Зимой жить – утомительно. Это потому, что тепла и света не хватает. И все это знают, а потому терпят и весну ждут. Приходит она, каждый год, в своё время. Хорошая или плохая – другой вопрос. Но – свершается. И, кажется, будто все рады.
На самом же деле – нет. Весной жить становится … т о м и т е л ь н о. И от этого тяжко. Только мы не понимаем, думаем, что это так хорошо нам, что аж плохо. Особенно чувствовать так жизнь начинаешь перед грозой, когда небо становится длинно-полосатым, и чередуются на нём сероватые и голубоватые несимметричные полосы, на фоне которых и листва, только что стрельнувшая из беременных новой жизнью почек, кажется уже не молодой, а пожившей и повидавшей. Это будто уже стираная вещь: ещё новая вполне даже, а «по фигуре обмялась», к тебе словно бы приросла, и начинаешь её не замечать. И снова обновы хочется. Или – обновления?..
А гроза как рванёт среди ночи! Да такая, что мгновениями в комнате становится нестерпимо «солнечно». Старики в такие ночи просыпаются и крестятся, лёжа в своих жарких постелях. Зато молодые спят так сладко, что всю красоту проспать могут. А наутро как встанут, как выйдут во двор после старческого вопроса: «Ночью гроза прошла. Настоящая. Слышно тебе гром было?..»
А молодой проглатывает свой завтрак и только успевает походя удивиться: «Да-а-а?..» И пулей уже - во дворе. А та-а-ам!..
Яблоня, та, что у крыльца уже много лет стоит – сколько живёшь, столько её и помнишь,- мокрая вся, и бутоны будто разбухли: в лопнувших от натуги и тепла трещинах видны свёрнутые пока ещё в комочки цветы. Зато вечером, когда возвращаешься, она, яблоня эта самая, словно из-за углы выглядывала и тебя поджидала. Потом быстро встала на место и выбросила цветы, словно молоком с ног до головы облилась. Аж голова закружится от такой красоты!
И хочется в подобные мгновения, хочется такое важное и доброе совершить, что кажется даже, будто сердце от великого доверия к людям останавливается…
А Марине ничего не хотелось этой весной, потому что ещё в самом начале апреля Лёшка её бросил. Опять же, как надоевшую вещь: ещё вполне носить можно, но… Начинаешь сам себя убеждать, что… форму потеряла… из моды вышла… и никогда особенно не шла тебе…
Вон у Никиты уже третья девушка, а Лёшка всё с Мариной да с Мариной. Друг Никита его убеждает, что женщины любят опытных мужчин. А как же этого самого опыта понабраться, если всё время с одной? Надо менять их чаще. Вот опыт и накопится.
Марина же думала совсем по-другому. Она полагала, что Лёшкина холодность и скованность – это всё потому, что он её бережёт и обидеть боится. А он, оказывается, просто раздумывал: уйти или остаться.
И не остался. Ушёл. Осталась Марина. Одна. Опять одна, как та яблоня у крыльца. Только дерево-то счастливо. Марина несчастна. Живёт среди весны, а внутри у неё – осень. Или, скорее, - послегрозовое пепелище. Это если бы вдруг молниями всё выжгло, а потом дождь грянул. И сгоревшее прилил. Так и стоит всё окрест: чёрное, уродливое и мокрое. Кое-где лишь над чёрными бесформенными кучами чуть видный дымок струится.
Поговорить бы с кем-нибудь сейчас об этом. Рассказать, что на душе творится. А с кем?..
С мамой? Так ведь она даже не дослушает, сразу же начнёт говорить, что не об этом сейчас думать Марине нужно, а о том, чтобы школу хорошо закончить, ЕГЭ чёртовы сдать и в институт на бюджет поступить. «А то ведь я одна работаю и учить тебя платно не буду!» - скажет в конце мама. А потом добавит: «Ты бы лучше полы помыла, чем о глупостях думать…»
Для неё, наверное, это глупости: три раза попробовала – с отцом, а потом ещё с двумя отчимами. Ладно, что уж теперь…
Марина потихонечку собирается, берёт из коробочки в серванте деньги… раздумывает… и ещё чуть-чуть берёт. Почти на цыпочках идёт в прихожую, осторожненько так открывает замок на входной двери, чтоб не щёлкнул. И, уже распахнувши дверь, кричит в сторону кухни:
- Ма-а-ам! Я гулять!..
Уже переступив порог, кричит снова:
- Я денег немножко в шкатулке взяла! На дорогу!
И быстро хлопает дверью, чтобы не услышать материн ответ.
Вихрем несётся по ступенькам вниз, хлопает подъездной дверью и почти бегом идёт через двор, даже не улыбнувшись зацветшей сегодня яблоне.
Поворачивает за угол дома и чуть не сталкивается с Никитой.
Никита – это Лёшкин друг. Они всегда вместе, ну, когда Никита не с девушкой.
Поздоровались. Двумя словами перекинулись. Оказалось, что Никита всё знает. Он сразу как-то участлив стал и внимателен, когда Марина сбивчиво стала говорить, как она Лёшку любит и как жить без него не может.
Приобнял её за плечи:
- Пойдём, Мариш, в кафе. Я угощаю. За коктейлем всё и расскажешь…
Как же Марина ему благодарна за то, что наплевать ему на весну, на свои проблемы, которые у него, как у любого живущего, есть наверняка. А он вот всё бросил, и весну и проблемы, и её слушать стал.
В кафе она долго и путано говорила ему, говорила… о Лёшке… о ЕГЭ… снова о Лёшке… о маме что-то… А он смотрел на неё внимательно, по руке гладил и всё повторял:
- Ты красивая очень, только несчастная…
А сам подливал ей в стакан, подливал чего-то сладкого и страшно приятного…
А Марина отхлёбывала и говорила, говорила, говорила…
… Когда же утром проснулась, то голова болела. А ещё – в низу живота. Всё тело было липкое. Не снятая одежда измята, а подол платья бесстыдно задран. Рядом лежал Никита, и от него невообразимо разило спиртным. Марина встала потихонечку, надела в прихожей туфли и вышла на улицу.
Пока даже страшно не было. Пусто только.
Когда подходила к своему подъезду, то заметила, что яблоня начала уже облетать…
Да- а-а-а… Коротко цветение у нас в России…