Капитан Морошкин служил в Академии при хозчасти, и был он из сословия "вечных капитанов", тот есть образования у него не было, учится было поздно и даже его старый сослуживец начальник Академии, мог ему помочь, только тем, что продолжал держать капитана на его должности. В Академии капитан был личностью легендарной…
Ну, во-первых, будучи юным солдатиком, он участвовал в конвоировании через Москву колонны немецких пленных в 1944 году, а командиром его подразделения был нынешний начальник Академии, которому солдатик Коля навсегда запал в сердце, после того, как он шибанул прикладом немецкого генерала, за то, что тот злобно зыркнул на лейтенанта РККА и не отдал ему честь.
Эту историю и бывший лейтенант, ставший генералом, и капитан, очень любили рассказывать во время застолий (каждый за своим естественно), и всякий раз этот случай обрастал новыми подробностями. В версиях капитана, у немецкого генерала под мундиром был нож (в более поздних версиях пистолет), который юный красноармеец героически изъял. А в поздних версиях нашего генерала, немец был главой банды переодетых гестаповцев, естественно вооруженных до зубов, собиравшихся убить маршала Буденного, которых генерал с легкой помощью солдата Коли, опять же героически нейтрализовал.
Во-вторых, капитан имел крепкие связи с подшефным колхозом, что выражалось в узком, но постоянном потоке закусона, типа - соленых мелких хрустящих огурчиков (в процесс изготовления которых входило опускание бочонка в зимнюю прорубь); капустки квашеной с клюковкой и антоновкой, ну и плюс провесные окорока; сало земляной засолки (спецзасол при котором сало закапывается в землю); лещи копченые на ольхе; ранняя клубника; соленые опята величиной с копейку, и.т.д. и.т.п.
Ну и главным произведением застольного искусства был деревенский самогон, двойной перегонки и тройной очистки, лично настоянный капитаном на смородиновых почках, гордо называемый автором "Моя ягодка". Всем этим капитан щедро делился с узким кругом начальства, что шло его положению в Академии исключительно на пользу. И на то, что он ежедневно потреблял стаканчик другой «Ягодки», руководство благостно закрывало глаза.
В-третьих, у капитана была в подвале личная мастерская, где он занимался изготовлением батальных миниатюр, а при мастерской была подсобка, с промышленным холодильником, списанным на кафедре Химзащиты и хранящим в своих недрах образцы сельскохозяйственной продукции.
Был у капитана и личный недоброжелатель, начальник политотдела полковник Васюков, который поставил себе целью жизни найти самогонный аппарат, которого у капитана на самом деле не было (самогон привозили из колхоза), и портил ему жизнь мелкими придирками. Он его даже стенгазету заставил выпускать к праздникам, но тут помогли слушатели академии, по стандартной таксе – литр самогонки и литровая банка огурчиков, в обмен на стенгазету. Полковник накануне Октябрьских праздников, показывал генералу из Главпура стенные казеты кафедр и привел его в коридор, где должно было висеть творение капитана и обнаружил там воистину, шедевр военно-политического искусства (ребята расстарались). Генерал даже поставил капитана в пример.
А об историях, сопутствующих миниатюрам: «Разгром пулемётным полком Анархистов - кавалерийского корпуса генерала Барбовича», «Взятие Рейхстага» и «Битва под Геттисбергом» по Академии ходили легенды (См. рассказ «Геттисбергская тачанка, все четыре колеса» из книги «Буриме с полевым телефоном»).
А капитан неустанно изыскивал новые темы миниатюр. Тут он как раз читал книгу Алексея Толстого «Петр Первый» и ему запала в голову мысль о том, что первую осаду Нарвы в 1700 году можно и переиграть, причем в пользу Русской армии. Капитан привлек к теме своего приятеля подполковника Калиброва и третий вечер подряд, приятели бурно спорили (под Ягодку естественно), о несослагательных вариантах Истории Великой Северной Войны.
Последнее по счету застолье-совещание случилось в пятницу вечером, под праздничную субботу, в мастерской у капитана, но консенсус так и не наступил. Сошлись они только в двух вещах, в том, что Герцога Круи и инженера Галларта надо было расстрелять еще перед осадой и то что в той ситуации армия Петра увы не играла, потому что кроме гвардии и драгун, по качественному уровню это была не армия, а иррегуляры, а артиллерия, хоть и мощная была абсолютно не организованна. Последнее что помнил про этот вечер капитан Морошкин, слова приятеля про то, что как бы там не помешали «полковухи» образца 1943 года (но сошли бы и образца 1927 года), лишь бы боезапаса побольше.
Пробуждение было как ни странно легким и несколько непонятным. Открыв глаза, капитан увидел над головой знакомую брезентуху полевой палатки, знакомую и виденную десятки раз, но невозможную тут и сейчас. А снаружи раздавались звуки пробуждающегося военного бивука и почему-то конское ржание. Морошкин присел на раскладушку на которой лежал и увидел, что он спал одетым, причем в форму РККА тридцатых годов. Полог палатки приоткрылся, и заглянувший, судя по петлицам сержант, откашлявшись спросил, разрешите войти товарищ полковник.
Обращение капитану понравилось, он скосил глаз на свои петлицы и увидел там четыре шпалы и скрещённые пушки и это ему понравилось еще больше. Он почему-то сразу вспомнил фамилию сержанта – Васюков. Тем более, что он был молодой копией начальника политотдела Академии полковника Васюкова.
-«Тебе чего» - спросил полковник раздраженно.
-«Так товарищ майор государственной безопасности к вам, товарищ командир.
-Так пусть войдет. Или ты забыл, что Начальник Особого отдела имеет ко мне доступ круглые сутки. Два наряда вне очереди»-
Неуклюже козырнув, сержант испарился, а в палатку вошел подтянутый майор НКГБ.
-«Товарищ полковник, трибунал в сборе, подсудимые доставлены»-
-«Ну наконец то сказал Морошкин. Пошли закроем этот вопрос»-
Ну улице было не жарко и не холодно, вокруг палаток лагеря зеленела трава, но уже в сотне метров белел снег, а за рекой поднимались стены и башни Нарвы, над Длинным Германо развевался сине-желтый шведский флаг. Ближе к берегу, острый глаз капитана-полковника зацепил две батареи «полковух», их охраняли расчеты «Максимов» и ДШК. А на некоем подобии плаца наблюдалась интересная композиция... Стандартный канцелярский стол, накрытый зеленым сукном, с графином посередке, стоящий рядом со столом военный в форме армвоенюриста, в котором Морошкин с изумлением узнал Андрея Януарьевича Вышинского. Слева от стола под охраной бойцов НКГБ и РККА стояло двое людей в военных камзолах XVII века.
Увидев полковника и чекиста, Вышинский достал из кармана шикарный брегет и требовательно постучал по циферблату. Потом достал из папки документ и стал его зачитывать:
-«Постановлением Военного трибунала Прибалтийского фронта РККА, группа Уругвайских шпионов в составе бывшего герцога Круи и бывшего военинженера Галарта, за службу в Царской армии и переход на сторону противника, приговариваются к Высшей мере социальной защиты, расстрелу. Каково будет последнее слово подсудимых?»-
- «Вас ис дас Уругвайский шпион» - нервно спросил иностранец постарше
- «А это вот он»- указал чекист на иностранца помоложе.
-«Ах зооо. Натюрлих»- успокоившись протянул герцог
-«Я не есть перебежчик. Я еще только собирался перебегать нах король Карлус»- запричитал Галарт
-«Все ясно»- сказал Вышинский – «Признание – царица доказательств. Увести»-
К полковнику строевым шагом подошел сержант Васюков.
-«Разрешите доложить товарищ полковник, король Карл на горизонте. Артиллеристы ждут вашего приказа»-
-«После боя десять нарядов вне очереди»-
-«За что товарищ полковник?»-
-«За пререкания и невосторженный образ мыслей» - ответил Морошкин и направился к батарейцам.
Вдалеке синели ряды шведской армии, они были в зоне прямого выстрела и этот выстрел последовал.
- « Батаре-е-е-ея. Прямой наводкой. Беглым, стрельба очередью. Очередь двенадцать снарядов. Ого-о-о-онь!» -
Восемь, семидесяти шести миллиметровых стволов, за три минуты обрушили на головы шведов 288 снарядов, а потом еще два раза по столько же, после чего шведы кончились. Драгуны и дворянская конница под предводительством Бориса Петровича Шереметева, лихо помчались в сторону дымящегося места гибели армии короля шведов Карла XII.
Когда боярские дети пронесли мимо на носилках Карла, стонущего, что его опять ранили в ногу, а весело матерящиеся чекисты провели к Нарове связанного Мазепу с двухпудовой Иудиной медалью, Морошкин понял, что Северная война пошла по другому пути.
Андрей Януарьевич, похлопав полковника по плечу, и сказал чекисту, -«Ты майор, пока попридержи те материалы, полковник похоже не японский шпион»- и достав из кармана Брегет, вручил его обалдевшему полковнику. После чего исчез вместе с чекистом.
А тут появился возок Петра, сопровождаемый Пашкой Ягужинским. Петр вылез из возка и широко шагая направился к Моршкину.
-« Так это ты вместо меня разбил шведов, щучий сын, грозно спросил государь»- и вмазал своей знаменитой дубинкой по плечу полковника…
Новое пробуждение было тяжелее предыдущего. Кто-то колотил в дверь и похоже не только руками. Тяжело кряхтя капитан сполз с дивана и чуть не споткнувшись о бездыханно храпящее на полу тело своего приятеля подполковника Калиброва, пошел к выходу. Когда Морошкин пройдя по длинному коридору и через мастерскую, открыл дверь, то увидел лицо сержанта Васюкова, почему-то в кителе с полковничьими погонами. Моршкин набрав воздуха и рявкнув:
- «Почему одет не по форме и почему не на Губе»-, захлопнул дверь и повернул ключ в замочной скважине.
Начальник политотдела, полковник Васюков, приехавший в субботу с неплановой проверкой режима, очнулся только у себя в кабинете.
А Морошкин, заперев дверь, внезапно вспомнил про бой под Нарвой и удивился тому, какие порой бывают заковыристые сны. Когда он шел назад по коридору, то споткнулся и задел плечом за шкаф и вскрикнул от боли. У него почему-то ныло плечо, причем то самое, по которому его во сне приложил своей дубинкой царь Петр. Удивившись такому совпадению сна и яви, капитан вошел в подсобку и увидел своего приятеля, удивленно вертящего в руках массивный золотой брегет, с эмблемой военной юстиции.
P.S. Миниатюру о Нарве 1700-го года, капитан ваять раздумал.
