подрались. Какое уж тут обсуждение. Я собрание закрыл, сказал, что если у кого-то в черепке есть пара идей, пусть сегодня подойдет.

- Это ты, Богдан, зря. Надо было вчера дело решить. Ох, не придет сегодня никто.
 
- А что мне надо было сидеть и смотреть, как они морды друг другу бьют?

- Кто?

- Да Санчес и Олаф.

- Олаф? Ну дела! А мне казалось, что он мирный.

- Мирный-то он мирный, но если тебя навозным червяком назовут…

Алексей Григорьевич глотнул кофе:

- Богдан, ты же понимаешь, что дело наше опасное, но благородное. Мне совсем не нравится этот наш дикий капитализм. Мне совсем не нравятся здешние сказки об «единой семье». Но мне нравится моя работа, мне нравится, что моя семья, твоя семья, их семьи – он обвел рукой зал, - живут в человеческих условиях. Только вот работаем мы почему-то в нечеловеческих. Так, ведь? Значит, надо что-то изменить. А как? А по пословице «дитя не плачет, мать не разумеет». Я вчера был «наверху». Там думают о чем угодно, только не о вас. Вот так.

Богдан пристально посмотрел на него.

- Значит, забастовка? – спросил он тихо.

- Скажем, подготовка к забастовке. Вы же держите в руках весь Завод! Когда же вы это поймете, наконец! Да вы только намекните, что печи встанут, все директора в штаны наложат! У них же, кроме вашей стали, ничего нет. Вы должны командовать, а не они!

- Интересно рассуждаешь, Алексей Григорьевич. Может и генерального мы назначать будем?

«А этот работяга не прост… Сметлив. Две недели с ним работаю, а мысль мою ухватил… Да, дорогой, ты будешь назначать генерального, то только того, на кого я укажу!».

- Ну-у, это ты, брат, хватил. – Алексей Григорьевич улыбнулся. – Генерального… Хотя… Кто ж его знает… Ладно, время не ждет. Полагаю, что мы договорились. Работай с людьми, Богдан. Понимаю, это трудно, это не сталь варить, но кому-то же надо эту массу поднимать, кому-то же надо говорить им, что они люди, а не рабочая скотинка! Вот это надо вдалбливать в их тупые головы!

Богдан с сомнением посмотрел на жующий зал: «И это люди?». Алексей Григорьевич не отрываясь смотрел на него.

- Договорились. – выдавил, наконец, бригадир.

Помощник «Тени президента» залпом допил оставшийся кофе:

- Ты первый вставай. Выйдем порознь.

По пути в цех Богдан все время вспоминал, как же так получилось и с чего все началось. Выходило, что первый раз он встретился с Андреем Григорьевичем еще до взрывов. Тот как-то заглянул в их «курилку», угостил хорошими сигаретами, рассказал пару анекдотов, поинтересовался как дела. Кто же первый взял у него курево? Санчес? Или он сам? Потом… Потом он столкнулся с ним в коридоре. Алексей Григорьевич еще спросил как семья, и, кажется, именно тогда в первый раз завел песню о том, что они люди, а не рабы. Потом, потом… Потом был взрыв и поминки. Так. Они тогда крепко выпили. Он пил? Пил вместе с ними и все время повторял, что надо доказать, кто здесь главный, что сейчас литейщики – это смертники. Помнится тогда вокруг них собралось человек пять. Да, точно, на поминках они и решились на забастовку. Черт, с тех пор он не дает покоя. Почти каждый день зудит – убеждает и убеждает. Как муха. Прихлопнуть его, послать куда подальше? А ребята? Как им в глаза смотреть? Богдан засопел. Он чувствовал, что надо либо решаться на забастовку, либо уходить из бригадиров.