Женщина с сигаретой

- Вы женитесь на мне?

- Всепренепременнейшим образом!

- Вы опять меня рассмешили! Ну зачем вы так сказали?..


Две вещи заворожили в ней сразу же. Её манера держаться на глазах у сотен гостей... Нет, не так. Её манера держать на себе внимание сотен гостей. И второе, как она курила.

Второе было божественно! Можно ли это описать? Не знаю, каждый видит только то, что ему позволено. А я был тем счастливчиком, которому позволено всё, вся палитра красок. И её тонкие красивые кисти рук, и грациозное движение, которым она открывала портсигар. Кстати, очень дорогой работы старых мастеров. И то, как она прикуривала сигарету из рук кого-нибудь, кто случайно проходил мимо. Сделав первую затяжку, она откидывала голову, и её чуть вьющиеся волосы делали обворожительную волну...

А её манеры!.. не поддаются описанию. Тут и Моэм бы был бессилен.

- Можно я буду вас звать Августином?

- Можно. Это красивое имя.

Она подошла ко мне первая. Минут через сорок, когда отнудели отцы города, и со сцены волной нахлынули первые звуки фокстрота. По-моему, это был «Дым Роберта».

- Нет. Августин вам не подходит...

- Вы так полагаете?

- Однозначно. Августин – клавесин. А вы не музыкальны. Абсолютно. Это же видно!

- Вообще-то, я написал одну мелодию.

- Вы врёте!

Её улыбка была совершенна, как сигарета в руках. Я рассмеялся.

- Да. Хотел выдать «Собачий вальс» за свой шедевр.

- Ах так? Тогда «Собаки играют в покер» написала я.

- Отлично. Теперь я знаю вашу фамилию, мисс Кулидж. Правда, картину писал мужчина. Но это же мог быть ваш псевдоним?

- Очень вероятно. Очень... Пойдёмте танцевать?

Она была мила и эксцентрична. А я? А я чувствовал себя неизвестным полотном да Винчи, выставленным в Лувре впервые.

- Вы слышите этот ужасный хруст мужских шей? – прошептала она мне на ухо. - Вам все завидуют. Вы любите славу?

- Не очень, если честно.

- Почему? Вашей импозантности слава как нельзя кстати. Хотите, я позабочусь об этом?

- Хочу. Но могу спросить, каким образом?

- Это просто. Для начала давайте поймём, что вы любите.

- Фондю. Сырное. Подойдёт? И «Шато Шеваль Блан».

Она посмотрела на меня, как учитель на нашкодившего первоклашку.

- Моему отцу принадлежит эта марка. Но я не помню, чтобы вы  его покупали.

Врать надо с уверенным выражением на лице:

- Может быть, вы запомнили моего дворецкого?

- Он такой, с густыми седыми бакенбардами?.. В тёмном смокинге и белая роза в петличке?

- Вот негодяй!

- Почему?

- Это был дворецкий моего дворецкого.

- Вы его просили самому выбрать бутылочку вина?

- Ну разумеется! Теперь вычту из его жалования.

- Не будьте бессердечны. Простите ему в этот раз.

Фокстрот закончился. Взгляды продолжали висеть на моей спине, как кольчуга. Ещё немного и я грохнусь под их тяжестью.

- Не хотите выпить?

- С удовольствием. А ещё я бы хотел посмотреть, как вы закурите сигарету.

- Правда? В этом есть что-то особенное? – она удивлённо подняла брови.

Я не ответил. Иначе бы выдал себя с потрохами. Мы сели за стойкой бара. Я специально выбрал то место, где лежала забытая зажигалка, и первый раз в жизни пожалел, что не курю.

- Мои руки, - сказала она, доставая из сумочки портсигар, - почему-то нравятся всем учителям музыки. Меня чуть не силой заставляли учиться фортепиано. Но, слава Богу, мой отец, когда возвращался из плаваний, всегда спасал меня.

- Разве он не был сомелье?

- Был. И был отважным моряком. Я делаю отца таким, каким хочу. Он разный.

- Ну тогда, ведь это он написал «Караван»?

- Скорее всего. Я не помню. Он очень часто играл мне красивую музыку. И мы танцевали почти каждый вечер. Если только он не дирижировал в Ла Скале. Вы очень похожи на него.

- А как его звали?

- Пьер. Иногда Жорж. Когда он сердился, был Джоном. Когда я скучаю по нему, зову его Анхель. Да, кстати, я совсем забыла! Ваше имя...

Она откинулась и стала пристально меня рассматривать. Уголки её губ приподнялись.

- А как звали вашего дворецкого?

- Симон.

- Нет, категорически нет! Его не могли так звать. Так звали борова на ферме моего отца. Придумайте что-нибудь другое.

Я притворно нахмурил лоб.

- Франс.

- Это лучше. Тогда вас должны звать Луи.

Нам наконец-то принесли коктейли. Она сделала глоток и подняла зажатую между пальцев сигарету. Краем глаза я заметил какого-то прыща с зажигалкой наперевес. У него не было и шанса. Небрежно я чиркнул забытой на стойке и вновь насладился волной её волос.

- У вас есть дети, Луи? Они, наверное, очень милые, потому что похожи на вас.

- Сын. Он уже взрослый.

- Какая прелесть. Наверняка он звезда кинематографа! Я представляю себе, сколько у него поклонниц! И как вы вечерами сидите и разбираете его почту...

- Почти так. Не знаю, ценится ли в кинематографе разбитый боксёрский нос? Если да, я его немедленно туда определю.

- Разбитый нос? Какой ужас. Хотя нет! Это так мужественно. Вы просто обязаны говорить всем, что его нос разбили, когда он заступился за несчастную девушку! Ну согласитесь! Да, но вот, что странно... Вы совсем не спрашиваете обо мне.

- Я не хочу.

- Это так романтично! Вы не хотите? Или не хотите - не хотите? Ну вот, прям, ни капельки?

- Нет.

- Пусть так. Тогда кто вы?

- Грабитель банков.

Браво, Луи! Как ты сообразил? Для налогового инспектора у тебя не слишком высокий IQ?

- Это романтично вдвойне! Но вы опять врёте.

И её улыбка! Если я не обволоку весь сегодняшний вечер враньём...

- Почти нет.

- Как можно почти не врать, Луи?

- Можно. Но этому долго учиться.

- А разве не бывает от Бога? Ну вот, ты можешь почти не врать, но нигде этому не учился. Я бы хотела обладать таким талантом. Мне бы это так было к лицу! Вы не находите, мой милый грабитель банков?

Наконец-то она дала возможность рассмотреть её всю, не торопясь, не украдкой. Но, Луи, не забывай о приличиях! И не дыши так шумно.

- Луи, это невежливо так долго думать над вопросом!

- Нет. Вам будет к лицу другой талант.

- Интересно...

- Вы – писатель. Писательница.

- Как вы узнали!? Я ведь, правда, кое-что пишу. Так, в свою тетрадь... А потом получается забавно.

- Что именно?

- Ну... Сначала что-то напишешь, а потом вдруг смотришь, и уже сняли фильм. Как будто кто-то читает мою тетрадь. Но этого не может быть. Я храню её дома и никуда не выношу.

- Фантомас. Ваше первая запись называлась «Фантомас». Я прав?

Она рассмеялась. Это было так искренне! У искренних людей – искренний смех.

- Нет. Но я почти обиделась... Шучу.

Я вдруг понял, что вокруг никого нет. Когда вечер успел закончиться? Мне было плевать.

- Тогда расскажите.

- Сначала был тот исследователь всяких религиозных символов и знаков. Я придумала его, когда нашла у отца старую книгу. Потом подумала, что надо бы в Ватикане придумать ему приключение. Что он должен кого-то спасать, разгадывая странные загадки. Что только он один может их разгадать. А позже они сняли какое-то кино.

- Про ангелов и демонов?

- Не помню. Кажется, да.

- А потом?

- Потом я влюбилась в мир моды и представила, что я – глава мирового журнала. Даже придумала название ему. «Подиум». Я – истеричная, влюблённая в своё дело профессионалка, которую не устраивает ни одна секретарша. И вот мне находят какую-то лохушку. Но она... Вы даже не представляете! Это была лучшая девушка, которую только можно было найти. Я, именно я, сделала из неё лучшую. Но это всё печально закончилось... А потом вышел фильм.

- Дьявол носит...

- Вы женитесь на мне?

Первый раз в жизни я услышал, как из груди выскакивает сердце.

- Всепренепременнейшим образом!

- Вы опять меня рассмешили! Ну зачем вы так сказали?

- Как?

- Вот так – всепре... всепренепре.... Я не могу это выговорить! Повторите, пожалуйста!

- Нет.

- Почему? – она притворно надула губки.

- Надо было следить за рукой мастера. А теперь уже поздно...

Я буду последним идиотом, если ещё раз пошучу.

- Я прошу вашей руки!

- Да, конечно. Иначе и не может быть! Когда вы говорите серьёзно, перед вами невозможно устоять.

- Как вас зовут?

- Придумайте сами. Я доверяю вашему вкусу!

Я снова нахмурил лоб. Но уже не притворно.