Цветок папоротника

«Дорогая Оксана! Спасибо Вам огромное за поддержку! Если быть до
конца честным, я не особенно удивился, когда меня пришли арестовывать. Я тогда
подумал: вот он – час расплаты. Обидно только, что на старости лет такой
грязюкой облили. И Юльку жалко – затерроризировали девчонку, лишь бы только со
мной расправиться. Но расправы я не боюсь, и суд людской меня не страшит. Лишь
перед Божьим судом я испытываю трепет. Но Господь-то знает, что я не совершал
тех чудовищных вещей, за которые меня судят, и что к Юльке я относился как к
родной дочери и слова худого ей не говорил – не то чтобы истязать или морить
голодом, как написано в деле. За то же я тогда расплачиваюсь?

Давно это было – ещё когда я
учился на втором курсе исторического. Моего деда расстреляли в 1937-м по
обвинению в троцкизме. Родным сказали, как это обычно бывало: десять лет без права
переписки. Бабушка напрасно его ждала. Только после смерти Сталина моя семья
узнала, что деда уже давно нет в живых. Это и предопределило мою будущую
профессию. Я пошёл на исторический, чтобы заниматься исследованиями и найти
захоронение, где покоится мой дед вместе с другими такими же несчастными.

В тот день – накануне праздника
Ивана Купалы – мы с друзьями отмечали день рождения Стёпы Чувилихина – того
самого, который потом активно помогал мне в поисках могил. Гулянка, как
водится, затянулась допоздна. Я и сам не понял, что со мной произошло тогда, но
мне вдруг страстно захотелось уйти подальше от всеобщего веселья – туда, где
меня никто не увидит, никто не потревожит моих мыслей. И я удалился, сославшись
уже не помню на что. Но домой мне тоже не хотелось. Вместо этого я взял билет
на электричку (едва успел на последнюю) и поехал за город. Там я вышел на
дальней станции – и в лес. Никогда я не был ни мечтателем, ни романтиком, и в
лесу бывал много раз, но в тот момент, оказавшись один в лесной чаще за час до
полуночи, я чувствовал какое-то небывалое наслаждение. Какая-то тайна манила
меня вглубь, и я шёл всё дальше. Помню, как с неба смотрела полная луна, как
изредка лёгкое дуновение ветерка шевелило ветки, как ухали ночные птицы.

Но вдруг какое-то дивное свечение
привлекло моё внимание. Я устремился туда со всех ног. Это был папоротник.
Цветущий папоротник! Сиреневато-красный цветок среди листвы светился и манил к
себе, обещая исполнить всё, что я пожелаю. Стоит лишь сорвать его. Как сейчас
помню – приближаюсь к цветку, возбуждённый и радостный, сажусь перед ним на
корточки и шепчу о том, чего желаю больше всего на свете. Если бы кто-то в тот
момент оказался рядом, то наверное, принял бы меня за безумца. Но вокруг не
было ни души. Даже филин вдруг затих, чтобы не нарушать моего уединения.
Извините, Оксана, что как-то чересчур ударился в лирику.

Словом, сорвал я цветок, спрятал
под рубашку, поближе к сердцу. Попытался было выбраться из леса, но сделать это
ночью было непросто. Тогда я сел на траву, прислонившись к дереву, и попытался
заснуть. Однако я был так взволнован, что ни о каком сне не могло быть и речи.
Только перед рассветом я погрузился в полудрёму. Виделись мне могилы с
памятными знаками посреди леса, книги памяти с именами расстрелянных – то, что
станет реальностью через много лет. Видел я немолодого человека за тюремной
решёткой. При этом слышались мне странные голоса:

«Бедный Михаил!».

«За своё желание ему придётся
заплатить!».

«Страдания и несправедливость ждут
его, если он не выбросит цветок до восхода солнца».

В принципе, я мог бы проснуться и
сделать то, что эти голоса подсказывали, ибо мой сон был не глубоким. Но я
продолжал сидеть неподвижно, закрыв глаза.

Когда я их открыл, солнце было уже
высоко над горизонтом. Я машинально потянул руку к цветку, но его за пазухой не
было.

«Неужели украли?» — подумал я с
отчаянием.

Но тут же рассмеялся:

«Совсем ты, Михаил, с ума сходишь!
Мало того, что в лес потащился на ночь глядя непонятно за каким чёртом, так ещё
и сон с явью перепутал! Ежу ведь понятно, что папоротник не цветёт – всё это
сказки!».

Со временем я и думать забыл об
этом странном случае. Но и памятники, и решётка – всё произошло именно так, как
мне тогда привиделось.

Я не знаю, чем закончится эта
гнусная история. Прислушается ли наш суд к явным доказательствам моей
невиновности, выйду ли я на волю или мне суждено провести остаток жизни в
тюрьме? У преемников тогдашних палачей достаточно власти, чтобы упечь меня
далеко и надолго, и более чем достаточно желания отомстить мне за мои
исследования и неудобную для них память. Но я верю, что рано или поздно
справедливость восторжествует – даже если меня к этому времени уже не будет.
Верю, что внуки и правнуки когда-нибудь восстановят моё доброе имя. И продолжат
дело, которое стало делом моей жизни.

Ещё раз, Оксана, огромное Вам
спасибо! Большой привет от меня всем свободным людям!

С уважением!

М.А. Харланов».

 

Перечитывая письмо Михаила
Алексеевича, я ловила себя на мысли, что завидую этому человеку. Не тому,
конечно, что ему грозит срок за издевательства над троюродной племянницей,
которую он взял под опеку (хотя сама девочка о них не заявляла, и экспертиза не
обнаружила на её теле никаких следов насилия), и даже не той стойкости и
мужеству, с которыми Костромской Леший (так называют этого известного историка
знакомые и правозащитники) сносит выпавшие на его долю испытания. Я жалела о
том, что мне самой не доводилось видеть цветущего папоротника. Если бы только в
моих руках оказался цветок! Я бы тогда пожелала, чтобы Павлик был рядом, чтобы
забыл Ольку и вернулся ко мне, чтоб любил меня, как я люблю его.

«Но ты же знаешь, Оксан, что это
невозможно, — подумалось мне в следующую минуту. – Сама же понимаешь, что этот
человек неспособен любить. Даже если он вернётся, он снова будет бегать за
каждой юбкой и врать на каждом шагу».

Я вдруг представила себя в
старости: больную, сгорбленную, одинокую. Не стану ли я потом жалеть, что всю
молодость потратила на то, чтобы удержать Павлика?

Нет, не стану я просить высшие
силы, чтобы вернули мне любимого. Переболею, перестрадаю, но когда-нибудь всё
равно стану счастливой. Пусть даже без него.

Если же июльской ночью какая-то
неведомая сила потянет меня в лес, и цветок папоротника предстанет передо мной
во всей красе, словно ожидая, когда я его сорву, то пусть разум подскажет мне
по-настоящему ценное желание. Такое, за которое будет не жаль и расплатиться.