Ему кажется, что он умер. Каждый раз, когда его висок не долетал какого-нибудь миллиметра до острого угла, когда ему чудом удавалось избежать трагически непоправимого момента, когда, в конце концов, происходила осечка с оружием, которого должно было хватить, но оказывалось позорно мало – каждый раз думалось ему, очнувшемуся: это уже другая жизнь. То есть, на самом деле, разбился, утонул, застрелился… А это – он, но он не тот, какого нету, а новый. Для него, под новым небом, и море, и берег, и мама – в его этой жизни, и все другие, те, что были, вот они. Жизнь продолжается, но в той, откуда он странным образом перенёсся, несут гроб, в той – убивается мать, торжествуют недруги… В какой раз умер он, и сколько ещё таких новых начал в лучах солнца сквозь пелену исчезающего прошлого?
А вот древние, с непоколебимым: «ничего нет более достоверного, чем смерть, и ничего менее достоверного, чем час наступления её»…
Но что ему постулаты эти – он видел глаза свои у другого человека, глаза мамы – у китаянки молодой, а сестры – у еврейской старухи? Что, если встречал он и встречает людей на пути своём и знает о них, и люди эти знают его, но заговори они друг с другом – будто воск польётся между ними. И залепит глаза их незнанием и чуждостью…. словно кто-то Свыше против самое тайны.
Вот эти жизни их – что-то происходит, и они сближаются, не касаясь, касаясь… Как мало тогда людей на свете, а жизней, жизней – много. И гавани это… и каждому человеку – своя, а в каждой – лодчонки-жизни снуют, подталкиваемые ветром судьбы.
Иногда ему кажется…
------------------------
