Собственно – что о нем сильно-то знал матрос Седлов: о третьем штурмане прошедшего их рейса? Об этом рослом и крепком красавце - усаче чеканного профиля, с вьющейся каболкой- ниточкой благородной проседи в черных кучерявых волосах: Марчелло Мастроянни отдыхает! Ну, перебросились парой, быть может, они за весь рейс фраз – морские должности были слишком далеки от частого пересечения.
Но когда увидал Седлов портрет штурмана в областной газете, искренне загоревал. « …числа …месяца ушел из дома и до настоящего времени его местонахождение неизвестно. Был одет… Лиц располагающих какой-либо информацией просят звонить…».
Да, теперь уже звони - не звони… Известное дело – после кабака, да с какой-нибудь шалавой-наводчицей… Или, что-то в том же русле - фарватере: к такому яркому, с душой гусара красавцу уродливая мразь особо охотно пристает!
Вот жизнь-то наша – все по её краю ходим!..
И сквозь туман догадок мерещились матросу то потемки городской канализации, то сумерки холодного, безлюдного леса…
Не знал Седлов его совсем… Да ведь жалко было – по-человечески…
Никак не мог из головы той заметки выбросить, не мог штурмана забыть. И потому уж год спустя, встретив моториста, с которым пропавший без вести в том рейсе «корешил», первым делом и завел:
- Штурманца-то завалили где-то, наверное: через газету уже разыскивали.
Время-то как раз было – середина девяностых…
- Да, какой черт завалили? – просто отвечал ему моторист. – В рейсе он сейчас на … - он назвал судно. – А заметку-то и я прочитал тогда, да ему под нос сунул: « Серёг, по-моему, тебе надо уже домой появиться». Мы у телок зависли конкретно – так, что жена его в розыск и подала.
И отлегло тогда у матроса от сердца :«Жив, жив курилка!». И вернулась тут сразу вера в человечество, в целости славного такого сына своего сохранившего: ссадины и синяки, наверное, от скалки жены, по-настоящему любящей – не в счет! Матрос бы и сам отчитал его по-свойски, да по первое число, и конечно - бестолку: тот бы все равно мимо ушей пропустил – в лучшем случае! – но, хоть все свои переживания сразу бы Седлов и забыл.
И вздохнул, неприкаянный, искренне: «Эх, но кто там еще на всем белом свете за меня переживать станет?..»
